ИКП — «Черный» гнев заставил содрогнуться отсыревшие столпы буржуазной и демократической «цивилизации»

Il Programma Comunista, n.15, 1965

После того, как однажды «черный бунт» пролился дождем в Калифорнии, международный конформизм похоронил «всеохватывающее» событие под густой пеленой молчания; когда «просвещенные» буржуа с тревогой все еще пытались раскрыть «таинственные» причины, препятствующие «регулярному и мирному» функционированию местного демократического механизма, некоторые наблюдатели с обеих сторон Атлантики утешали себя, вспоминая, что в конце концов взрывы коллективного насилия «цветных народов» не новы в Америке, и, например, такой серьезный взрыв произошел в Детройте в 1943 году, хотя и не имел продолжения.

Но что-то глубоко новое произошло в этом пылающем эпизоде гнева, не столь народного, сколько пролетарского характера, за которым последовали не холодная объективность, а страсть и надежда. И это то, что заставляет нас сказать: черное восстание было подавлено; да здравствует черное восстание!

Это нечто новое — для истории борьбы за освобождение чернокожих наемных и полузанятых рабочих, а не для истории классовой борьбы в целом — является почти идеальным совпадением между напыщенной и риторической президентской декларацией политических и гражданских прав, и взрывом анонимной, коллективной и «невежественной» подрывной ярости со стороны «бенефициаров» столь «великодушного» жеста; между очередной попыткой заманить измученного раба жалкой ничего нестоящей морковкой и инстинктивным и немедленным отказом этого раба завязать себе глаза и вновь согнуть спину.

Грубые, никем не обученные — ни их лидерами, что больше гандисты, чем сам Ганди, ни модным «коммунизмом» в духе СССР, который, как спешит напомнить L’Unita¹, не признает и осуждает насилие, — но воспитанные тяжелым уроком фактов общественной жизни, черные калифорнийцы кричали миру, без теоретического сознания и без нужды в грамотном языке, но громко заявляя простую и ужасную истину о том, что правовое и политическое равенство — ничто, пока сохраняется экономическое неравенство; и что покончить с ним можно, не законами, указами, проповедями или нравоучениями, а только путем насильственного свержения основы общества, разделенного на классы. Это был тот внезапный срыв завесы юридических выдумок и демократического лицемерия, именно он озадачил и не мог не озадачить буржуазию; именно он вдохновил марксистов; именно он должен заставить задуматься пролетариев, дремлющих в ложной куче метрополий капитализма исторически рожденного с белой кожей.

* * *

Когда американский Север, уже на пороге полного капитализма, начал крестовый поход за отмену господствующего на Юге рабства, он сделал это не по гуманным причинам или из уважения к вечным принципам 1789 года, но потому что необходимо было искоренить докапиталистическую патриархальную экономику и «освободить» рабочую силу, чтобы та стала гигантским ресурсом для жадного капиталистического монстра. Еще до гражданской войны Север поощрял бегство рабов с южных плантаций, слишком аппетитных тем, что они были рабочей силой, которая предлагала бы себя по ничтожной цене на рынке труда и которая, в дополнение к упомянутому явному преимуществу, позволила бы снизить оплату рабочей силы, уже ставшей наемной, или, по крайней мере, не допустить её увеличения. В ходе и после этой войны процесс быстро ускорился и распространился повсюду.

Это был исторически необходимый шаг, чтобы выйти за пределы ультра-отсталой экономики; и марксизм приветствовал его, но не потому, что игнорировал то, что «освобожденная» на юге черная рабочая сила найдет на Севере, уже готовый, а в некоторых аспектах, еще более ужесточенный, механизм эксплуатации. На страницах «Капитала», «славный негр» мог свободно носить свою шкуру на рынок труда и загорать: освободиться от цепей южного рабства, но также и от защитного щита экономики и общества, основанных на личных и человеческих отношениях, а не на безличных и бесчеловечных отношениях; свободный, то есть одинокий, голый и безоружный.

И на самом деле раб, сбежавший на север, понял, что он оказался в положении неполноценности, даже не меньше, чем прежде; потому что ему стали платить меньше; потому что не получил профессиональной квалификации; потому что был загнан в новые гетто как солдат промышленной резервной армии и как потенциальная угроза распада соединительной ткани режима частной собственности; потому что был подвержен дискриминации и сегрегации как не человек, а чудовищное бремя, продающее себя первому покупателю, не спрашивая чего-то большего или лучшего.

Сегодня, спустя столетие после предполагаемой «эмансипации», ему предоставляются гражданские права во всей «полноте» в том же акте, где его средний доход значительно ниже, чем у белого согражданина: его зарплата составляет половину зарплаты белокожего брата, зарплата его спутницы составляет треть от зарплаты спутницы белого; в том же акте, в котором золотые метрополии бизнеса запирают его в ужасных гетто из нищеты, болезней, отсутствия безопасности, изолируют его за невидимыми стенами предрассудков, обычаев и полицейских правил; в том же акте, когда безработица, которую буржуазное лицемерие называет «технологической» (чтобы сказать, что это «фатальность», цена, которую нужно заплатить на пути прогресса, а не по вине нынешнего общества), находит своих самых многочисленных жертв среди своих расовых братьев, потому что они принадлежат к числу простых рабочих или полупролетариев, посвящающихся себя самым болезненным и мерзким работам; в том же акте, когда он, равный своим белым братьям по пушечному мясу на полях сражений, не находит расового равенства, стоя перед полицейским, судьей, налоговым агентом, начальником завода, профсоюзным бонзой, хозяином своей трущобы.

И также неоспоримо — и непонятно педантам — что восстание вспыхнуло в Калифорнии, где средняя заработная плата негров выше, чем на Востоке; но именно в этом регионе капиталистического бума и так называемого «благополучия» разница в зарплатах самая большая; именно там в гетто, уже давно окруженное вдоль Атлантического побережья, быстро становится замкнутым в присутствии непристойного показа роскоши, растраты, хорошей жизни правящего класса — белого цвета!

Именно против этого лицемерия эгалитаризма, иезуитски закрепленного в законе, но отрицаемого в реальности общества, вырвавшись из глубоких классовых окопов, вспыхнул черный гнев; точно так же, как взрывается гнев белых пролетариев, головокружительно заманиваемых и забитых в новые промышленные центры развитого капитализма, зажатых в трущобах, в «дворцах», в лачугах самого христианского буржуазного общества, где они «свободны» продавать свою рабочую силу, чтобы… не умереть с голоду; точно так же как всегда будет вспыхивать священная ярость господствующих классов, как будто недостаточно, презираемых и проклинаемых!

«Предумышленное восстание» против соблюдения закона, прав соседей и поддержания порядка!» воскликнул кардинал нашей церкви Святой Матери, Мак-Интир, как будто у нового раба без цепей на ногах был мотив уважать закон, который заваливает его лицом вниз и ставит на колени; или как будто, живя по «соседству» с белыми жителями, он заметил соблюдение своих «прав», или что он смог увидеть в этом обществе на основе тройственной лжи свободы, равенства, братства, нечто иное, кроме беспорядка, поднятого до уровня принципа.

«Права нельзя завоевать насилием», — кричал Джонсон². Только услышав сказанное, чернокожие вспомнят, что белые должны были вести долгую войну, чтобы завоевать права, в которых английская метрополия отказала им; они знают, что черные и белые, временно объединенные, должны были вести еще более длительную войну, чтобы получить видимость «эмансипации», все еще неприступной и далекой; они каждый день видят и чувствуют шовинистическую риторику, возвышающую истребление краснокожих, поход «отцов-основателей» за новыми землями и «правами» и суровую жестокость пионеров Запада, «купивших» цивилизацию через Библию и алкоголь. Что это, если не насилие?

Очевидно, негры понимали, что в американской истории, как и во всех странах, нет проблем, которые не были решены силой; что не существует такого права, которое не является результатом столкновений, иногда кровавых, всегда насильственных, между силами прошлого и силами будущего.

Сотни лет мирного ожидания великодушных уступок белых принесли им мало, за исключением того, что случайный всплеск гнева смог вырваться из скупых и трусливых рук босса. И как ответил губернатор Браун³, защитник прав, угрозу которым чувствовали белые во время «восстания», если не демократическим насилием с помощью пулеметов, дубинок, бронетехники и осадного положения?

И что же это такое, если не опыт угнетенных классов под любым небом, независимо от цвета их кожи и независимо от их «расового» происхождения? Чернокожий, будь он чистым пролетарием или полупролетарием, который кричал в Лос-Анджелесе: «наша война здесь, а не во Вьетнаме», не выражал другой идеи, кроме идеи людей, которые «начали штурм неба» во время Парижской Коммуны и Петрограда, могильщиков мифов о порядке, национальных интересах, цивилизационных войнах и предвестниках конца человеческой цивилизации.

* * *

Пусть буржуа не утешают себя мыслями, будто это отдаленные эпизоды, которые нас не касаются, у нас нет расового вопроса. Расовый вопрос сегодня становится все более и более социальным вопросом.

Следите, чтобы безработные и полузанятые растерзанного Юга больше не нашли предохранительный клапан эмиграции; сделайте так, чтобы они не могли сбежать за пределы священных границ отечества (и были убиты в бедствиях, вызванных не фатальностью, а неожиданными капризами атмосферы, запущенных не сглазом, но жаждой капитала к прибыли, его безумным поиском экономии на расходах на оборудования, транспортные средства, средства безопасности и, возможно, будущих выгод в восстановлении, которое последует за неизбежными и отнюдь не непредсказуемыми бедствиями, даже когда они лицемерно приносят свои соболезнования); сделайте трущобы наших промышленных городов и наших моральных столиц (!!) забитыми изгоями без работы, хлеба, без запасов, еще больше чем сейчас, и у вас получится итальянский «расизм», как это видно в высказываниях жителей Севера о «диких» и «необразованных» деревенщинах с Юга.

Именно социальная структура, в которой мы призваны жить сегодня, порождает такие позоры; именно под её обломками они исчезнут.

Вот о чем напоминает — тем, кто накачан демократическим и реформистским опиумом и без памяти заснул в иллюзорной мечте о благополучии — «черное восстание» Калифорнии, ни далекое, ни экзотическое, но присутствующее среди нас; незрелое и побежденное, но предвещающее победу!