После 1960 года, когда 81 так называемая коммунистическая партия (включая партию Мао) продемонстрировали свое единодушие по программе хрущевистского оппортунизма, де-факто между Пекином и Москвой произошел разрыв. Мы проанализировали различные документы, в которых Китай излагает свой собственный национальный вариант сталинизма, но в отличие от других «национальных социализмов» арабского, кубинского или югославского направления китайский «социализм» настаивает на том, чтобы призвать буржуазную Россию к ответственности, став защитником марксизма и реконструировать под своей эгидой ряды мирового пролетариата. Именно это требование больше, чем неизбежные антагонизмы между российским и китайским государствами, требует нашего ответа, поскольку ни социальная практика, ни официальная политическая идеология пекинских лидеров не направлены на победу коммунистической программы.

Характер и перспективы революции Востока

В Китае, как и в других отсталых странах Африки и Азии, две мировые войны привели к слому противоречия между развитием производительных сил и старыми производственными отношениями, унаследованными от патриархального режима. Здесь уже давно одно за одним происходили национальные восстания и земельные бунты, подтверждая прогнозы, сформулированные марксизмом еще в начале века. По этой причине, несмотря на неоднократные поражения пролетариата в европейских промышленных метрополиях, подъем национальных движений на Востоке продемонстрировал революционную силу антагонизмов, накопленных капиталистической системой. Но, как было доказано сегодня в связи с растущим отставанием архаичных стран по сравнению с экономическим развитием старых индустриальных метрополий, эти противоречия не могут быть решены в рамках национальной системы или посредством буржуазного «прогресса»: они являются продуктом мирового капитализма, его неравномерного развития, накопления всего богатства горсткой сверхиндустриализированных государств. Именно в этих терминах Коммунистический Интернационал поднял вопрос о колониях в своем Манифесте 1919 года:

« Последняя война, которая явилась в значительной мере войной из-за колоний, была в то же время войной при помощи колоний […]. Программа Вильсона («Свобода морей», «Лига наций») имеет своей задачей в лучшем случае изменить этикетку колониального рабства. Освобождение колоний мыслимо только вместе с освобождением рабочего класса метрополий».

Пролетариат был побежден, а затем порабощен буржуазной, пацифистской идеологией. Но вопреки всем пророкам «социального мира» и «мирного сосуществования», определенный урок, который рабочий класс должен извлечь из революций Востока, таков: насилие всегда является единственной повивальной бабкой истории.

Какими бы ни были угнетения, вызванные внешним империализмом в Китае, характер созданных там экономических и социальных противоречий не был достаточным, чтобы превратить революцию Китая в «антикапиталистическую» революцию саму по себе. Марксизм всегда отрицал эту иллюзию мелкобуржуазного «социализма», который был принят и русскими народниками и сегодня эксплуатируется «радикализмом» Мао. О русских народниках Ленин сказал следующее:

« Они все охотно говорят «социалистические» фразы, но обманываться насчет значения этих фраз сознательному рабочему непозволительно. На деле ни в каком «праве на землю», ни в каком «уравнительном распределении» земли, ни в какой «социализации земли» нет ни капли социализма. Это должен понимать всякий, кто знает, что товарное производство, власть рынка, денег, капитала не только не затрагивается, а, напротив, еще шире развертывается при отмене частной собственности на землю и новом, хотя бы и самом «справедливом», ее разделе » (Политические партии в России, 1912).

Освобождение крестьянина от уз натурального хозяйства, развитие «современной» промышленности, использование резервов рабочей силы и капитала, обеспечиваемых «современным» сельским хозяйством, создание национального рынка и, в завершение всего, прославление «национального единства», «национальной культуры» и всех «современных» атрибутов государственной власти: все это всегда было и всегда будет программой накопления капитала.

И тем не менее марксизм, далекий от ограничения буржуазно-революционного движения до выдвижению формальных требований к национальному государству и политической демократии, самым строгим образом оценивает роль социальных классов во всех революциях. Появление промышленного пролетариата в Китае, как в царской России или в Европе в 1848 году, указывало коммунистам на необходимость классовой организации, которая использовала бы кризисы добуржуазного режима в своих политических целях. Это линия Коммунистического манифеста и Октябрьской революции; линия, которую Маркс назвал «перманентной революцией». В своих дополнительных тезисах по колониальному вопросу, представленному на Втором Конгрессе III Интернационала, Рой подчеркнул важность этой перспективы автономной и постоянной борьбы за пролетариат в колониях:

« Иноземное господство тормозит свободное развитие социальных сил, поэтому его свержение должно быть первым шагом революции в колониях. Помогать свержению иноземного господства в колониях не значит таким образом поддерживать националистические стремления туземной буржуазии, а значит лишь прокладывать путь угнетенному колониальному пролетариату […]. Революция в колониях на первых этапах не будет коммунистической революцией, но если руководство с самого начала будет в руках коммунистического авангарда, то революционные массы будут идти по верному пути к достижению поставленной цели путем постепенного приобретения революционного опыта ».

Заперев китайский пролетариат с начала революции в «блоке четырех классов» — политическая формула нынешней «народной демократии» — партия Мао ознаменовала на территории всего отсталого Востока разрыв с тактикой, столь славно излагаемой российским большевизмом.

Перманентность революционного процесса, который должен был дать власть пролетариату отсталых стран, имела бы смысл для окончательной победы коммунизма только в том случае, если пролетарская революция смогла бы распространиться на метрополии капитала. Во втором предисловии к русскому изданию Манифеста Маркс писал, что Россия может избежать болезненной фазы капиталистического накопления: « Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга ».

«Ленинский Интернационал» не только вновь занял эту позицию в отношении Советской России, но и распространил её на всю Азию. Мы цитируем здесь тезисы Бакинского съезда в 1920 году:

« Только полное торжество социальной революции и установление коммунистической мировой экономики могут освободить крестьян Востока от гибели, нищеты и эксплуатации. Поэтому к их освобождению нет другого, кроме присоединения к революционным рабочим Запада, к советским республикам и одновременной борьбы с иностранными капиталистами, а также с собственными деспотами (помещиками и буржуазией) до полной победы над мировой буржуазией и окончательного установления коммунистического строя ».

Известно, как сталинизм откинул этот тезис, превратив экономические или дипломатические успехи России в универсальный критерий прогресса коммунизма. Пекин идет до полного отрицания: вместо того, чтобы видеть в победе западного пролетариата единственную перспективу социального освобождения Востока, он ставит дело международного пролетариата в зависимость от исхода буржуазных национальных движений Африки и Азии.

В противовес сталинской теории «строительства социализма в СССР» и тактических расширений, которые подарил Китаю вырожденный Интернационал, историческая заслуга Троцкого заключается в защите целостного видения революционного процесса, который был вызван Первой мировой войной и Октябрьской революцией. Поэтому в своих «Тезисах» 1929 года о перманентной революции он заявлял:

« Завершение социалистической революции в национальных рамках немыслимо. Одна из основных причин кризиса буржуазного общества состоит в том, что созданные им производительные силы не могут более мириться с рамками национального государства. Отсюда вытекают империалистские войны, с одной стороны, утопии буржуазных Соединенных Штатов Европы, с другой. Социалистическая революция начинается на национальной арене, развивается на интернациональной, и завершается на мировой ».

Стало быть, теория перманентной революции применяется к каждой изолированной пролетарской диктатуре, как к той, чьи экономические структуры созрели для определенных социалистических преобразований, так и к той, в которой они все еще очень сильно отстают. Сталинская Россия могла присвоить себе национальную привилегию «строительства социализма» в своих границах не больше, чем гитлеровская Германия. Но, с другой стороны, Троцкий настаивал:

« Указанная выше схема развития мировой революции снимает вопрос о странах, «созревших» и «несозревших» для социализма, в духе той педантски безжизненной классификации, которую дает нынешняя программа Коминтерна. Поскольку капитализм создал мировой рынок, мировое разделение труда и мировые производительные силы, постольку он подготовил мировое хозяйство в целом для социалистического переустройства ».

Демократия и пролетариат: национальный вопрос

Установив диктатуру пролетариата в мелкобуржуазной стране, которая не знала ни парламентского режима, ни развитого капитализма, российские большевики нанесли смертельный удар по реформизму II Интернационала, который сделал буржуазную демократию и её «прогресс» абсолютным условием «перехода» к социализму.

Полвека спустя, невозможно довольствоваться рассмотрением конституционных реформ и демократических методов, в качестве главного пути к социализму, ренегаты определяют сам социализм такими буржуазными терминами, как «народная демократия» или «государство всего народа». Те, кто уничтожил ленинский Интернационал, имеют только один лозунг и одно верование: независимость различных «коммунистических» партий, невмешательство во внутренние дела «национальных» партий.

Объясняя крах II Интернационала, Манифест 1919 года заявил:

« Но центр тяжести рабочего движения лежал в этот период целиком на национальной почве, в рамках национальных государств, на основе национальной промышленности, в области национального парламентаризма ».

Мы отрицаем, что такой конец был неизбежным для III Интернационала. Мировой капитализм и империалистические войны как раз и перенесли этот «центр тяжести» на международную арену не только для развитых капиталистических стран, но и для угнетенных стран, где национальный колониальный вопрос встал в полный рост.

Национальный вопрос не может быть поставлен как конкретный вопрос пролетарского движения, кроме случая революционной фазы капитализма, когда буржуазия штурмует власть для завершения своих социально-экономических преобразований. Однако во время зрелой фазы капитализма всякая «национальная программа» рабочей партии претендует на улучшение представительной системы или экономической базы буржуазного государства, она представляет собой программу классового сотрудничества и «защиты отечества». Вот почему марксизм всегда строго ограничивал две последовательные фазы капитализма географическими зонами.

« В Западной, континентальной, Европе эпоха буржуазно-демократических революций охватывает довольно определенный промежуток времени, примерно, с 1789 по 1871 год. Как раз эта эпоха была эпохой национальных движений и создания национальных государств. По окончании этой эпохи Западная Европа превратилась в сложившуюся систему буржуазных государств, по общему правилу при этом национально-единых государств. Поэтому теперь искать права самоопределения в программах западноевропейских социалистов значит не понимать азбуки марксизма. В Восточной Европе и в Азии эпоха буржуазно-демократических революций только началась в 1905 году. Революции в России, Персии, Турции, Китае, войны на Балканах — вот цепь мировых событий нашей эпохи нашего «востока» » (Ленин, О праве наций на самоопределение, 1914).

Сегодня этот этап также завершен в отношении всей афро-азиатской зоны. Повсюду, где после окончания Второй мировой войны возникли более или менее «независимые» и более или менее «народные» национальные государства, они более или менее способствовали «радикальному» накоплению капитала. Только по этой причине китайский «радикализм» уже не может быть изображен как теория национального революционного движения. Вместо этого он является официальной идеологией сложившегося буржуазного государства, программой классового сотрудничества со всеми, кого имели в виду в «социалистической» фразеологии.

Даже в период буржуазно-демократических революций коммунисты не должны делать фетиша из «национального вопроса» и никогда не должны ставить его выше классовых интересов и собственной борьбы. Революционный пролетариат никогда не должен забывать, что его историческая задача — уничтожить буржуазное государство и его производственные отношения, чтобы обустроить общество, в котором исчезнут классы, а также различия между государствами и даже между нациями.

По мере своего развития капитализм подрывает национальные границы своими товарами и армиями. Как разрушитель отношений собственности, капитализм разрушает национальные образования и навязывает свои формы мирового господства как в самых развитых странах, так и для угнетенных народов. Поэтому коммунисты не должны ожидать от капитализма создания гармоничного «общества наций», где отношения между государствами регулируются в соответствии с «правами народов». Однако они имеют право надеяться, что свержение мирового капитализма может означать, что Восток сможет избежать фазы капиталистического накопления и конституции буржуазных национальных государств.

Ленин также сказал:

« Мы не знаем, успеет ли Азия, до краха капитализма, сложиться в систему самостоятельных национальных государств, подобно Европе. Но остается неоспоримым, что капитализм, разбудив Азию, вызвал и там повсюду национальные движения, что тенденцией этих движений является создание национальных государств в Азии, что наилучшие условия развития капитализма обеспечивают именно такие государства » (там же).

Третий Интернационал предусмотрел различные способы развития мировой революции:

Одновременная победа пролетариата на Западе и Востоке
Победа пролетариата в промышленных центрах и независимость колоний под национальной буржуазией
Победа пролетариата в колониях и задержка коммунистической революции в Европе.

Но Интернационал никогда не считал победу блока классов долговременной революционной перспективой, с которой пролетариат в отсталых странах должен увязать свою судьбу. Тезисы II съезда, которые Рой посвятил, в частности, Китаю и Индии, в любом случае подчеркивали, насколько необходимо, чтобы пролетариат отделился от «национальной» буржуазии:

« [В угнетенных странах] существует два различных движения, которые с каждым днем все больше отходят друг от друга. Одно из них — буржуазно-демократическое националистическое движение с программой политической независимости в условиях буржуазного порядка, другое – массовая борьба бедных и темных крестьян и рабочих за дело своего освобождения от всех видов эксплуатации. Первое движение пытается руководить вторым и часто с известным успехом, но Коммунистический Интернационал и соответствующие партии должны бороться против такого руководства и помогать развитию классового сознания рабочих масс колоний ».

История китайского рабочего движения и политической традиции Коммунистической партии Китая — это отказ от этого требования, заявленного Интернационалом. Уже присоединившись к Гоминьдану в 1924 году, молодая Коммунистическая Партия Китая (КПК) поддержала «три народных принципа», азиатский вариант формулы, предложенной Линкольном («Правительство из народа, созданное народом и для народа») и буржуазной французской революцией («Свобода, Равенство, Братство»). Как отметил Троцкий, слияние Коммунистической партии Китая с националистической партией не имеет ничего общего с тактикой временных союзов, которую Маркс считал приемлемой во время буржуазно-демократической революции и которая использовалась большевиками в России, обновляемая Мао Цзэдуном на каждой «стадии» китайской революции даже после поражения и уничтожения Гоминьдана. Действительно, в 1945 году в своем докладе «О коалиционном правительстве» он заявил:

« наши требования полностью совпадают с революционными требованиями Сунь Ятсена […] за свержение чужеземного национального гнёта, за ликвидацию феодального гнёта, за избавление китайского народа от трагической участи населения колониальной, полуколониальной и полуфеодальной страны, за построение независимого, свободного, демократического, единого, богатого и могучего Китая, государства новодемократического по своему характеру, руководимого пролетариатом, государства, основным содержанием деятельности которого является освобождение крестьянства, — иначе говоря, за построение государства революционных трёх народных принципов Сунь Ятсена. Мы так и поступаем » (О коалиционном правительстве).

От русской революции до кантонской коммуны: реванш меньшевизма

В анализе событий 1905 года большевизм подтвердил свою тактику и окончательно отделился от меньшевистского течения. Ленин заявил, что в России « буржуазная революция невозможна как революция буржуазии ». Согласно этому пролетариату нельзя дожидаться, пока буржуазия выполнит свои политические и социальные задачи (свержение царизма и отмена феодальной собственности), прежде чем начать свою собственную борьбу. Возглавление общественного движения без ограничений в буржуазных юридических формах (учредительное собрание) означало лозунг: «демократическая диктатура рабочих и крестьян» и «Вся власть Советам!». Результатом этой тактики было установление не буржуазной демократии, а открытой диктатуры пролетариата.

В борьбе с теорией «стадий» буржуазной революции, которую Сталин поддерживал уже в то время, Ленин вспомнил суть конфликта между большевиками и меньшевиками в марте 1917 года:

« Наша революция буржуазная, — поэтому рабочие должны поддерживать буржуазию, — говорят Потресовы, Гвоздевы, Чхеидзе, как вчера говорил Плеханов. Наша революция буржуазная, — говорим мы, марксисты, — поэтому рабочие должны раскрывать глаза народу на обман буржуазных политиканов, учить его не верить словам, полагаться только на свои силы, на свою организацию, на свое объединение, на свое вооружение » (Письма из далека, 1917).

Сталинизм сделал все возможное, чтобы не допустить применения колониальными странами принципов и уроков Октябрьской революции и с этой целью поддерживал типично меньшевистское толкование, согласно которому империалистическое иго делало «национальную» буржуазию отсталых стран, более революционной, чем была в свое время русская антифеодальная буржуазия. В ответ на эту теорию Бухарина Троцкий писал:

« Политика, которая игнорировала бы могущественное давление империализма на внутреннюю жизнь Китая, была бы в корне ложной политикой. Но не менее ложной была бы политика, исходящая из абстрактного представления о национальном гнете, без его классового преломления. […] Империализм представляет собою могущественнейшую силу во внутренних отношениях Китая. Основным источником этой силы являются не военные корабли в водах Янцзы — это лишь вспомогательные орудия, — а экономическая и политическая связь иностранного капитала с китайской буржуазией » (Китайская революция и тезисы тов. Сталина, 1927).

Без анализа классовых отношений в Китае или в других колониальных странах невозможно было понять ни сущность аграрного вопроса, ни феномен компрадорской буржуазии, ни, наконец, роль «военных синьоров» и других националистических генералов, таких как Чан Кайши и Ван Цзинвэй, среди которых Интернационал искал «союзников», но нашел только палачей.

« Азиатские революции показали нам ту же бесхарактерность и подлость либерализма, то же исключительное значение самостоятельности демократических масс, то же отчетливое размежевание пролетариата от всяческой буржуазии » (Ленин, Исторические судьбы учения Карла Маркса, 1913).

Таковы уроки, которые обрисовал Ленин, после 1913 года с первой волной буржуазных национальных революций на Востоке: Россия (1905), Персия (1906), Турция (1908), Китай (1911). И Троцкий, незадолго до окончания Второй революции и расправы над кантонским пролетариатом в 1927 году, подвел резкие уроки тактики Интернационала следующим образом:

« Из тезисов Сталина вытекает, будто пролетариат может отделиться от буржуазии лишь после того, как она сама отшвырнет его, разоружит, обезглавит и растопчет. Но ведь как раз по такому пути развернулась революция-выкидыш 1848 года, когда пролетариат не имел самостоятельного значения, шел за мелкобуржуазной демократией, которая, в свою очередь, плелась за либеральной буржуазией и подвела рабочих под нож Кавеньяка. Как ни велики действительные своеобразия китайской обстановки, но то основное, что характеризует революционный путь 1848 года, повторилось в китайской революции с такой убийственной точностью, как если бы на свете не было ни уроков 1848, 1871, 1905, 1917 годов, ни ВКП, ни Коминтерна ».

И время великих битв китайской революции между 1924 и 1927 годами на самом деле не было будущим «независимого, богатого и могучего» Китая, который был скомпрометирован на протяжении многих лет, но будущим всего рабочего движения в колониях, на бесконечно долгий и гораздо более болезненный исторический период.

Присоединившись к Гоминьдану и отправив своих «министров» в националистическое правительство в Кантоне, КПК не делала разумного тактического маневра, чтобы увеличить свое влияние, как могу бы поверить Интернационал в Москве. Партия отказалась от своих принципов и подчинила свои действия национальной стратегии буржуазии. Сталин продвигал эту позицию до последних последствий, а тезисы, которые он опубликовал в апреле 1927 года, только год спустя после первого удара Чан Кайши против коммунистов, получили «классическую» форму.

Действительно, присоединение к «трем принципам народа» не означало простого признания абстрактных принципов, «общая убежденность рабочих и буржуазии в национальном движении». Согласно теории Сунь Ятсена «трем принципам» соответствовали «три стадии» развития буржуазной революции:

первый, «военный», этап должен был воплотить принцип национализма на практике путем объединения Китая;
второй, «воспитательный», этап должен был подготовить людей к политической демократии;
третий, и последний, этап должен был реализовать эту демократию и ввести «благосостояние народа».

Сталин принимал те же «стадии» в своих «тезисах», переименовывая их в антиимпериалистические, аграрные и советские, и для него массовое убийство китайского пролетариата означало окончание «первой стадии», в ходе которой коммунисты не могли поднять аграрный вопрос или вопрос о выходе из Гоминьдана. Все сталинские партии повторят эту политику в колониальных странах. В Китае, где она использовалась впервые, такие маневры проявили себя как открытое предательство класса, отказ от восставших пролетариев в основных промышленных центрах к кровожадным репрессиям Чан Кайши.

Сталинизм никогда не хотел рассматривать поражение в 1927 году иначе чем «стадию» буржуазной революции в Китае и «временное» отставание в рабочем движении. Мы отвергаем эту интерпретацию. Классовая борьба этого периода была настолько «частичной», то превратилась в борьбу за власть между буржуазией и пролетариатом, а поражение сопровождалось физической и длительной ликвидацией всего коммунистического авангарда. К тому времени, как сказал Троцкий, «демократическая революция» в Китае обрела характер не буржуазной революции, а буржуазной контрреволюции. Наконец, неудача в 1927 году отмечена полным отказом со стороны московского Интернационала от большевистской традиции во всех странах Востока. В Апрельских тезисах 1917 года, в которых Ленин объявил приближающуюся победу русской революции, слово в слово опровергаются Апрельские тезисы 1927 года, в которых Сталин оправдывал переворот Чана Кайши в теории революционных «стадий».

В противовес буржуазной и национальной историографии марксизм должен восстановить свою пролетарскую и международную концепцию исторического курса буржуазных революционных движений:

1789 — 1871: буржуазно-демократические движения в Западной Европе (а также в Северной Америке и Японии);

1905 — 1950 гг. (примерно): национально-революционные движения в Восточной Европе и во всем афро-азиатском регионе; единственная пролетарская победа в России;

1917-1927 гг. — мировая стратегия перманентной революции, с поражением в Европе (1918-1923) и в Азии (1924-1927 гг.) в качестве условий для сталинской контрреволюции в России и в остальном мире.

Крестьянский «социализм» и «новая» демократия

Марксизм не только осудил теорию «демократической стадии», но и отверг во время «аграрной стадии» использование Сталиным лозунга «демократической диктатуры рабочих и крестьян», чтобы скрыть правительственный альянс левых с Гоминданом. В своей завершенной форме эта теория стала теорией «новой» демократии, сигнализирующей о полном отказе от марксистских представлений о классовой природе каждого государства.

« если мы классифицируем многообразные формы государственного строя, существующие в мире, по классовому характеру власти, то они в основном сведутся к трём следующим типам: 1) республики буржуазной диктатуры; 2) республики пролетарской диктатуры; 3) республики диктатуры союза нескольких революционных классов. […] на определённом историческом отрезке времени в ходе революций во всех колониальных и полуколониальных странах в качестве формы государственного устройства может быть принята только третья форма: то, что мы называем республикой новой демократии ». (Мао Цзэдун, О новой демократии, 1940).

Интернационал Ленина никогда не призывал пролетариев колоний создавать такие «промежуточные» государства между диктатурой пролетариата и буржуазией, и мы также отрицаем, что когда-либо существовал или существует сейчас хоть один пример такого государства спустя после более 40 лет «антиимпериалистических фронтов». Опыт двоевластия во время русской революции показал, что «демократическая диктатура рабочих и крестьян» в короткий период неизбежно превращается в диктатуру пролетариата или диктатуру буржуазии. Троцкий распространил этот урок на китайскую революцию, и сегодня мы можем видеть его подтверждение в буржуазных последствиях каждого антиколониального движения.

« Если русские народники вместе с меньшевиками придали своей кратковременной «диктатуре» форму открытого двоевластия, то китайская «революционная демократия» не доросла и до этого. А так как история вообще не работает на заказ, то ничего не остается, как понять, что другой «демократической» диктатуры, кроме той, какою была диктатура Гоминдана с 1925 г. » (Троцкий, Коммунистический Интернационал после Ленина).

После долгого игнорирования аграрного движения и вооружения крестьян сталинисты настолько увлеклись, что стали считать его « определяющей чертой китайской революции и основой новой демократии » (1913). « По сути, национальный вопрос — это крестьянский вопрос », — заявил Сталин. Отсюда Мао позже вывел свою концепцию китайской революции как по сути «крестьянской революции», окружившей города из сельской местности.

Насколько нам известно, далеко не в этом заключается оригинальность буржуазных революций в империалистическую эпоху. В прошлом все они все использовали крестьян по-разному, включая вооруженную организацию, и все они в разной степени вносили глубокие изменения в сельское хозяйство. Тем не менее, марксизм всегда подчеркивал неспособность крестьянского класса определять свою собственную политику. Это показало, что аграрные восстания, являющиеся неотъемлемой частью буржуазных революций, преуспели только под руководством городов и уступкой им власти. Коммунистический манифест еще в 1848 году настоял на двойственном характере крестьянства и почему оно не может выступать в качестве самостоятельного класса, Крестьянин — не что иное, как социальный представитель буржуазных отношений; он всегда оставляет свое политическое представительство другим.

Всем тем чемпионам крестьянского «социализма», которые как в России, так и в Китае упрекали нас в «недооценке» крестьянства, мы отвечаем, что всегда подчеркивали уроки марксизма и что оригинальность восточных революций заключается не в вооруженном вмешательстве крестьянских масс, а в перспективе пролетарского направления к целям, которые не были неизбежно буржуазными.

Поражение китайского пролетариата объясняет, почему революции пришлось отступить в деревню. Но это не дает оправдания коммунистам обменивать свои классовые концепции на теории крестьянского «социализма». В 1848-9 годах провал немецкой революции оставил пролетариат в той же политически дезорганизованной ситуации: перед ним возникла опасность погрузиться в мелкобуржуазную демократию. Это была опасность, с которой столкнулись Маркс и Энгельс в знаменитом Обращении центрального комитета к Союзу Коммунистов.

Против мелкобуржуазных радикалов, которые « стремятся к тому, чтобы втянуть рабочих в партийную организацию, где господствуют общие социально-демократические фразы, за которыми скрываются их особые интересы », в Обращении подчеркивается необходимость независимой классовой партии.

Против всякого рода мелкобуржуазной демократической власти именно так в Обращении вводился лозунг пролетарской революции:

« Наряду с новыми официальными правительствами они должны сейчас же учреждать собственные, революционные рабочие правительства, будь то в форме органов местного самоуправления, муниципальных советов, будь то через рабочие клубы или рабочие комитеты, так, чтобы буржуазно-демократические правительства не только немедленно утратили опору в рабочих, но и увидали бы себя с самого начала под наблюдением и угрозой властей, за которыми стоит вся масса рабочих » (Обращение центрального комитета к Союзу Коммунистов).

Это классический ответ марксизма на реакционные формулы «рабочих и крестьянских партий», «рабочих и крестьянских правительств» и «новой» демократии. Послание 1850 года полностью направлено против них. Если Маркс и Энгельс не говорят о «демократической диктатуре» здесь, то потому, что они не считают ее подходящим лозунгом для пролетариата использовать против агитации мелкобуржуазных демократов. Позиции Сталина и Мао не могут даже опираться на отсутствие в Германии «оригинальной» особенности, которую, по их утверждению, обнаружили в Китае, да и в России: аграрной революции. Напротив, в Германии того времени Маркс и Энгельс не раз видели «переиздание» крестьянской войны XVI века под политическим руководством пролетариата.

Русская революция, не более, чем немецкая буржуазная революция, не раскрывает тайну стабильной «народной» власти, представляющей собой блок классов. Задолго до 1917 года Ленин объяснял формулу «революционной и демократической диктатуры рабочих и крестьян» как власть пролетариата, «опирающуюся на крестьян» или «ведущую крестьян за собой»; формулу, которая не была ни фронтистской, ни даже «демократической». По этой причине, в совершенной преемственности с Марксом и Энгельсом он интерпретирует лозунг в апреле 1917 года:

« Революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства» уже осуществилась в русской революции, ибо эта «формула» предвидит лишь соотношение классов, а не конкретное политическое учреждение, реализующее это соотношение, это сотрудничество. «Совет рабочих и солдатских депутатов» — вот вам уже осуществленная жизнью «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства […] Существует рядом, вместе, в одно и то же время и господство буржуазии (правительство Львова и Гучкова) и революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, добровольно отдающая власть буржуазии, добровольно превращающаяся в придаток её […] Но если это [может ли теперь быть в России особая «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства», оторванная от буржуазного правительства] может еще случиться, то путь к этому один и только один: немедленное, решительное, бесповоротное отделение пролетарских, коммунистических элементов движения от мелкобуржуазных » (Ленин, Письма о тактике, 1917).

В период с февраля по октябрь народники и меньшевики были ярыми сторонниками «демократической диктатуры», упрекая Ленина в «недооценке» крестьянства и желании «перескочить» этап буржуазных социальных реформ. Большевики, с другой стороны, указали, что речь идет не о «введении социализма» в России, а о захвате политической власти; после чего они показали, как пролетарская диктатура понимает экономические реформы мелкобуржуазной демократии.

После капитуляции перед китайской либеральной буржуазией развернулась «борьба с троцкизмом», нацеленная на победу в рядах побежденного пролетариата позиций, ранее защищаемых блоком народников и меньшевиков во времена русской революции. И Мао Цзэдун, бывший член ЦК Гоминьдана и недавний агитатор крестьянства, выполнил эту задачу.

Согласно нашей позиции, он не «спас» и не «реконструировал» партию пролетариата, отведя её «в горы» и подталкивая к крестьянской партизанской войне: он просто утопил её в большой мелкобуржуазной массе. В противовес ему Ленин в апреле 1917 года и Маркс в марте 1850 года смогли помешать коммунистам увязнуть в подобной ситуации. Что касается вопроса о власти в китайской революции, Мао Цзэдун даже не избавился от мелкобуржуазных иллюзий, которые позволили случиться репрессиям Чана Кайши в 1927 году. Теория «новой демократии» — это не что иное, как развитие этих же иллюзий в период и в стране, в которой слабость «национальной» буржуазии не оставляла никакой другой перспективы для формирования буржуазной власти, кроме как действием «народных» и крестьянских масс, столь неумелых и медлительных для организации.

Мелкобуржуазные демократы любят обвинять «реакцию» в приписываемой ей трудностях «эффективного» объединения, отсутствия характера и врожденных колебаний. С другой стороны, марксизм признает за этим отражение их нестабильного экономического положения. Обращение к политической инициативе этих масс с целью создания национального государства, борьбы с империализмом или реализации социалистической программы — это не только отречение от Маркса и Ленина, но и компрометация любого революционного движения. На наш взгляд, достаточным доказательством этого являются нескончаемые колебания китайской революции и, на сегодняшний день, окровавленная анархия, охватившая большую часть Черной Африки.

Вот почему в 1917 году Ленин отменил «старую формулу» «революционной и демократической диктатуры», которую народники и меньшевики хотели «реализовать» посредством …Учредительного собрания. Точно так же большевики передали имя «социал-демократическая партия» в архивы II Интернационала. Потому что, и это также относится к «новой демократии»:

« «Демократия» выражает на деле иногда диктатуру буржуазии, иногда бессильный реформизм мещанства, подчиняющегося этой диктатуре » (Ленин, Пролетарская революция и ренегат Каутский).

Импотентный мелкобуржуазный рефорфизм

В своем Обращении 1850 года Маркс и Энгельс предупредили немецких пролетариев, что мелкобуржуазная демократия будет играть ту же вероломную роль, что и либеральная буржуазия в революционной трансформации старых социальных и политических структур. Подтверждением этих прогнозов в России стали бы социал-революционеры. Китайский пример дает нам абсолютное подтверждение в масштабе всего исторического периода и всей страны.

« Далекие от мысли произвести переворот во всем обществе в интересах революционных пролетариев, демократические мелкие буржуа стремятся к такому изменению общественных порядков, которое сделало бы для них по возможности более сносным и удобным существующее общество. Поэтому они требуют […] устранения давления крупного капитала на мелкий, добиваясь создания государственных кредитных учреждений и законов против ростовщичества, благодаря чему перед ними и крестьянами открылась бы возможность получать ссуды не от капиталистов, а от государства, и притом на льготных условиях; они добиваются затем установления буржуазных отношений собственности в деревне путем полного устранения феодализма […] Что касается рабочих, то прежде всего несомненно, что они по-прежнему должны оставаться наемными рабочими, но при этом демократические мелкие буржуа хотят, чтобы рабочие имели лучший заработок и более обеспеченное существование […] эти требования ни в коем случае не могут удовлетворить партию пролетариата. В то время как демократические мелкие буржуа хотят возможно быстрее закончить революцию, в лучшем случае с проведением вышеуказанных требований, наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьется настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев. Для нас дело идет не об изменении частной собственности, а об ее уничтожении, не о затушевывании классовых противоречий, а об уничтожении классов, не об улучшении существующего общества, а об основании нового общества » (Обращение ЦК к Союзу коммунистов).

Что касается аграрного вопроса, то партия Мао ничего не сделала для борьбы с мелкобуржуазными тенденциями, стремящимися подчеркнуть разрыв старых отношений юридическим закреплением священных прав крестьянской собственности. И ни одна из реформ, столь шумно провозглашенных со времен создания Народной Республики, не предусматривала большей концентрации сельского хозяйства, кроме тех, что основывались на развитии парцельного производства, на «интересах» мелкого крестьянина и государственной «помощи» для последнего, когда они хотели преодолеть эти ограничения, которые были связаны с буржуазными производственными отношениями, произошедшая социальная катастрофа была не менее серьезной, чем та, которая последовала за ложной сталинской коллективизацией в России.

Короче говоря, знаменитая «аграрная революция» сводится к резкому накоплению капитала в китайских сельских районах в соответствии с двумя классическими фазами развития капиталистического земледелия: во-первых, создание крестьянской собственности, затем медленный процесс экспроприации и концентрации под натиском буржуазных производительных сил и растущей рыночной экономики.

« Если не будет особых препятствий, мы готовы проводить эту политику и в послевоенный период: мы будем бороться сначала за снижение арендной платы и ссудного процента во всей стране, а затем, путём проведения ряда надлежащих мероприятий, постепенно добьемся того, что каждый пахарь будет иметь своё поле […] Если после этого крестьянам будет оказана помощь в деле их постепенной организации на добровольных началах в сельскохозяйственные производственные и прочие кооперативы, то это приведёт к росту производительных сил » (Мао Цзэдун , О коалиционном правительстве, 1945).

Для достижения первого этапа потребовалось четверть века (1927-1952): конфискация и дробление. Но прежде чем у Китая будет «современное», концентрированное, т.е. полностью капиталистическое земледелие, мы можем только надеяться, что коммунистический пролетариат мира преодолеет крестьянский и мелкобуржуазный «национал-социализм».

В историческом развитии китайского сельского хозяйства мы видим то, что подтверждает один факт: его буржуазный характер. Но наша критика аграрной политики КПК заключается в следующем принципе: она лишь уважала мелкие процессы этого развития, не пытаясь предвидеть его социальные последствия, особенно в отношении подрыва буржуазных отношений собственности. Процитируем еще раз Обращение 1850 года:

« Первым вопросом, из-за которого возникнет конфликт между буржуазными демократами и рабочими, будет уничтожение феодализма. Как и в первой французской революции, мелкие буржуа отдадут феодальные поместья крестьянам в виде свободной собственности, т. е. захотят сохранить сельский пролетариат и создать мелкобуржуазный крестьянский класс, который должен будет проделать тот же кругооборот обнищания и растущей задолженности, в котором еще находится теперь французский крестьянин.

Рабочие должны противодействовать этому плану в интересах сельского пролетариата и в своих собственных интересах. Они должны требовать, чтобы конфискованная феодальная собственность осталась государственным достоянием и была превращена в рабочие колонии, обрабатываемые ассоциированным сельским пролетариатом, который использует все преимущества крупного земледелия. Этим самым в обстановке расшатывающихся буржуазных отношений собственности принцип общей собственности немедленно же станет на твердую почву ».

Для коммунистов не стояло вопроса, «созрел» ли Китай или мелкобуржуазная Россия для этой трансформации: свержение буржуазного господства возможно только в международном масштабе. Не было вопроса и об изобретении «коллективистских» рецептов в данной стране, чтобы ускорить экономическое развитие. « Мы пишем декрет, а не программу », — сказал Ленин, комментируя «Декрет о земле», который некоторые упрекали в копировании программы эсеров. И все же в одном моменте этот «декрет» отличался от «программы» эсеров: он не заключал устремления крестьян в окончательные юридические формы (раздел земли, национализация). В этом заключается вся разница между программами национального «социализма» и интернационалисткого коммунизма.

Мелкобуржуазная политика партии Мао более ясно проявляется в «вопросе рабочих». КПК, не упоминая об отмене наемного труда на своих флагах, провозглашает объединение капитала и труда и не пренебрегает какой-либо «благотворительной мерой» в «социалистической» традиции Луи Блана:

« Задачей китайского рабочего класса является не только борьба за создание новодемократического государства, но и борьба за индустриализацию Китая и за перестройку его сельского хозяйства на новых началах.

При новодемократическом государственном строе будет проводиться политика регулирования отношений между трудом и капиталом. С одной стороны, будут охраняться интересы рабочих; в зависимости от конкретной обстановки будет установлен 8- или 10-часовой рабочий день, а также будет оказываться надлежащая помощь безработным, осуществляться социальное страхование, будут охраняться права профсоюзов. С другой стороны, будет гарантировано получение в разумных пределах прибыли от рациональной эксплуатации государственных, частных и кооперативных предприятий. Всё это будет направлено к тому, чтобы как государство, так и частные лица, как труд, так и капитал прилагали совместные усилия для развития промышленного производства » (О коалиционном правительстве, 1945).

Такая программа, такая практика ничем не отличаются от старого реформизма передовых капиталистических стран, из выборных речей любого «прогрессивного» депутата или любого «реакционного» западного министра. Называя это «социализмом» и оправдывая его исключительность по сравнению с Москвой, Мао поднялся на «идеологический» уровень буржуазных сил консервации в мире. Он потерял ореол крестьянского агитатора.

В Китае мелкобуржуазная демократия перестала быть революционной в 1927 году; она стала реформистской еще до того, как захватила государственную власть; сегодня является реакционной, представляя свои иллюзии и особенно свою экономико-социальную практику под вывеской «социалистического строительства». Это единственное политическое значение, которое мы придаем её конфликту с Москвой.

Таким образом, историческая судьба китайского «народничества» была завершена. Со времен первой буржуазной революции 1911 года Ленин подчеркивал двойной аспект идеологии Сунь Ятсена. Утопистской была идея реализовать «социализм» путем национализации земли, «ограничением» крупного капитала и «честного» применения плана промышленного развития, согласованного с великими державами. Но эта программа имела буржуазную революционную сущность, которую большевики могли бы признать в Китае, как в России. Принимая это и осознавая это, партия Мао дала ему единственное «оригинальное развитие», которое было зарезервировано для него: утопическая идея крестьянского «социализма» стала реакционной идеологией «социалистического строительства» в Китае; и его революционное содержание было растрачено в океане мелкобуржуазных реформ.

Таким образом, политическая идеология класса выродилась, спустя долгое время после того, как история подписала смертный приговор. С другой стороны, еще в 1894 году, когда российский пролетариат начал свои первые шаги, Ленин мог объявить об идеологическом банкротстве «Друзей народа» за несколько десятилетий до того, как их «народная» власть увидела свет:

« Мало того, деревня давно уже совершенно раскололась. Вместе с ней раскололся и старый русский крестьянский социализм, уступив место, с одной стороны, рабочему социализму; с другой — выродившись в пошлый мещанский радикализм. Иначе как вырождением нельзя назвать этого превращения. Из доктрины об особом укладе крестьянской жизни, о совершенно самобытных путях нашего развития — вырос какой-то жиденький эклектизм, который не может уже отрицать, что товарное хозяйство стало основой экономического развития, что оно переросло в капитализм, и который не хочет только видеть буржуазного характера всех производственных отношений, не хочет видеть необходимости классовой борьбы при этом строе. Из политической программы, рассчитанной на то, чтобы поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества — выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, «улучшить» положение крестьянства при сохранении основ современного общества » (Ленин, Что есть друзья народа, 1894).

Антагонизмы буржуазного Востока

В отличие от Индии и других колониальных стран, Китай вошел в современную историю как «колония всех». Очень скоро экспорт капитала возобладал над экспортом промышленной продукции из старой английской метрополии. Чтобы защитить свои инвестиции, великие державы «договорились» о разделении страны на сферы влияния. В Пекине весь дипломатический корпус располагал государственными финансами. Эта ситуация была отражением, как указывал Ленин, перехода капитализма на свою высшую ступень, империализм. Программа Вильсона по «интернационализации колоний», «ультраимпериалистическая» версия Каутского и проект, разработанный Сунь Ятсеном, для создания консорциума великих держав для развития «независимого» Китая не имели иной объективной основы.

« Допустим, — пишет Ленин, — что все империалистские державы составят союз для «мирного» раздела названных азиатских стран, — это будет «интернационально-объединённый финансовый капитал». Фактические примеры такого союза имеются в истории XX века, например, в отношениях держав к Китаю. Спрашивается, «мыслимо» ли предположить, при условии сохранения капитализма (а именно такое условие предполагает Каутский), чтобы такие союзы были некратковременными, чтобы они исключали трения, конфликты и борьбу во всяческих и во всех возможных формах? » (Ленин, Империализм как высшая стадия капитализма, 1916).

Пример Китая показал, что это немыслимо. Страна, которая в начале века представляла собой величайшую перспективу капиталистического развития и давала самые надежные гарантии прибыли, стала закрытым полем битвы гражданских войн и империалистического соперничества. Вернее, столкнувшись с возникновением этих антагонизмов, мировой империализм должен был отказаться от всех своих экономических «планов» в Китае, перенеся необузданную конкуренцию между капиталами в старые колонии или полуколонии: Индию, Африку, Южную Америку. Здесь появилось «заморское развитие» и устаревшие пацифизмы русско-американских Вильсонсов и Каутских, но здесь также были заложены основы для будущих революционных взрывов в еще большем масштабе.

Партия Мао сделала все возможное, чтобы её победа не привела к принудительному разрыву империалистической цепи в Азии. Присоединившись еще более полно, чем Сунь Ятсен к мировой войне, КПК сделала свои собственные иллюзии китайской либеральной буржуазии об «обществе наций» и о «международном сотрудничестве», которое принесло бы пользу Китаю.

« КПК согласна с Атлантической хартией и решениями международных конференций Москвы, Тегерана и Ялты […].Основные принципы Коммунистической партии Китая в области внешней политики состоят в том, чтобы налаживать и развивать дипломатические отношения со всеми странами, решать все вопросы взаимных отношений — например, вопросы координации военных действий, мирной конференции, торговли, капиталовложений и т.д. — исходя из необходимости полного разгрома японских захватчиков, поддержания международного мира, взаимного уважения независимости и равноправия государств, взаимного содействия интересам государств и народов и укрепления дружбы между ними » (Мао Цзэдун, О коалиционном правительстве, 1945 год).

Сунь Ятсен признал банкротство этой программы еще в 1924 году! Мао не только остался верен ей, но и назвал ее «социализмом»:

« Социалистические страны, большие и малые, независимо от того, являются ли они экономически развитыми или нет, должны устанавливать свои отношения на основе принципов полного равенства, уважения территориальной целостности, суверенитета и независимости, невмешательства во внутренние дела, а также взаимной поддержки и помощи» (Письмо в 25 пунктах, 14/6/63).

В противовес мелкобуржуазной утопии «социализма» стран, реализующих «гармоничное» развитие в направлении «равноправной» торговли, мы призываем к разрушению буржуазных стран и установлению немеркантильных, а не просто «равных», отношений между странами, в которых завтра установится диктатура пролетариата!

Китайско-советский конфликт, отражающий далеко не «идеологические различия», протекает в той же плоскости, что и буржуазные национальные интересы. Неоспоримо, что компромиссы, на которые пошел СССР с местной буржуазией и иностранным империализмом, задержали конституцию буржуазных государств на Востоке вплоть до Второй мировой войны. Подобно тому, как русская революция вновь разбудила антиколониальные движения в Азии, сталинская контрреволюция сдерживала их развитие. Но партия Мао, выступающая против Москвы сегодня, никогда не осуждала это предательство: ни в 1937 году, когда компартия робко совершала поворот к «народному фронту» путем возобновления союза с Чан Кайши, ни в 1945 году, когда Сталин подписал договор о мире и дружбе, снова с Кайши, который должен был продлиться… 30 лет.

Поэтому не осознание интересов антиколониального движения и еще меньше критика русского «социализма» лежат в основе китайско-советского конфликта. Скорее, это противоречия между интересами китайского капитализма и российского империализма:

« Еще абурдней переносить в отношения между социалистическими странами ту практику, что согласуется с реализацией прибыли за чужой счет, то есть практику отношений между капиталистическими странами, и прийти к выводу, что «экономическая интеграция» и «общий рынок», введенные монополистическими группами для захвата рынков и дележа прибыли, могут служить примером для социалистических стран в их взаимной помощи и экономическом сотрудничестве » (Мао Цзэдун, «Предложения по генеральной линии международного коммунистического движения», 17 июня 1963 г.).

«Программа», которую Сталин проталкивал на VI Конгрессе Коминтерна, исключила Китай и другие отсталые страны из «построения социализма» в пределах своих национальных границ: привилегия, которую Россия не так давно себе присвоила. Именно в тот момент, когда интересы российского капитализма интегрировались в интересы мирового рынка, Китай взял себе этот старый сталинский лозунг для использования от своего имени. И о нем мы повторим то, что Троцкий сказал о «русском социализме»:

« Мировое разделение труда, зависимость советской индустрии от иностранной техники, зависимость производительных сил передовых стран Европы от азиатского сырья и проч. и проч., делают построение самостоятельного социалистического общества невозможным ни в одной из стран мира » (Перманентная революция).

«Строительство социализма» в Китае может означать только накопление капитала и расширение рыночной экономики. Но этой теории не удалось замаскировать антагонизмы поострее. Китайско-советский конфликт, вся история национальных буржуазных движений в Азии и Африке и каждая конференция по мировой торговле с тревогой подчеркивали растущее отставание «неразвитых» стран, будь они «независимыми» или «социалистическими», по сравнению с горсткой великих имперских держав, которые удерживают всю военную, экономическую и политическую власть в современном мире.

Чтобы избежать ожидающей ее участи, буржуазия отсталых стран всеми силами старается выдать свое политическую и национальную эмансипацию за условие социальной и человеческой эмансипации эксплуатируемых масс. Пролетарии бывших колоний, которые становятся жертвами как своих собственных буржуазии, так и противоречий, накопленных в мировом империализме, найдут еще больше поводов для разрыва с демократической и реформистской идеологией. Затем они вспомнят, что марксизм и Интернационал Ленина никогда не ждали, что политическая демократия и национальная независимость освободят колониальные народы от эксплуатации:

« Финансовый капитал в своих стремлениях к экспансии «свободно» купит и подкупит самое свободное демократическое и республиканское правительство и выборных чиновников любой, хотя бы и «независимой» страны. Господство финансового капитала, как и капитала вообще, неустранимо никакими преобразованиями в области политической демократии; а самоопределение всецело и исключительно относится к этой области. Но это господство финансового капитала нисколько не уничтожает значения политической демократии, как более свободной, широкой и ясной формы классового гнета и классовой борьбы » (Социалистическая революция и право наций на самоопределение, 1916).

Именно против этой более открытой, более широкой и более свободной формы классового угнетения должен будет вести свою борьбу пролетариат «народного» Китая и русско-американской Индии.

Китай: буржуазная революция совершена, пролетарскую революцию предстоит совершить

«Programme Communiste» n.72 1976

Говоря о превратностях послереволюционной России в период после 1926г., период, которому Сталин оставил своё имя и который надлежит считать буржуазным не только на экономическом, но и на политическом уровне[1] – и также ссылаясь на буржуазно-демократическую революцию, только что восторжествовавшую в Китае под знаменем Мао Цзэдуна, наша партия писала в 1953г.:

« Буржуазная революция в Китае произошла вовремя в своей части континента, как в своё время французская революция ».

« Русская капиталистическая революция совершилась с задержкой по отношению к истории своей части континента. Она прошла через все стадии исключительно быстро, достигнув государственного капитализма ».

« Ни одна из них не является социалистической. Обе роют могилу мировому капитализму »[2].

Достаточно ли этого отрывка, чтобы открыть глаза всем, кто желает видеть неразрешимое противоречие между нашей решительной оппозицией социально-экономической системе, рождённой «маоистской революцией», и её идеологической надстройке, а именно так называемому «марксизму-ленинизму», которым столь бесстыдно похваляется Пекин (как и мнимому большевизму, на который бесстыдно претендует Москва), и тем, что они дословно называют нашей « увертюрой к китайской революции, рассматриваемой, однако, как откровенно буржуазной »? Смогут ли они когда-нибудь понять, как и почему «Манифест» Маркса и Энгельса является гимном буржуазии, поскольку она революционизирует все экономические, социальные и политические отношения предыдущих эпох и пробуждает гигантские производительные силы, дотоле сдерживаемые отсталыми структурами; и в то же самое время и с ещё большим основанием – объявлением смертельной войны буржуазии от имени высочайшей из порождённых ею производительных сил, армии наёмных рабочих, класса её могильщиков – пролетариев? Или точнее, говоря словами одной из статей нашей партии, смогут ли они когда-нибудь понять, как и почему в марксистской теории « центральным условием для победы социализма является сам капитализм, даже если революционная партия, с момента своего возникновения, ведет против него беспощадную войну и, в той мере в какой это позволяет соотношение сил, взбирается по ступеням, которые ведут от научной критики к принципиальной оппозиции, к политической полемике и вооруженному восстанию »[3] ?

Именно по этой причине в Германии, ещё не освобождённой от докапиталистических цепей, «Манифест» предписывал коммунистической партии (так же как впоследствии Ленин в России) задачу: « поскольку буржуазия выступает революционно […] бороться вместе с ней против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и реакционного мещанства » и, в то же время, задачу ещё более повелительную « ни на минуту не переставать […] вырабатывать у рабочих возможно более ясное сознание враждебной противоположности между буржуазией и пролетариатом, чтобы немецкие рабочие могли сейчас же использовать общественные и политические условия, которые должно принести с собой господство буржуазии, как оружие против неё же самой ».

Соответственно тому, как сталинская контрреволюция в 1926-27гг. разрушила организацию, теорию и программу пролетарского движения и сделала, таким образом, невозможной решительную поддержку пролетарским движением Запада народных и плебейских революций Востока, мы, как марксисты, признаём, что « в странах Азии, где ещё господствует аграрная экономика патриархального и феодального типа », даже « политическая борьба «четырёх классов» является фактором, способствующим победе интернациональной борьбы коммунистов, даже если в ближайшее время она приведёт к установлению власти национальных и буржуазных сил: как благодаря образованию новых регионов, где в повестку дня встанут социалистические требования, так и благодаря ударам, которые эти бунты и восстания наносят евро-американскому империализму »[4]. Но это признание не означает, и никогда не будет означать, отказа от нашей собственной независимой партийной позиции, отречения от признания непримиримого антагонизма между двумя основными классами современного общества и признания отвратительной межклассовой программной и тактической основы, которая пропитывает всю ткань маоистской идеологии, которую мы разоблачаем и не никогда не перестанем разоблачать, поскольку она, в действительности, является идеологией национальной буржуазной революции!

Освобождение от империалистического ига, ликвидация феодального наследия, строительство, вместо того, что было лишь колонией или полуколонией мирового капитала, объединённого и независимого Китая, создание единого национального рынка, свержение тысячелетней системы социально-экономических отношений в деревне, создание основы для развития современной промышленности – вот революционная, хотя и буржуазно-революционная, сторона маоизма.

Но на Восьмом съезде КПК (1956г.) маоизм заявил, что «народно-демократическая диктатура» (читай: революционная буржуазная власть) выражала чаяния и интересы «всех» граждан республики, независимо от их классовой принадлежности – претензия, общая для всякой буржуазии, но отвергаемая марксизмом; он даже заявил, что она « по существу (!) стала одной из форм диктатуры пролетариата », прежде, чем сделать из неё, в конституции 1974г., просто «диктатуру пролетариата» и даже первую стадию коммунизма. Под вывеской современного марксизма и в качестве знамени, ведущего класс промышленных и сельскохозяйственных рабочих к победе, он возвестил миру весь багаж демократизма, постепеновщины, пацифизма, мирного сосуществования и торгашества, который несёт с собой любая более или менее последовательная буржуазная революция – это её непоправимо контрреволюционная сторона.

Рабочий класс, воплощённый в своей революционной партии и ведомый ею, никогда не колебался, даже зная, что он должен будет отдать для этого не только свой пот, но и свою кровь, приветствовать и поддерживать исторически необходимые результаты буржуазных революций, даже незавершенных, как и всяких революций, в которых рабочий класс физически не смог сыграть ведущую роль. Но тем не менее он никогда не соглашался « опуститься до уровня простого приложения официальной буржуазной демократии» и отказаться взять на себя и защищать до конца «самостоятельную партийную позицию […] не поддаваясь тому, чтобы демократические мелкие буржуа своими лицемерными фразами (а сентенции «маоцзэдуновской мысли» ничем иным не являются) сбили их с пути самостоятельной организации партии пролетариата », которая выставит как свой боевой клич собственный лозунг «перманентной революции»[5].

Вот, следовательно, вышедшая наружу тайна «двойственности» нашей оценки китайской революции – исключая, очевидно, тех, для кого марксизм в целом является тайной…

Однако, как показано в отрывке из нашей статьи 1953г., цитированном в начале, чтобы объяснить настоящее китайской революции, недостаточно признать, что она была буржуазной и, вне всякого сомнения, величайшей в этот послевоенный период, революции, в социальные истоки которой, четко определённы культом человека-демиурга, который является творцом истории вместо того, чтобы быть её инструментом. Необходимо добавить, что совместные действия чумы реакционного чанкайшистского Гоминдана и холеры сталинского оппортунизма с его теорией « революции через этапы », которую «великие вожди» маоизма приняли в 1926-27 гг., с тем, чтобы никогда больше от неё не отказываться, помешали социальному движению в Китае пойти по пути – который, в условиях международной конъюнктуры пятидесятилетней давности, мог быть более коротким – демократической буржуазной революции, доведённой до конца, и до перерастания её в революцию пролетарскую. И после кровавой бани 1926-27 гг., самой ужасной, которыми буржуазия может похвалиться за всю свою историю из тех, которые она устроила рабочим и крестьянам, поддержавшим её против старого порядка, социальное движение в 30-х годах должно было возобновить борьбу, двигаясь « из глубин сельского Китая », с политической и экономической периферии и следовать долгим, мучительным путём, бесконечным маршем «крестьянской революции», с тем, чтобы достигнуть крупных городов и их главного центра, Пекина, лишь после сложного обходного манёвра. В результате, наконец-то установленные «Народная республика» и «власть всего народа»[6] оказались неспособными развиваться на основе крупных сельскохозяйственных предприятий, и ещё в меньшей степени, на основе крупной современной промышленности, базирующейся на массированном и интенсивном накоплении капитала в деревне. Они должны были строиться на основе микроскопического, парцеллярного и, следовательно, отсталого сельского хозяйства, хотя его хрупкая структура и была защищена сильной и единой центральной властью, освобождённой как от господства спрутов империализма, так и от удушающего провинциализма милитаристов, и потому способной обеспечить, как это было в Китае на протяжении тысячелетий, материальные условия выживания мелких и мельчайших сельских хозяйств путём регулирования подачи воды в разветвлённой и в высшей степени «органической» ирригационной системе страны.

Они смогли совершить это, пробуждая от векового сна и, бросая на арену истории гигантские крестьянские и даже пролетарские массы, вовлекая даже отнюдь не незначительные слои «полезной буржуазии»[7]. Этим они дали сигнал ускоренному развитию производительных сил с одной стороны и превращению полуколониального Китая в великую державу – с другой. Но они не вышли за пределы – это было возможно лишь через неравномерный ход истории, в котором до этого момента было преодолено лишь несколько фундаментальных этапов – первой фазы всех буржуазных революций. Фазы, которую можно определить, сохраняя все пропорции и для Востока (см. нашу статью 1953 г.), как «французскую» фазу в противоположность «русской»: установление мелкой собственности и мелких крестьянских хозяйств, ограниченных горизонтом самодостаточности, с их ожесточенным, но безнадёжным сопротивлением, поскольку невозможен, на долгий период, идеал самодостаточности на местном и центральном уровне и со всеми вторичными эффектами, которые это должно было оказать на судьбы этой огромной и, наконец-то, единой и свободной страны. Именно здесь секрет тех конвульсий, которые периодически потрясают современный Китай всё в тех же рамках его капиталистической трансформации.

От фазы осторожного «раздела земли» в 1949-1953 гг. до этапа так называемой «коллективизации» с её бригадами взаимопомощи и мелкими и средними сельскохозяйственными кооперативами в 1953-1958 гг.; от фазы местного преобразования сельскохозяйственных кооперативов в коммуны, возведённые в ранг « базовых социальных единиц коммунистического общества », и сочетающих микро-земледелие с микро-промышленностью, и даже… с микро-металлургией, до открытого признания в 1962 г. провала сверхчеловеческих усилий, предпринятых для накопления капитала в деревне до уровня, достаточного, чтобы дать толчок крупной промышленности; и до последующих пертурбаций (включая культурную революцию, не в обиду «ультралевым» будь сказано) того, что можно было бы определить как идеализацию, на манер «мелкобуржуазного социализма», капитализма, отсталого в аграрной сфере (и тем более в промышленности), но стремящегося преодолеть свою отсталость « опорой на собственные силы », т.е. выжиманием всех соков из трудящихся города и деревни. От начала и до конца история капиталистической эволюции постреволюционного Китая – это лишь история противоречий, изначально заложенных в его материальном базисе. Это противоречия между мелким семейным хозяйством и непреодолимыми ростками индустриализации. Это противоречия между объективной необходимостью выйти за пределы первой стадии буржуазного переворота в социальных и экономических отношениях в деревне, для того, чтобы перейти ко второй, стадии экспроприации и концентрации мелких хозяйств (краеугольный камень подлинного и решительного «большого скачка» в направлении, по меньшей мере, русского государственного капитализма, такому же гибриду отсталых колхозов и крупного сельского хозяйства) и жестокого мелкого крестьянства против этого необратимого процесса.

Это противоречие между мириадами мелких натуральных хозяйств и всевозрастающим вторжением рыночного обмена между этими экономическими единицами и между городом и деревней. Противоречия между представителями фиктивного блока нескольких классов, между крупной и средней буржуазией, вырастающей из самой структуры микроземледелия и мелкой (и мельчайшей) сельской буржуазией и между этими классами и промежуточными слоями, с одной стороны, и пролетариатом – с другой. Противоречия между прогрессивной интеграцией Китая в мировой рынок и в «хор» (где есть много голосов, но нет дирижера) наций и попыткой спрятаться за щитом тщетно преследуемой самодостаточности[8]. Противоречия между неотвратимым движением к « открытости внешнему миру » и всё более слабой тенденцией к изоляционизму.

Именно эта игра беспрерывно возобновляющихся противоречий и объясняет все продвижения и откаты, отмеченные не природными, но социальными и экономическими катастрофами «народного Китая». И только идеалистический мелкобуржуазный «романтизм» Мао может надеяться на их разрешение на почве «сознательности», политического воспитания и идеологического «просвещения», основывая их, так как они, якобы, не антагонистичны, на высшей гармонии «всего народа». Именно эта игра противоречий и объясняет периодическую борьбу между соперничающими фракциями, появление на сцене и исчезновение «исторических вождей», внезапно превращаемых в правых и левых уклонистов. Именно отблеск этих противоречий в « недрах народа » – а, следовательно, в недрах режима, который за своей маской признаёт, что он, неоспоримо, является буржуазным – и объясняет постоянное появление на свет идей Мао, которые, тем не менее, всегда основываются на незыблемом фундаменте межклассового популизма. Именно выход этих противоречий на мировую арену даёт ключ к внешней политике, предназначенной для того, чтобы с каждым разом всё больше « захватывать врасплох » и « дезориентировать » пёструю, но аморфную толпу мнимых «левых». И, одновременно, это также объясняет кажущийся парадокс Китая, который, достигнув независимости и, вступив на путь преодоления исторической отсталости, был взят в качестве модели передовым отрядом народов третьего мира в тот самый момент, когда, далёкий от того, чтобы объявить войну империалистическим метрополиям, он проповедовал – как уже проповедовал это в 1963 г. в известном Письме из 25 пунктов, остающимся Библией маоизма, – «принципы» полного равенства между государствами, уважения их территориальной целостности, их суверенитета и независимости, невмешательства в дела других государств, развития «взаимовыгодного» обмена и, наконец, «всеобщего мира», в первую очередь со вчерашним «бумажным тигром», американским империализмом, и, в соответствии с логикой, с традиционным врагом, Японией. И также, именно это сочетание противоречий объясняет не менее надуманный парадокс внешней политики, которая, к ужасу «леваков» всех мастей, вешает ярлыки «анти-империализма» на самые консервативные режимы Азии и на Европу, объединённую за щитом янки против СССР.

Именно на полотно этих противоречий, перевернутое идеологическое отражение столкновения материальных сил, после смерти Мао, проецирует отвратительный и скандальный фильм о борьбе между Хуа Гофэном и очередной шанхайской «кликой», цинично и без колебаний извлекая из арсенала варварского прошлого мифы о женщине-змее, падшем ангеле, героях, превращающихся в негодяев[9], для того, чтобы спрятать под покровом «дворцового заговора», и даже альковных тайн, грубую реальность антагонизмов, беспрестанно порождаемых капиталистическим способом производства, который тяжело и судорожно пробивает себе дорогу.

Китайская революция была капиталистической, но она имела место, она была. Достигнув трудной фазы своей консолидации, Китай включился, и включается всё больше, как великая держава (даже если и втихомолку) в мировую систему государств: он имеет своё место в ООН, он видит весь цвет буржуазного мира почтительно преклонённым перед бренными останками своего великого кормчего, а наиболее алчных бизнесменов, слетающимися в Пекин в погоне за выгодными сделками. Клубок этих внутренних противоречий не будет распутан никакими « идеями председателя Мао », но двойным давлением мирового рынка и накопления капитала в его городах и деревнях. И этот процесс в направлении крупного капиталистического производства не будет осуществляться под флагом мирного развития, а будет сопровождаться новыми могучими потрясениями в глубинах общества. Вот так это будет после смерти Мао, в период, тайну которого буржуазные политологи, на следующий день после смерти великого кормчего, безнадёжно искали в порядке иерархической последовательности возможных «наследников престола» и ищут её сегодня в судьбах новой «группы у власти». И именно из этого после, в каждом своём пункте связанном с тем, что было до, будет вырастать независимая классовая борьба китайского пролетариата, призванного отомстить, в огне коммунистической революции, за бойню 1926-27 гг..

То, что гигантский цикл буржуазных революций на Дальнем Востоке расцвечивал и продолжает расцвечивать себя в цвета социализма, столь мало является странным и таинственным для марксизма, что уже в 1920г., когда пробуждение Азии только окрашивалось отблесками пожара, тезисы III Интернационала по национальному и колониальному вопросу провозглашали необходимость «решительной борьбы против попытки одеть в коммунистические цвета освободительные движения отсталых стран, в действительности не являющиеся коммунистическими» (попытку, тысячу раз повторенную в 20-е годы партией Сунь Ятсена и Чан Кайши и логически продолженная её откровенным преемником, Китайской Коммунистической Партией Мао Цзэдуна). В том, что этот цикл продолжается не только в растущей интеграции в мировой рынок, но и в ускоренном включении в орбиту евро-американского капитализма, было столь мало непредвиденного, что в той же статье 1953г. мы писали: « Если Китай, выходящий из революции, ищет способ ускорить своё движение к частному капитализму, который он ещё не может собрать в единый блок железной военной диктатурой, как это смогла сделать Россия, то именно на экономику Запада он должен будет опереться ».

Китайскую пролетарскую и коммунистическую революцию ещё только предстоит совершить, и она будет и мировой революцией. Далёкая от того, чтобы следовать «идеям» Сталина или его более или менее выродившихся преемников или «идеям» Мао или его более или менее ортодоксальных наследников, она выбросит их на свалку устаревших орудий тёмной предыстории человечества. Но она сделает это с криком: « Хорошо роешь, старый крот! ». Революции, глупо прикрывавшиеся этими двумя именами и пропитанные безжалостно расточаемой плебейской и пролетарской кровью, в действительности, день за днём создают, и ничто не может этому помешать, армию промышленных и сельскохозяйственных рабочих, которые выбросят на свалку не только эти смехотворные идеологические знамёна, но и весь способ производства, и всё основанное на нём общество. День за днём, они создают материальные условия для гигантского сражения, которое даст эта армия, и для её блестящей победы, открывая сегодня огромное поле деятельности для трудной задачи восстановления классовой партии после опустошений осуществлённых оппортунизмом.

Именно в этом, и только в этом, заключается историческое оправдание этих революций: В том факте, что, не зная, и, более того, не желая этого, они роют себе свою собственную могилу.

Такова надгробная речь, которую мы посвящаем Мао.

Китай. Друг для врага своего врага

«Il Programma Comunista» nn.16-17, 1977

XIсъезд (11-18 августа) ратифицировал господствующие тенденции в партии и государстве, усиленные в борьбе против «банды четырех»: приоритеты экономических достижений и промышленной эффективности, ликвидация некоторых вредных привычек, унаследованных от «культурной революции», которые открыто поддерживала печально известная банда четырех, в целом, происходящее можно резюмировать фразой Хуа Гофэна[10]: « великая культурная революция закончилась »; поворот был неизбежным отражением этой тенденции в смысле порядка и дисциплины, которую вкратце можно представить словами маршала Е Цзянь-ина: « если демократия необходима, то централизм тем более »; дальнейшие усилия, также, в качестве очевидного подтверждения вышесказанного, соответствующие события произошли в военной области и, в частности, в оснащении самого современным и ядерным вооружением, ликвидируя здесь старый миф о силе численности против силы капиталистической техники.

Убедительная победа нынешней тенденции или объединенных тенденций против остатков культурной революции, как предполагали тезисы о «мудрости коллегиального руководства» (естественно, взятые из цитат Мао), выражалась в массовом обновлении в ЦК, в котором было заменено более 40% членов (в то время состав Политбюро все оставалось почти неизменным, за исключением «четырех»).

Потому это было еще одним доказательством, что культурная революция закончилась. Популярная пресса не упустила возможности освежить священные законы истории, которые были бы даже мудрее самих китайцев и которые предписывают, что каждая революция не может продолжаться вечно. Не миновали, конечно, параллели с приходом сталинизма в России и, если роль Сталина досталась Хуа Гофэну, то костюм Троцкого пришлось примерить госпоже Мао, так же известной как Цзян Цин.

Буржуазная критика снова показывает, что она предпочитает движения консервации и призывает к «болезненным» потребности стадий приспособления (или контрреволюции, как в России) утопии, стремившейся сделать революцию «перманентной»: согласно такой трактовке, Сталин и Хуа Гофэн нейтрализовали эксцессы Ленина и Мао, ставящих слишком большие цели, и поэтому вынуждены постепенно демонтировать волюнтаристские цели, сохраняя при этом свое имя в пропаганде, даже превращая его в священный символ при любом малейшем правительственном воплощении.

Конечно, параллель Ленин-Мао должна быть резко отвергнута, и мы уже много раз доказывали это. Однако если между двумя историческими периодами существует аналогия, то только потому, что они оба вышли из революции, один из пролетарской, а другой из буржуазно-национальной: революционный период имеет фундаментальную особенность, заключающуюся в устранении производственных отношений и всех связанных с ними социальных оснований. В буржуазной революции, даже самой глубокой, это означает не устранение классовых различий, но замену противоречий между старым режимом и буржуазией на противоречия между последней и пролетариатом, что сопровождается навязыванием «идеологической» точки зрения или мистификацией реальных классовых отношений. Все происходило так же, как во Франции, вышедшей из «Великой революции», пережившей значительные потрясения, вытекающих из «перераспределения» после глубокой революции 1789-1793 годов, вместе с борьбой, на полях которой вновь встретились те, кто хотел «по-настоящему» реализовать принципы революции, и те, кто более «реалистично» смотрел на экономические, политические, социальные императивы, навязанные реальным капиталистическим господством; и в Китае есть Мао, попавший в конвульсии революции, напоминающей французскую по массовому присутствию крестьянских слоев, способных влиять, заметным, если не определяющим образом, на политику той же буржуазии, захватившей власть (если хотите, промышленный и торговый капитал). Аналогия с российским постреволюционным периодом поверхностна, потому что очевидная разница в том, что до Сталина ни один коммунист не выступал за строительство «собственного» социалистического общества, но направлял общество к возможному государственному капитализму, контролируемому российским пролетариатом, в то время как первенство политики над экономикой — ставшее сегодня знаменем «культурной революции» и «банды четырех» — имело двойное значение, которого в Китае нет и не могло быть — подготовка и организация международной революции и поддержание главенства интернациональной партии над национальным государством и его интересами.

И то, что в Китае дела обстоят совершенно иначе, доказывается не только внутренней экономической политикой, в которой отношения государственного капитализма с мелким сельским хозяйством и микроскопическим ремесленничеством мистифицируются социалистической вывеской, и в которой попытка прогрессивного движения вперед достигается за счет внедрения и без того позорных материальных стимулов и стахановщины (всегда обожаемой), но в особенности внешней политикой, отнюдь не изменившейся.

* * *

Визит Вэнса в Пекин в целом был расценен как тупик, поскольку он зашел в тупик по тайваньскому вопросу. Но визит, несомненно, подтвердил взаимозависимость американо-китайских интересов в зависимости от международных силовых отношений. Американская политика прежде всего обеспокоена тем, чтобы избежать повторного сближения Китая с СССР, и в этом смысле она не отличается от политики Киссинджера (который 24 октября прошлого года заявил, что агрессия против Китая или Югославии « изменит мировое соотношение сил и стратегические расчеты других стран, что, в свою очередь, может иметь негативные последствия, пусть и не мгновенные, для американской безопасности »), тогда как сейчас в США наблюдается тенденция ещё больше благоприятствовать отношениям с Китаем, вступая с ним в союз против СССР и снабжая Пекин современными вооружениями , как пишут «авторитетные журналы» «Foreign Policy» и «Foreign Affairs» (см. «Relazioni Internazionali», № 36, 3 сентября, где также говорится, что за этими позициями « стоят крупные американские промышленные предприятия, в том числе те, которые продают технологии, которые могут быть адаптированы для применения в военных целях »), политики, что уже начала реализовываться, когда предыдущая администрация не возражала против поставки реактивных двигателей Rolls Royce, предназначенных для МиГов, в руки Китая.

Во все более сложную игру этих отношений входит и Япония; отсюда и обеспокоенность Китая тем, чтобы Токио не сближался с Москвой больше необходимого, и это не одна из незначительных причин, по которым вопрос о возвращении Тайваня остается нерешенным из-за страха, что он внесет свой вклад в изменение нынешней ситуации в Азии, и цитируемые журналы назвали среди возможных последствий « вакуум власти, который может создать дальнейшее сокращение присутствия США в регионе ».

Остается только сделать вывод, что линия Хуа Гофэна чрезвычайно приветствуется американским империализмом, который видит в ней незаменимый противовес СССР и важный выход для военных и других технологий.

В этом свете «внутренние» последствия более решительного выбора, сделанного нынешней политической ориентацией Китая, имеют четкое значение для стимулирования производства и военного укрепления.

Идеологической опорой этой политики является так называемая «теория трех миров», которая на самом деле является отражением силовых отношений, в которых действует Китай.

Эта маоистская теория, возникшая примерно три года назад, когда еще говорили о «социалистическом лагере», не ограничивается, как это сделал сталинизм, признанием общей прогрессивной функции борьбы за национальную независимость, особенно в странах «третьего мира», однако превратилась в более четко сформулированный тезис о странах «второго мира», а именно промежуточная зона между первой господствующей и претендующей на господство державами США и России. Очевидно, что львиная доля в этом «втором мире» представлена Европой и, следовательно, Германией (возможно, под руководством Штрауса). И нет необходимости отмечать настойчивость, с которой китайцы предостерегают Европу от угрозы со стороны России.

Здесь видно самое яркое выражение буржуазного характера китайской политики «не-гегемонизма», которая питает иллюзию возможности увидеть создание созвездия свободных и независимых наций и не понимает, что именно из «свободных и независимых» наций родился и не мог не родиться империализм c преобладанием сильных наций над слабыми, так как не имеет понятия, что эта тенденция имеет место и среди новых независимых стран тоже. Поражение нацистской Германии привело к усилению господства и без того могущественных Соединенных Штатов и России; поражение последней в предстоящей войне против Соединенных Штатов (с союзником в виде Китая) привело бы к восстановлению могущества Соединенных Штатов. Требовать освобождения от имперского гегемонизма в рамках национальной политики совершенно невозможно, и это означает, очень просто, руководствоваться потребностями своего «гегемонизма», более или менее независимого или подчиненного.

Для пролетариата важно понять последствия изменения баланса сил между нациями для возможных революционных результатов, но привязка своей политики к результату, выгодному одной, а не другой нации, означает не что иное, как порабощение пролетариата одной буржуазией, а не другой. Выводить у Ленина это пораженческое и неклассовое понимание политики пролетариата во всех странах и в особенности тех стран, в которых он сможет захватить власть, есть наиболее бесстыдное жульничество.

Этот банальный тезис основан на концепции «враг моего врага – мой друг», что может быть воспринято как чистейшее выражение любой буржуазной внешней политики (в том же названии США благоволили Китаю, когда они обнаружили в нем «врага своего врага»). Это логика национальных держав, противопоставленная классовым интересам интернационального пролетариата, она также приводит к принесению в жертву борьбы угнетенных народов в зависимости от того, что некоторые из них обязательно приводят к укреплению определенного блока. Эта «концепция» действительно лежит в основе политики в Анголе, где китайцы поддерживали Соединенные Штаты и местные наиболее реакционные слои исключительно в качестве противовеса прогрессистской буржуазной партии, получившей поддержку России и Кубы (невыразимая «пролетарская линия» Китая в этом отношении была вынуждена упрекнуть Картера за « его капитулянтские позиции » и признать « положительное российско-кубинское вмешательство »; хороший человек мог не понимать, что подпитывает, тем самым, « большую агрессию советской сверхдержавы ». Именно на основе этой самой «концепции» китайцы выстроились в самую умеренную и «унитарную» линию последней конференции африканских государств, присоединившихся к ОАЭ, Садату, Нимейри и т. д. Именно на основе концепции, являющейся консервативной по сравнению с развитием других революций, национальной и особенно не-национальной борьбы, кипящей в Африке, 10 июля газета «Жэньминь жибао» писала: « Африканские страны принадлежат к третьему миру, и между ними нет существенных конфликтов интересов ». В той же статье вспоминались высказывания Чжоу Эньлая во времена инаугурации ОАЭ о необходимости уважать « национальный суверенитет африканских и арабских стран ». И все это в то время как Африка и арабские страны показывают, что на самом деле не только более или менее напрямую зависят от того или иного империалистического блока, но и противостоят своим непримиримым национально-буржуазным интересам, которым суждено не прекратиться, а углубиться.

Если найти очевидную связь между внутренними событиями Китая и этой значимой преемственности политики в международной сфере, станет ясно, что внутренние противоречия ставят под сомнение только способ более адекватного проведения этой же политики и приспособления к ней внутренней структуры страны. Бесполезно выяснять, насколько «банда четырех» была радикальнее, чем те, кто разбил её как предателей и агентов Гоминьдана, в поисках «нового пути» реализации социализма, путем вмешательства масс, без бюрократического аппарата, в непрекращающейся революции общества. «Путь» Гофэна и Дэна Сяопина, без сомнения, снова ставящий в центр «порядок», «дисциплину» и «экономику», имеет весьма неромантический аспект, но представляет собой обязательную точку перехода в реальном процессе интеграции Китая в «концерт наций» со всей его независимостью и суверенитетом. Не похоже, чтобы этот путь не представлял противоречий и отступлений, или исключал возникновение определенного конфликта в непосредственных интересах масс, которым обещана не только власть, но и благополучие, которые позволял лучше сдерживать ложный радикализм.

«Теория трех миров»: попытка изобразить империалистическую эпоху этапом буржуазно-прогрессивных движений

«Kommunistisches Programm», Nr. 18, Mai 1978

Вступление

Нет сомнений в том, что теория «трех миров» в первую очередь является результатом реальных политических соображений в Китайской Народной Республике. Поэтому, хотя эта теория стремится использовать в качестве идеологического оправдания старые позиции, все же она смогла зародиться (в своей завершенной форме) только после недавних изменений в мировом балансе или после полного разделения между Китаем и СССР.

Однако мы не хотим анализировать эту сторону вопроса здесь и только взглянем на эту так называемую «теорию» в теоретической традиции марксизма. Оказывается, китайские аргументы действительно основаны на фальсификациях: искажениях Ленина и Маркса, а также реальных объективных фактов, на которые всегда опираются китайцы.

Статья, претендующая на полный рассказ об этой теории, была опубликована в «Жэньминь жибао» («Теория Председателя Мао Цзэдуна о делении на три мира — огромный вклад в марксизм-ленинизм»). Смысл этой теории мы уже объяснили в другом месте. Её можно резюмировать следующим образом: необходимость союза третьего мира со вторым (особенно со старыми капиталистическими странами Европы) против первого мира (США, СССР)[11].

Цитаты Ленина

Ленин часто цитируется в статье «Жэньминь жибао», вот, например, фраза со второго съезда Коминтерна:

« Характерная черта империализма состоит в том, что весь мир, как это мы видим, разделяется в настоящее время на большое число угнетённых наций и ничтожное число наций угнетающих, располагающих колоссальными богатствами и могучей военной силой » (Доклад комиссии по национальному и колониальному вопросу).

А в 1921 году Ленин сказал:

« есть теперь в мире два мира: старый — капитализм […] и растущий новый мир » (Обращение к IX съезду советов).

Неизбежная цитата Сталина аналогична. В 1924 году он писал, что мир разделен на две части: угнетающие народы и угнетенные народы. Какие воодушевляющие основы!

Другие цитаты Ленина не ограничиваются тем, чтобы показать разделение мира, но приближаются к сути вопроса: уточнение взаимосвязи между национально-революционными и революционно-социалистическими движениями. В 1913 г. он показал, что « за русской революцией (1905) последовали турецкая, персидская, китайская » и добавил основной пункт о пролетариате капиталистических стран: « Мы живем теперь как раз в эпоху этих бурь и их «обратного отражения» на Европе » (Исторические судьбы учения Карла Маркса).

Существует взаимодействие между пролетарскими и буржуазными движениями, чей характер определяется социальными условиями, из которых они возникают. Буржуазная революция может развязать пролетарскую и наоборот. Это был опыт 1848 и 1905 гг., который был подтвержден в 1917 году. В работе 1916 года, которая была направлена против безразличия к национальным и антиколониальным сражениям, это выражено еще более четко:

« Социальная революция не может произойти иначе, как в виде эпохи, соединяющей гражданскую войну пролетариата с буржуазией в передовых странах и целый ряд демократических и революционных, в том числе национально-освободительных, движений в неразвитых, отсталых и угнетенных нациях » (О карикатуре на марксизм и об «Империалистическом экономизме»).

Следовательно, «Жэньминь жибао» цитирует свои выводы, чтобы затем привести впечатляющий перечень угнетенных народов, составленный Ленином на втором съезде Коминтерна:

«[…] все основные противоречия капитализма, империализма, которые приводят к революции, все основные противоречия в рабочем движении, которые привели к жесточайшей борьбе со II Интернационалом, о чем говорил товарищ председатель, — все это связано с разделением населения Земли » (Доклад о международном положении и основных задачах Коммунистического Интернационала).

В этом отчете Ленин разделяет население Земли на три части:

1) угнетенные колонии, « которые делят заживо, как Персия, Турция, Китай »;

2) страны, « которые уцелели на старом положении, но они все попали в экономическую зависимость от Америки и все во время войны были в зависимости военной »;

3) « не больше четверти миллиарда жителей в странах, в которых, разумеется, лишь верхушка, лишь капиталисты воспользовались дележкой земли ».

Мы не будем добавлять наши собственные цитаты. Позиция Ленина и Коминтерна на XXI Конгрессе ясна, даже если пропустить те нужные цитаты, что неопровержимо отделяли пролетарское движение от буржуазно-революционного движения, тот же лозунг «Альянса» имел совершенно другой смысл, чем это принято в сталинских традициях. Действительно, этот Альянс предполагает независимую организацию пролетариата – как это произошло в России – и, если взглянуть на этот Альянс в мировой перспективе (чего хотят китайцы), то нам необходим международный пролетарский центр, к которому относятся революционные партии метрополий и колоний, и, возможно, – при определенных условиях – даже вооруженные буржуазные движения, которые борются с империализмом.

В то время, исходя из этого, была осуществлена первая идентификация упомянутых движений в области угнетенных наций, которые действительно могли быть обозначены как революционно-демократические и, следовательно, как заслуживающие прямой поддержки от Интернационала. Ни одно империалистическое государство или развитое буржуазное государство не рассматривались как нейтральный или даже как потенциальный союзник из-за его собственных интересов. Большая часть наших работ уже показала, что Альянс между пролетариатом и угнетенными народами может опираться только на автономную организацию пролетариата. Этот фактор имеет решающее значение не только для того, чтобы эти бои могли подорвать буржуазные рамки (термин, который не случайно исчез из всех «анализов» сталинского происхождения), но и для того, чтобы позволить их привести к своим крайним последствиям (негативный пример того времени Турции Ататюрка может соседствовать с различными более поздними подтверждениями, включая Китай!), и при этом даже в таких странах нельзя поддаваться иллюзиям, что демократическое движение и рабочее движение могут совпасть между собой. Классическое понимание демократии показывает, что она с рождения является антипролетарской, даже если она исторически полезна и необходима на определенном этапе.

Речь идет о двух различных вопросах:

1) роль усиливающихся международных противоположностей, чьи глобальные «последствия» полезны, и роль классовых противоположностей в каждой стране, на которые необходимо ответить соответствующей тактикой, чтобы воспользоваться всеми слабостями собственного врага; однако только фальсификатор может вывести из этого «мнение», что «враги моих врагов», — это мои союзники;

2) «деликатная» проблема Альянса, который не влияет на необходимую политическую, тактическую и организационную самостоятельность пролетариата, как на местном, так и на международном уровне.

В Коммунистическом Интернационале речь шла как раз о том, чтобы начать с приведенных выше позиций, чтобы точно различить эти два вопроса.

С точки зрения существующего центрального международного руководства можно сказать, что любое движение является «союзником» революции, если оно способствует обострению противоположностей империалистического порядка или ослаблению его господства и контроля над всем миром. Но это, конечно, «объективный Альянс», и ни в коем случае не Альянс на основе целей или организационного единства. Путаница в различных вопросах, часто вызванных обманчивым перемешиванием понятий, представляет собой полную нелепость. На своем первом этапе Интернационал, конечно, не всегда удачно проводил границы. Но, в отличие от сталинизма, он не предлагал никаких размытых союзов. Совокупность приведенных здесь цитат, к которым мы могли бы добавить слова Маркса и Энгельса о Польше и Ирландии, в четком контексте фазы формирования национальных государств в Европе (здесь мы оставим в стороне крайне важное различие, которое рассматривалось между борьбой польского народа, которая весьма справедлива в своем значении для формирования буржуазного порядка на континенте, и борьбой ирландцев, которую Маркс считал решающей, чтобы возглавить нападение на буржуазную власть в Англии), здесь увенчана сталинистской нестыковкой, которая образует истинный стержень «теории трех миров»:

« Теперь уже можно считать неоспоримым, что в ходе войны, навязанной народам гитлеровской Германией, произошла коренная размежевка сил, произошло образование двух противоположных лагерей – лагеря итало-германской коалиции и лагеря англо-советско-американской коалиции » (16 ноября 1942).

Вывод Сталина и его последователей заключается в основополагающем принципе, перед которым склоняется весь оппортунизм:

« Выходит, что логика вещей сильнее всякой иной логики » («Правда», ноябрь 1942)!

Какая вообще может существовать связь между польским и ирландским народами, с одной стороны, и коалицией между СССР, США и т.д. с другой стороны? Как можно восстановить линию между упомянутым «антифашистским» фронтом с одной стороны, и борьбой в Индии, Китае, Персии против империализма и т.д. с другой стороны? Как, в конце концов, можно согласовать необходимость организации пролетариата в качестве самостоятельной партии с участием в империалистической войне в поддержке наихудших империалистических угнетателей? Как хватает смелости построить преемственность между позициями «теории трех миров» и теми, что защищал Ленин в 1913, 1916, 1920, 1921 годах? Все это можно сделать, только если выбросить за борт пролетарскую позицию, противоположную демократической, чтобы сделать из демократии фетиш, парящий над историей.

Непроцитированный Ленин

Есть статья Ленина, направленная именно на разоблачение демократических обманов, скрывающихся за таким воззрением на международные отношения сил. Речь идет о статье «под чужим флагом» 1915 года, которая критиковала Потресова. Ответ Ленина — это взмах кнута против теоретизаций псевдосоциалистов. Он замечает иронично:

« Так как Маркс в 1859 г. решал вопрос о том, успех какой буржуазии желательнее, поэтому и мы, более полувека спустя, должны решать такой же именно вопрос ».

И точно такой же вопрос с помощью того же метода пытается решить Хуа Гофэн уже более века спустя. Достаточно забыть о буржуазии, говоря о демократии или о «прогрессивных силах» в целом!

« А. Потресов не заметил, что у Маркса в 1859 г. (и в целом ряде случаев более поздних) вопрос о том, “успех какой стороны желательнее”, равняется вопросу о том, “успех какой буржуазии желательнее”. А. Потресов не заметил, что Маркс решал известный нам вопрос тогда, когда были налицо — и не только были налицо, а стояли на первом плане исторического процесса в важнейших государствах Европы — безусловно прогрессивные буржуазные движения ».

А вот Ленин, похоже, предвидел не только слабое возражение Потресова, но и Хуа Гофэна (или Сталина, Толльяти, Берлингера и т. д.):

« В наши дни, по отношению, например, к таким, безусловно центральным и важнейшим фигурам европейского «концерта», как Англия и Германия, смешно было бы и думать о прогрессивной буржуазии, о прогрессивном буржуазном движении. Старая буржуазная «демократия» этих центральных и важнейших государственных величин стала реакционной».

В результате Ленин еще напрямую попадает на «китайскую» цель:

« Именно буржуазия, — например, в Германии, да и в Англии тоже — старается совершить такой подмен, какой совершен А. Потресовым, подмен империалистической эпохи эпохой буржуазно-прогрессивных, национально-освободительных и демократически-освободительных движений ».

Анализ «Жэньминь жибао» ошибочен и опирается на фальсификации ленинских цитат, потому что не замечает, что выбор между двумя буржуазными лагерями на самом деле соответствует вопросу: какая буржуазия? Когда это вопрос вдруг поднимается в эпоху реакционной буржуазии в Европе и США, это означает только противостояние борьбе пролетариата в одной или во всех странах. Анализ ошибочен, потому что в 1939 году он ставит борьбу ирландцев и поляков прошлого века и борьбу союзников Россия-Америка-Англия на одну ступень; потому что он заменяет эпоху империалистической буржуазии эпохой прогрессивных буржуазных движений. Налицо наглое искажение, потому что такой подход отрезает от произведений Ленина именно ту часть, которая наиболее ярко характеризует главное, а именно классовую позицию по отношению к империалистической войне. Для «теории трех миров» существует одна абсолютная ценность — демократия, парящая вне и над исторически определенными эпохами. Это не буржуазное движение, которое могло бы поддержать пролетариат в определенных условиях и в определенные периоды. Это «ценность». И если такая ценность переносится с уровня отношений между классами на уровень отношений между нациями, то она приводит к понятию национального суверенитета, независимо от того, что на деле в капитализме каждая нация по определению является нацией грабителей, независимо от того, находится ли она в эпоху национального или империалистического развития.

Если отсутствует союз с международным пролетарским движением и, следовательно, кульминация борьбы угнетенных народов в связке с «социальной» революцией (более мягкий термин вышеизложенных цитат Ленина), т.е. с пролетарской революцией и исключительно пролетарской революцией, то возможны только два варианта для этой борьбы: либо несмотря ни на что, вопреки достигнутой формальной независимости и собственному «суверенитету», остаться страной, подчиненной господствующим народам, либо найти благоприятные условия для того, чтобы присоединиться к числу господствующих народов: другого пути в сфере демократии нет!

Между формулировками второго Конгресса Коминтерна с одной стороны, и позиций Сталина и псевдо-Интернационала времен начала Второй мировой войны с другой стороны, нет никакой преемственности, а есть только полный разрыв. Вся значимость национального и колониального вопроса была отмечена в 1920 году с точки зрения его роли в открытой пролетарской революции в тех странах, которым Сталин впоследствии обеспечил классовое сотрудничество, а с другой стороны, революционное развитие всех противостояний на фронте противника считались плодотворными при условии, что пролетариат организован в каждой стране против своих господствующих классов. Только вслед за движением, направленным в сердце основных империалистических буржуазных стран, можно было бы сблизить различные силы: национальные, демократические, антиимпериалистические (со всеми их неизбежными, признанными и предвиденными границами), с одной стороны, и полностью автономные интернационалистические, пролетарские и коммунистические силы с другой.

Но сталинизм отбросит именно этот второй фактор, сначала более или менее отчетливо в Европе, а затем довольно явно на Востоке (Китай, 1927) и, наконец, в конце цикла, назвав испанскую гражданскую войну и Вторую мировую войну «демократическим крестовым походом». Эта «стратегия» разрушила классовую автономию международного пролетариата, и только на ее руинах сможет возродиться мировая стратегия пролетариата как класса, который ведет за собой непролетарские движения.

Итак, очевидно, что «теория деления на три мира» — это китайская версия сталинского воззрения. Поэтому она абсолютно отличается от взглядов Ленина, выраженных на Втором Конгрессе Коминтерна. Она опирается на совершенно неправильный анализ как империализма, так и ситуации, созданной Второй империалистической войной. Кроме того, ошибочен анализ национальных движений третьего мира и их реального воздействия на ансамбль империалистического миропорядка. В конце концов, в них нет никакого отношения к пролетарской антиимпериалистической борьбе, направленной против капитализма: мировое положение считается «благоприятным», и в то же время считается, что

« Из-за предательства правящей группировки Советского Союза, широкого распространения ревизионистского идейного течения и раскола в рядах рабочего класса революционное рабочее движение в развитых капиталистических странах, вообще говоря, пока не может не переживать период переформирования рядов и собирания сил… »

И действительно. Мировая ситуация «благоприятна», но только не для пролетарско-революционного движения!

Приукрашивание «второго мира»

Мы уже видели, что национальная и демократическая, то есть не-пролетарская, не-интернационалистическая, позиция «Жэньминь жибао» не способна поставить национальную борьбу Польши и Ирландии (чей буржуазный характер, кстати, так и не был признан) и войну англо-саксонско-российских держав против гитлеровской Германии на один и тот же уровень. Однако «Жэньминь жибао» продолжает заниматься фальсификацией марксистских позиций.

Поскольку весь смысл «новой теории» в обелении второго мира, т. е. Европы и Японии, то для этого ей пришлось вывернуть марксистскую теорию, чтобы та могла служить доказательством того, что в этих зонах национальные войны все еще возможны, или что война против России – якобы стоящая на пороге – станет национальной войной в Европе.

Аргументация начинается с Энгельса, который в 1891 году – когда Россия была деспотически-феодальной и ждала буржуазную революцию, – в письме к Бебелю заявил, что немецкий пролетариат должен был бы помочь немецкой буржуазии против царской России,

« при условии, что правительство будет вести беспощадную войну всеми, в том числе и революционными, средствами… »

Затем идет попытка опереться на опровержение Ленина тезиса, что национальные войны в империалистическую эпоху невозможны. Как известно, Ленин представлял эту точку зрения в 1916 в полемике против «Юниуса», т.е. Розы Люксембург, написавшей «Кризис социал-демократии»; надо напомнить, что Ленин утверждал:

« Национальные войны против империалистских держав не только возможны и вероятны, они неизбежны и прогрессивны, революционны… ».

Однако маоисты не цитируют фразу, в которой говорится:

« Для успеха их требуется либо соединение усилий громадного числа жителей угнетенных стран (сотни миллионов в взятом нами примере Индии и Китая), либо особо благоприятное сочетание условий интернационального положения (например, парализованность вмешательства империалистских держав их обессилением, их войной, их антагонизмом и т. п.), либо одновременное восстание пролетариата одной из крупных держав против буржуазии (этот последний в нашем перечне случай является первым с точки зрения желательного и выгодного для победы пролетариата) ».

Китайцы обрывают цитату из положения о том, что национальные войны против империалистических держав возможны, вероятны, неизбежны, прогрессивны и революционны, и придают этому предложению императивное значение. Мы воспроизвели полную цитату, чтобы показать, что приведенные Лениным войны — это именно войны угнетенных народов, а не войны развитых народов! То, что китайцы пытаются доказать, это российско-европейская война станет национальной войной в Европе.

Конечно, Ленин никогда не исключал, что в Европе могут быть национальные войны. Вот очень интересная цитата, согласно которой китайцы могли бы «доказать» национальный гнет Европы:

« Если бы пролетариат Европы оказался лет на 20 бессильным; если бы данная война кончилась победами вроде наполеоновских и порабощением ряда жизнеспособных национальных государств; если бы внеевропейский империализм (японский и американский в первую голову) тоже лет 20 продержался, не переходя в социализм, например, в силу японо-американской войны, тогда возможна была бы великая национальная война в Европе. Это было бы развитием Европы назад на несколько десятилетий. Это невероятно. Но это не невозможно, ибо представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад, недиалектично, ненаучно, теоретически неверно ».

Научный метод полностью отличается от подхода «Жэньминь жибао». В научном методе речь идет не о создании произвольных гипотез, а о том, чтобы развить гипотезы, четко разграничить и проиллюстрировать их. Остается вопрос, возникали ли эти или подобные им условия. Нельзя сомневаться, что Европа пережила исторический упадок. Ось капиталистического мира перешла к США. Но какой здравомыслящий человек может утверждать, что Европа во всей своей полноте подчинилась империализму, вместо того, чтобы формировать группу империалистических стран, пусть и не самых «основных» империалистических стран? Тем не менее, угнетение Европы — именно то, что «теория трех миров« объясняет, и все это исходя из того, что отношения Европы или Японии и стран третьего мира «изменились»: страны «второго мира» «вынуждены пойти на кое-какие уступки странам третьего мира и оказывают известную поддержку или занимают нейтральную позицию по отношению к борьбе стран третьего мира против гегемонизма ». Вот как делаются «научные» откровения Хуа Гофэна![12]

В самом деле, часть Европы живет сегодня в условиях полного политического и военного подчинения (ЧССР, Польша и т.д.) или государственного и политического раскола (разделенная Германия). Это положение, безусловно, может привести к войнам, которые могут быть разразиться из-за национальных мотивов (Ленин заявляет, первая империалистическая война тоже была вызвана национальной войной в Сербии). Но тот, кто призывает к немецко-французско-английскому фронту и становится на их сторону, никто иной, как сторонник империалистической войны!

Китайцы приходят к таким нелепостям, и настолько абсурдной является позиция национальных крестовых походов, что можно уже признать, что китайцы хотят опираться на Европу и, тем самым, «забыть», что Франция и Англия были соучастниками расчленения Германии. Но если бы речь шла о национальном «освобождении», то пришлось бы петь песню о чешском, польском, венгерском и т.д. национальном возрождении. Значит ли это, что маоисты выступают за национальную независимость европейских национальных государств? Но тогда, с демократической, национально-буржуазной точки зрения, они должны были бы поставить под сомнение не только политику «новых царей», но и политику «отца» Сталина (который, кстати, без колебаний принял империалистскую политику старых царей против Японии!). Но если снова поставить вопрос о подавленных СССР национальностях (имеющих важный аспект для классовой пролетарской борьбы) в качестве оси (утопического восстановления) старых национальных суверенитетов, то это означает, что надо идти против европейского единства, того европейского единства, которому Китай неистово поет хвалебные гимны. Пусть этот экскурс послужит доказательством, что Китай озабочен не «национальным делом», а определенным соотношением сил между империалистическими блоками.

На самом деле, китайцы говорят о Западной Европе, как будто это одна национальная единица, а не змеиная яма, где гадюки кусают друг друга.

« Ныне перед многими европейскими странами снова стоит вопрос о защите национальной независимости, а перед рабочим классом Европы — вопрос о сохранении тех позиций и тех шансов на будущее, которые он себе завоевал. Сегодня в Европе национальные войны против крупномасштабной агрессии, порабощения и истребления со стороны сверхдержав являются по-прежнему не только возможными и вероятными, но и неизбежными, прогрессивными и революционными ».

Частично это было буквальное повторение того, что Ленин говорил о возможности в то время войны между Индией и Китаем против империализма, с небольшим, неважным «дополнением», что роль Индии теперь должна сыграть… Европа!

«Защита европейской родины»

В этом стремлении найти более чем испорченные национальные знамена европейской буржуазии, не пренебрегающим никакими уловками, не могло не всплыть оправдание «защиты отечества» . В связи с этим у китайцев находится смелость процитировать Ленина, который писал:

« Если во время войны речь идет о защите демократии или о борьбе против ига, угнетающего нацию, я нисколько не против такой войны и не боюсь слов «защита отечества», когда они относятся к этого рода войне или восстанию » (Открытое письмо Борису Суварину, 1916).

С помощью этих и других цитат «Жэньминь жибао» хочет доказать: «для развитых европейских стран война в защиту национальной независимости в определённых условиях не только допустима, но и необходима и революционна ». К примеру, написано следующее: « в 30-х годах XX века, когда всё более свирепствовали силы мирового фашизма и угроза агрессивной войны стремительно нарастала, но война ещё не началась, Коминтерн призывал рабочий класс всех стран к созданию широкого единого фронта против фашизма и войны. Когда же агрессивная война разразилась, рабочий класс разных стран активно включился в антифашистскую войну во имя зашиты национальной независимости и, мужественно борясь, внёс свой вклад в дело завоевания победы в этой войне »

Ведь именно эта победа обеспечила США абсолютное господство над миром, или господство Советского Союза на Востоке и «национальную независимость» Европы (читай: способность Европы как и раньше грабить другие народы). Именно от имени этой «независимости» вы готовы активно участвовать в войне против злостного «агрессора». Сам Ленин, правда, наилучшим образом на это ответит! Давайте сначала прочтем первое предложение:

« Но с марксистской точки зрения такие общие и отвлеченные определения, как «апатриотизм», абсолютно никакой цены не имеют. Отечество, нация – это категории исторические ».

Демократия также историческая категория:

« Таким образом, было бы прямо-таки смешным отрицание законности войн 1793 г., войн Франции против реакционных европейских монархий, или гарибальдийских войн и т. д. […] Было бы точно так же смешным нежелание признавать законность войн угнетенных народов против их угнетателей, которые могли бы разразиться в настоящее время, например, восстания ирландцев против Англии, или восстания Марокко против Франции, Украины против России и т. д. … »(Открытое письмо Борису Суварину).

Это всё «демократические» войны, если использовать это выражение в историческом смысле, а не в абстрактном, что не имеет для нас ни малейшего значения.

Демократическая пропаганда утверждала, что Англия и Франция, которым угрожал немецкий нацизм, сравнимы с Ирландией и Марокко! Эти аргументы возрождаются в отношении российской угрозы, при этом их «заклятый враг», если точнее Германия, на этот раз должна быть защищена.

Но мы остановились на оценке Ленина (в том же письме):

« Можно ли, например, допустить, что социалисты могли бы, находясь в здравом уме, признать в 1796 г. право на «защиту отечества» за Англией, когда революционные французские войска стали брататься с ирландцами? А между тем ведь именно французы нападали в этот момент на Англию, и французская армия готовилась даже к десанту в Ирландии. И можно ли было бы завтра признать право на «защиту отечества» за Россией и за Англией, если вслед за тем, как они получили урок от Германии, на них напала бы Персия в союзе с Индией, Китаем и другими революционными народами Азии, совершающими свой 1789 и свой 1793 годы? ».

Как можно сегодня предоставить империалистической Европе право на «защиту отечества», не поддаваясь великодержавному шовинизму?

Однако «разделение на три мира» хочет вернуть европейской демократии свежесть цветов своего рассвета 1789 года, и только потому, что Россия на границах накапливает огромное количество оружия уничтожения. Этого слишком мало, чтобы бросить пролетарское знамя за борт:

« Как будто суть в том — кто напал первым, а не в том, каковы причины войны, цели, которые она себе ставит, и классы, которые ее ведут » (Открытое письмо Борису Суварину).

Для «теории трех миров» война, в которой участвуют, с одной стороны, Россия, с другой стороны, реакционные буржуазные демократии, имела бы такое же значение, как и война против России, которую поддерживали Маркс и Энгельс в середине прошлого века. Это была бы не империалистическая война, а продолжение «демократического крестового похода» Второй мировой войны, которая считается не империалистической, а демократической войной, как будто история вернулась на 100 лет.

Однако в одном и единственном смысле это все же верно: классовое движение пролетариата было отброшено на 100 лет! Но именно в этом отношении маоисты хотят, чтобы история продолжала отступать, чтобы вновь сделать пролетариат замкнутым придатком ныне реакционно-демократического движения.

Далее мы увидим, что и в отношении третьего мира дело обстоит иначе.

* * *

Столкновения между грабительскими государствами могут даже радикально изменить свои взаимные отношения сил, но это не обязательно приведет к разрушению их, пусть не текущего, но неотъемлемого империалистического характера. Побежденное государство может быть блокировано запретом империалистических действий под гнетом военного, политического, экономического рабства. Однако, придя к экономическому возрождению, империалистическое стремление возродится, прежде всего, под видом «национальных» требований, которые, однако, перерастут в требования собственного империализма. Именно в то время, когда мы работали над этой статьей, вновь поднялся вопрос о «немецком локомотиве», который выступал против своей роли в качестве «движущей силы» для более слабых европейских экономик, что должно было подвергнуть их (согласно американским обвинениям в отношении Гельмута Шмидта) риску попадания в когти еврокомунизма (и, по словам китайцев, в руки Брежнева).

Этот эпизод очень интересен. Она доказывает, что немецкий национальный интерес (т.е. нации немецких капиталистов) начнет входить во все более острое противоречие с национальными интересами американского империализма (т.е. самой могущественной мировой империи). Здесь можно задать вопрос (хотя сегодня трудно ответить из-за военных силовых отношений), как долго еще ФРГ и Япония могут оставаться в нынешней роли подчинения общим интересам того империалистического царства, компонентами которого они являются и в сфере которого они раньше совершали очень выгодные совместные сделки. Этот вопрос становится все более актуальным, прежде всего, в связи с дальнейшим обострением кризиса. К огорчению китайской стратегии завершение этой фазы выгодных сделок вполне может войти в противоположную фазу и, таким образом, в значительной степени поставить под сомнение результаты Второй мировой войны.

Кстати, сами китайцы заявляют, что борьба до победного конца между двумя сверхдержавами — это результат Второй мировой войны. Но как долго продержится статус-кво, возникший в результате этой войны? И разве не сами китайцы, которые хотят поставить его под сомнение, стали сегодня силой, в отличной от прошлого положения? Проблема, которой они связаны вместе с другими, новыми буржуазными нациями, есть проблема нового и «более справедливого» разделения мира. Относительная слабость европейских государств сама по себе является результатом войны, которая сегодня не приносит пользу широкому кругу наций. Чего хотят эти государства, кроме демократического объединения международных интересов (интересов по переделу мира), предпосылки ошибочно названной демократической войны между империалистическими государствами?

Противоречие очевидно: с одной стороны, они ссылаются на участие во Второй мировой войне (Сталин), с другой стороны, им приходится считаться с её объективными результатами, а именно двумя сверхдержавами. С одной стороны, цикл национальных сражений, который открылся в конце войны, вызывает овации, с другой стороны, речь идет об объективном результате этого процесса, а именно об ужесточении, с одной стороны, противоположностей между империализмами, с другой стороны, противоположностей между новыми «суверенными народами», которые находятся в поисках «жизненного пространства». С одной стороны, Вторая мировая война по-прежнему считается крестовым походом демократии и социализма («социалистическое отечество» превращено войной в «социалистический лагерь»), с другой стороны, есть тысячи мистицизмов и смешных объяснений о «преданном хрущевской кликой социализме» и о том, что, однако, поражении было двойным: как для демократии, так и для социализма. За всем этим стоит поклонение «фактическому». Но поклонение перед завершенной истиной продолжится до тех пор, пока вы не сможете – из-за классового или государственного положения – увидеть объективную логику становления таких фактов. Кто желал самой «прогрессивной войны», вместо гражданской войны, т.е. революционной войны против внутреннего врага, тот собирает урожай из новых и более глубоких классовых и государственных противоречий и отстает от реальности, приукрашенной тысячью цветов новых и бессильных теорий.

Единство империалистических блоков, как и единство «антиимпериалистических» блоков, является очень хрупким. Верить в то, что страны третьего мира представляют собой единство, значит исходить из совершенно абстрактного понятия демократии и справедливости. На самом деле экономические условия этих стран очень различны. Не только и не столько статистически, сколько, в частности, с точки зрения динамики социальных сил, играющих там определяющую роль, и этапа исторического развития, на котором находятся эти страны. Следовательно, Египет в 1978 году не сильно отличается от Египта в 1956 году, но его политическая ориентация противоположна. Почему? Потому что классы, которые правили тогда и были привязаны к западному империализму (прежде всего к Франции и Англии), были побеждены. Теперь местная буржуазия играет определенную роль, которой у нее раньше не было. Империалистические державы-победители (США, СССР) выделили средства на «процесс деколонизации», поскольку таковой был в их интересах. Они разделили между собой влияние на страну (иногда с помощью военных действий посредников) и сменяли друг друга на разных витках, вплоть до последних событий, прошедших при обоюдном участии. Этот пример с достаточной ясностью показывает, что империалистическая война, хотя и «намного ускорила ход революционизирования истории », в том смысле, что – как пишут китайцы – страны третьего мира

« влились в поток мировой революционной борьбы как антиимпериалистическая армия мирового масштаба, что позволило как по размаху и глубине борьбы, так и по достигнутым успехам и накопленному опыту далеко превзойти прежний уровень ».

Однако нельзя отрицать, что этот процесс в определенном смысле и в определенной степени был одобрен новым империализмом (США и СССР), который боролся со старым европейским колониализмом, чтобы создать в новых «независимых» странах свои позиции власти. В долгосрочной перспективе этот процесс не благоприятствует сегодняшним правителям мира: противоположности продолжают углубляться, и формируются новые национальные блоки, новые «полюса», новые интересы. Это часть антагонистических сил капиталистической экономики, которые господствуют в мире, молодых и старых. Однако «третий мир» знает другие случаи, такие как Саудовская Аравия, Иордания, Иран и многие другие страны, которые ни в коем случае не изменили свою классовую структуру и ориентации на конкретный империалистический блок, хотя эти страны уже несколько лет переживают огромное экономическое развитие. Это страны, которые можно рассматривать как часть «третьего мира», если под этим понятием понимается географическая принадлежность. Но с политической точки зрения они являются сторожевыми собаками империалистического статуса-кво и контролируют буржуазно-революционные, как пролетарские движения в тех областях «третьего мира», за которые они «несут ответственность». И если Садат во время своего визита в Европу говорит, что Египет «рассчитывает на Европу», то он встает на тот же уровень, что и наиболее реакционные страны своего региона. Именно это разделение, проходящее через третий мир, полностью отрицают китайцы, с вниманием к их собственным национальным интересам:

« Борьба против морского гегемонизма сверхдержав, развернувшаяся по инициативе латиноамериканских стран, борьба арабских и других нефтеэкспортирующих стран третьего мира в защиту своих прав и интересов, касающихся нефти, и борьба других стран — производительниц сырья нанесли империализму и гегемонизму неожиданное для них серьёзное поражение ».

Если не понимать, что «нефтеэкспортирующие страны» в третьем мире являются лучшими союзниками империализма, от которых они зависят вдвойне зависят и с двойным интересом, то это значит выступать не только против пролетарской революции, что неудивительно, но и против «национальной независимости», изображенной конечной целью.

Три мира или два военных фронта? Слишком много миров на одну войну

Стратегические соображения, сделанные в Китае, составляют основное содержание «теории трех миров», и это можно понять не только и не столько исходя из длинной статьи «Жэньминь жибао» от 1 ноября 1977 года, иллюстрирующей эту теорию, но в основном из китайской самостоятельной внешней политики. Кроме того, достаточно сравнить «красивые» теории с менее красивыми делами, чтобы теоретический воздушный замок Хуа Гофэна и К°, известный как «мысли Мао Цзэдуна», при всей своей причудливости, был полностью разоблачен.

Находясь далеко от того, чтобы быть призывом к освобождению третьего мира и международного пролетариата, «теория трех миров» оказывается угрожающим призывом к широкой военной и милитаристической коалиции против ненавистных «новых царей», Советского Союза.

Стоит уже сейчас предвидеть, что эта теория, когда она будет переведена с загадочных китайских языков – и не только из культурных традиций, но и из собственных интересов – на прагматичный и меркантильный язык мировой стратегии (в которой всегда преуспевали англо-саксы), неизбежно будет отображаться как теория двух фронтов, один из которых, конечно, будет представлять только «справедливое» дело.

« Социалистические страны как оплот международного пролетариата вместе с угнетёнными нациями, которые подвергаются наиболее серьёзному гнёту и эксплуатации и составляют большинство населения земного шара, образуют третий мир, они стоят в первых рядах борьбы против двух гегемонов — СССР и США и являются основной силой в мировой борьбе против империализма и гегемонизма. Развитые страны, находящиеся между первым и третьим мирами, образуют второй мир, они угнетают и эксплуатируют угнетённые нации и в то же время подвергаются контролю и третированию со стороны сверхдержав […] обладают двойственной природой и являются силой, которую третий мир может завоевать на свою сторону и с которой он может объединиться в борьбе против гегемонизма ».

Китайские лидеры должны знать, что объединение второго мира с третьим, означает не что иное, как попытку сегодня стать претендентом на полноправное участие в пире во время следующей мировой бойни. Это вполне известно, если только они не мечтают о «священной войне» второго мира и третьего мира против двух сверхдержав (первого мира). Но даже китайцы должны знать о том, кто еще желает поучаствовать в этом празднике, даже с антироссийскими намерениями и с, мягко говоря, жадным аппетитом: а именно это столь осужденный, обвиняемый и настойчивый империализм-гегемонизм США. И, конечно, китайцы осведомлены об этом. И, тем более, известно, что США поддерживали самые реакционные страны третьего мира[13] и самые кровожадные империализмы второго мира[14], обеспечивая себе гостеприимство в Китае.

На самом деле, для китайцев две сверхдержавы не равнозначны: социал-империализм (СССР) и империализм (США) не одинаково опасны; борьба с социал-империализмом имеет более высокий приоритет.

Мы не будем рассматривать здесь причины, по которым китайцы пытаются оправдать эту «предпочтительность».

Дело явно не в том, вынужден ли СССР, по причине своего позднего в сравнении с США империалистического становления или по причине своего преимущественно военного характера (при относительной экономической слабости), вести более «агрессивную» политику и требовать нового разделения мира и сфер влияния (что верно в определенных границах)[15]. Это также не вопрос о том, находится ли американский империализм, несмотря на свое всемогущество, в фазе относительного ослабления (что тоже верно в определенном смысле). Дело только в одном вопросе — и это преступление для рабочего класса и революционных народов — претензия на принадлежность к империалистическому фронту вообще!

К сожалению, для этих проповедников маоистской мысли три мира их теории на практике должны превратиться в «два фронта войны». Что должны признать китайцы:

1) « Борьба Советского Союза и Соединённых Штатов Америки за мировое господство — особый продукт исторического развития после Второй мировой войны »;

2) « активно готовят новую войну и борются за мировое господство »;

3) « в настоящее время [!] оба гегемона, как СССР, так и США, намереваются внезапным нападением разом уничтожить военные силы друг друга » (стр. 77);

Последнее, однако, крайне сомнительно. Смогут ли завтра китайцы избежать объективной необходимости стать союзниками одного из двух фронтов против другого? Как можно упустить из виду тот факт, что Китай, который уже сегодня подвергается огромному давлению СССР, уже выбрал свой лагерь? Разве из двух сверхдержав не СССР « более злостный, более авантюристический и более коварный, является самым опасным очагом мировой войны », другими словами, более опасный для Китая империализм?

Что говорит Китай и что скрывает Китай

Тем не менее, не следует полагать, что разделение современного международного порядка на три мира является совершенно произвольным или что призыв к борьбе с двумя сверхдержавами, а следовательно, и к борьбе против США, несмотря на глубокую демагогию, носит чисто риторический характер. Если – как признают наши герои благодаря цитатам Сталина – во время окончательного столкновения «логика вещей» торжествует над любой другой логикой[16], т.е. если, подобно решению Сталина, «братский» союз с янки будет заключен, то это не означает, что в то же время невозможности независимых действий и особых интересов, которые необходимо будет защищать от объективного, но мешающего завтрашнего союзника. Довоенные соглашения отличаются от военных союзов будущего и должны быть использованы для того, чтобы заранее увеличить свою степень участия в празднике империалистической резни.

В сущности, «волшебство» — как китайцы любят называть реальные вещи — «теории трех миров» (за исключением её разлагающего воздействия на энергию пролетариата и национально-революционной борьбы) в следующем:

« Мировой войны не избежать, но её можно отсрочить ».

— конечно, чтобы лучше к ней подготовиться. Вот почему Китай так решительно выступает против всех договоров, которые периодически и с учетом местных особенностей подписывают обе сверхдержавы, Китаю нужно санкционировать международный статус-кво или временно прийти к соглашению в ущерб и за счет меньших держав.

« Ключ к отсрочке войны не в воспеваемых кое-кем переговорах и соглашениях, а в антигегемонистической борьбе сплочённых воедино народов ».

Если третий и второй мир — терпеливо заявляют китайцы — не позволят « им (сверхдержавам) создавать, расширять и делить между собой сферы влияния […] при этих условиях народы мира несомненно смогут отсрочить мировую войну, которую готовят два гегемона, а в случае её вспышки окажутся более или менее подготовленными и будут находиться в сравнительно выгодном положении ». Ослабевшие державы и люмпен-империалисты всего мира — соединяйтесь! Требуйте кусочек торта побольше! Продавайте пушечное мясо по более высокой цене! Это «интернационализм», сделанный в Китае!

Китайская внешняя политика наносит удар России

Мы сказали, что анализ практики в китайской внешней политике делает реальность отчетливее.

Господствующим элементом современного стратегического поведения Пекина, без сомнения, является растущий антагонизм к СССР. С начала столетия Россия захватила и колонизировала с заселением русских этнических групп крупные китайские территории, а именно к северу от Амура и к востоку от Уссури. Это была самая большая потеря страны в Китае. Однако Китай больше не претендует на эти территории. Постоянная историческая тенденция России к расширению в Восточной и Южной Азии, к покорению морей и важных областей, к прорыву окружения северо-ледовитого пояса, естественно обострилась после повышения империалистических аппетитов во Второй мировой войне.

Еще более удручающим для Китая является советское присутствие в Синьцзяне — жизненно важной для китайцев территории, где некоторые российские филиалы еще не были урегулированы каким-либо договором. Российская тенденция поддерживать центробежные столкновения этнических меньшинств, подверженных китайскому суверенитету, для достижения постепенного завоевания степей всегда была опасна для китайского государства. Китай по-прежнему имеет такой противоречия с Индией в Тибете, с Монголией (которая находится под российским влиянием) и опять же непосредственно с СССР на границах с советской Центральной Азией и, особенно, на севере, в районе, который находится вблизи промышленного северо-востока Китая, недалеко от Пекина, «в самом сердце Китая». Как государство с «разнообразным этническим составом», Китай не может терпеть нарушения своего суверенитета со стороны этих национальных меньшинств[17].

Все эти элементы трений были частично отложены лишь потому, что между 1949 и 1956 годами Китай был изолирован от остального мира после освободительной войны и должен был придерживаться покровительства от советской власти; он терпел присутствие российской армии в Порт-Артуре[18] и «уступки» в Дайрене[19], так же как и тяжелые кредиты для эксплуатации Синьцзяня.

В последующие годы китайцы пытались освободиться от угнетающего «союзника», в то время как русские поддерживали Индию между 1959 и 1962 годами, в ходе индийско-китайских споров. Россия и Китай пришли к «расколу». После разногласий 1956 года по поводу венгерского вопроса и полной отмены помощи Китаю, события, которое связало Хрущева с блокадой «социалистического мира» против Китая, в 1968 году последовал конфликт с Прагой (в котором китайские лидеры увидели свое возможное будущее) и, наконец, столкновения в 1969 году, в Уссурийском крае. «Проамериканский поворот», который, казалось бы, только наступил, на самом деле ждал своего часа: визит Никсона в Китай состоялся в 1972 году, в то время как все дальнейшие шаги в китайско-советских отношениях были направлены по пути нарастающего ухудшения.

Это краткое исследование показывает, насколько глубоко коренится антагонизм между Китаем и СССР, и насколько маловероятно длительное смягчение отношений между двумя государствами. Один из них призван играть все более агрессивную роль на международном уровне. Теперь он способен определять внешнюю политику многих государств Азии благодаря своей массированной военной операции в Индийском океане. Другой имеет тенденцию к обретению растущего значения как континентальной власти.

Ненависть к США

О Советском Союзе, Мао говорил: « его сила отстает от своих диких планов ». Но это также относится и к Китаю. В военном отношении он уязвим для советского колосса, Пекину (больше, чем Москве) нужны союзы и поддержки с одной стороны, и экономическая и технологическая помощь для укрепления с другой стороны, и в мире, где «три мира» все еще находятся в тисках «фронтов двух гегемонов», «бумажный тигр», американский империализм, неизбежно должен стать партнером.

Спустя пять лет можно утверждать, что поворот в китайской внешней политике был гораздо более благоприятным для США, чем для Китая. Благодаря этому повороту Вашингтон смог свести к минимуму ущерб от Индокитайского поражения, сохранить свое влияние на Юго-Восточной Азии и на глобальном уровне исправить стратегическое соотношение сил в Азии в свою пользу и в ущерб России. И все это, не отдавая Тайвань (по крайней мере пока), не отказываясь от каких-либо своих интересов в Азии и, наконец, не отбрасывая привычки вести переговоры о главе Пекина с советским врагом, чтобы разделить ответственность за международный статус-кво в отношениях с меньшими державами. Кроме того, США используют все возможности для того, чтобы стимулировать соперничество между Пекином и Москвой в свою пользу: таким способом США могут привязать к себе Японию, которая была глубоко затронута важными событиями в Азии. В свою очередь, «Бумажный тигр» не пошел на взаимные уступки. Он ограничился своей объективной функцией «противовеса» для агрессии Кремля в Юго-Восточной Азии и Индийском океане.

К сожалению, для китайцев рев тигра еще достаточно страшен, так что Картер может действовать тонко и претендовать на нечто большее, чем гениальные ученики Мао. Бжезинский с наибольшим стыдом бессрочно отложил решение тайваньской проблемы: он хочет, чтобы новые мандарины почувствовали дыхание сибирского медведя, чтобы потом еще настойчивее диктовать более строгие условия для своей поддержки. Именно постепенное охлаждение китайско-американских отношений после стремительной первоначальной лжи, которое привело «Жэньминь жибао» к тому, чтобы поднять в воображении «теорию трех миров». Конечно, эта «теория» находится в преемственности с внешнеполитическими тезисами Чжоу Эньлая, но она представляет собой, так сказать, адаптацию ко всем измененным международным условиям, и, конечно, замаскирована «ослепительным» синкретизмом «мысли Мао Цзэдуна».

Европа, Европа, здесь восходит солнце!

Жертва неустойчивой технологической и производительной отсталости, Китай отчаянно нуждается в западных товарах и технологиях для развития своего производства, а также военного аппарата. Учитывая свои трудности во внешних отношениях с американцами, которые, конечно, отдают приоритет чувствительным японским «союзникам», а не уже смотрящему на Запад Китаю, Пекин вынужден был постучаться в другие двери. Здесь мы слышим большие разговоры о важности второго мира и восстановление жесткой риторики по отношению к США. В основном, Китай в рамках измененной международной структуры пытается использовать трения и противоречия между различными империалистическими странами. Он призывает Европу и Японию к совместному требованию «более справедливого» разделения сфер влияния и большей автономии. Это означает, что вопрос о будущей принадлежности к тому или иному из двух фронтов войны должен все еще оставаться в подвешенном состоянии (по крайней мере для других), и что такой «фронт» «субимпериалистических» полномочий (включая их «ответвления» в странах третьего мира) должен сформироваться, чтобы улучшить переговорные позиции своих членов по сравнению с двумя сверхдержавами. В этом направлении идут многочисленные технические и торговые контракты с Японией[20], учитывая последнее торговое соглашение с беспрецедентным для Китая объемом торговли, а также новый торговый договор с ЕЭС. То, что ФРГ и Япония теперь имеют львиную долю в торговле с Китаем, является признаком характера партнеров Китая.

Итак, теперь очевидно, на чем материально основана «теория трех миров». Речь идет о том, может ли постоянное объединение Японии и Западной Европы с целью благоприятного обмена промышленными товарами на нефть привести к определенному успеху. Несмотря на свою попытку привлечь западные страны для реализации своих намерений в области развития, Китай, помимо вопроса политических гарантий, показывает в еще более высоком смысле те же границы экономической восприимчивости, которые характеризуют и Россию. Москва пытается компенсировать свою недостаточную экономическую динамику агрессивной тенденцией и, в основном, военными средствами, чтобы иметь возможность играть свою империалистическую роль. Пекин также вынужден идти подобным историческим путем.

Желтые пятна в Черной Африке

Стремясь сдержать советское влияние за границей, проходящей от Юго-Восточной Азии до Индийского океана и Африканского Рога до африканского атлантического побережья, китайцы участвовали в грандиозных боях за разделение Африки. В частности, им всегда удавалось сдерживать советское влияние, установив «дружеские» отношения с Танзанией и Заиром (последний из основных союзников США в Африке) и привлечь на свою сторону больше, чем русские, освободительных движений в Южной Африке (FRELIMO в Мозамбике, ZANU в Родезии, SWAPO в Намибии, UNITA и FLNA в Анголе). Русские, похоже, были на грани тяжелой неудачи, особенно в Анголе, где они уже испытывали трудности с MPLA из-за поддержки фракции, противостоящей Агостиньо Нето[21]. Но когда русские перестали колебаться, продолжили поддерживать нынешнее руководство MPLA и взяли на себя колоссальную операцию, китайцы потерпели серьезное поражение. Китайцы, безусловно, не в состоянии преодолеть стратегическое превосходство России (которая все больше и больше занимается Африкой, например, Анголой и Эфиопией) на глобальном уровне. Тем не менее, они сохраняют важную роль в подготовке партизан в Южной Африке и присутствуют в таких странах, как Заир и Египет.

Помимо перипетий российско-китайских противоборств в Африке, интересно увидеть, что в этом жизненно важном для мировой стратегии регионе « китайская позиция близка к позиции ястребов на Западе », и что « китайцы считают себя фактическими союзниками США и требуют их вмешательства против русских и кубинцев »[22].

Потому китайцы доказывают, что не меньше русских углубляются в политику использования африканских конфликтов в свою пользу и не боятся поддерживать наиболее реакционные режимы. Поэтому комментаторы западного империализма пишут, что

« молчаливый союз между Западом и Китаем продолжится на основе общего намерения противостоять российским интересам» поэтому они «могут извлечь выгоду из этого общего интереса »[23].

Можно было бы сделать так, чтобы Запад вооружил китайских «советников» для работы в тех же «технических» условиях, где и русские.

Китайская «поддержка» народов Юго-Восточной Азии

Если китайское влияние в Африке невелико, в Юго-Восточной Азии ситуация полностью разнится. Здесь Китай играет решающую роль и это уже давно. Уже в 1954 году он подписал в Женеве единство Вьетнама. Руководствуясь своими национальными интересами в «концерте» мировой дипломатии, после Парижского соглашения 1973 года, он завершил исполнение последнего, прекратив поставки военных материалов камбоджийским «красным кхмерам» в течение восьми месяцев — одновременно с США, забросавшими Камбоджу бомбами (полная взрывная сила бомб, брошенных в Камбоджу на этом этапе, была в 7-8 раз больше, чем в Хиросиме)! Не в последнюю очередь благодаря преступной политике, как китайцев, так и русских на протяжении всей войны в Индокитае, освободительное движение имело неполный успех[24].

Любая поддержка, продиктованная государственными интересами буржуазной власти, представляет собой настоящую ловушку для антиколониальных движений и дорого им обходится. Мы не можем охватить всю историю освободительных движений в Юго-Восточной Азии с конца Второй мировой войны. Но этого достаточно, чтобы указать на последствия сближения между Китаем и США. Благодаря этому сближению, которое стабилизировало баланс сил между двумя крупнейшими империалистическими державами в этой области в пользу США, американцы смогли «стратегически» отстраниться от материковой Юго-Восточной Азии, чтобы сконцентрировать свой оборонный потенциал на острове: опасность распространения победы Индокитая, которая могла бы прозвенеть по всему региону, была изначально исключена, и США даже позволили себе отказаться от прямого присутствия в Таиланде. Из-за своих национальных интересов Китай выражает свою поддержку разделению Индонезийского полуострова. Чтобы сдержать Вьетнам, Китай недавно оказал поддержку тайской диктатуре, и именно в то время, когда эта статья была написана, он развивал интенсивную дипломатию в отношении стран ASEAN (Ассоциации государств Юго-Восточной Азии). Можно представить себе, что могут ожидать освободительные движения в этом регионе.

Заключение

Не случайно главнокомандующий НАТО Александр М. Хейг заявил:

« Не будет лишенным логики сказать, что Китай — это 16й член Североатлантического альянса »[25].

«Теория трех миров», как мы подробно документировали, является лишь выражением актуальных потребностей внешней политики Китая в фазе развития международной власти, в рамках которой торговля лошадьми в отношении будущей мировой войны еще не завершена. Еще есть возможности, которыми можно воспользоваться, чтобы в решающий момент оказаться в лучшем положении, чем сегодня. В сегодняшнем положении антагонизмы все еще сохраняют превосходство над военными союзами.

В то время, когда «три мира» будут поляризованы на два фронта войны (во главе с СССР, с одной стороны, и США, с другой, в соответствии с нынешней исторической ситуацией), Китай, безусловно, уже нашел свое место, несмотря на свое сегодняшнее движение против империализма США. В ответ на «теорию трех миров», что желает тянуть телегу империалистической войны, пролетарии отвечают теорией классовой борьбы, марксизмом: против любого военного и политического блока, за революционное пораженчество в каждом «отечестве», за интернациональную революцию!

Китай 1927: сталинская контрреволюция бросает китайских пролетариев в мясорубку

«Le Proletaire» n.5, ноябрь 2007

Вступление

Чан Кайши и Гоминьдан: два имени, которые интернациональный пролетариат не должен забывать никогда, потому что это имена палачей китайских пролетариев и бедных крестьян; Шанхайская коммуна и Кантонское восстание: два великолепных примера революционной борьбы китайских пролетариев, о которых всегда должен помнить интернациональный пролетариат.

Но Чан Кайши и Гоминьдан не смогли бы преуспеть в своей контрреволюционной работе без трагически решающего вклада сталинизма.

Буржуазное движение, представителем которого был Гоминдан, не имело ничего общего с французским буржуазным революционным движением 1793 года, даже если его задачи были объективно национально-революционными и антиимпериалистическими (по отношению к Великобритании и Японии). Столкнувшись с гигантским восстанием китайских крестьян и пролетариев и с опасностью пролетарского руководства революционным движением эксплуатируемых, его роль была аналогична роли защитника буржуазии против пролетариата, которую также разыграли немецкие социал-демократы в конце Первой мировой войны. Реальные возможности того, что китайский пролетариат возглавит огромную революционную волну в Китае, представляло серьезную опасность для буржуазного порядка не только в этой стране, но и во всем мире.

« Те объективные социально-исторические причины, которые предопределили «октябрьский» исход русской революции, — писал Троцкий в своей работе «Коммунистический Интернационал после Ленина» — выступают перед нами в Китае в еще более обостренном виде. Буржуазный и пролетарский полюсы китайской нации еще более, если это вообще возможно, непримиримо противостоят друг другу, чем в России, поскольку, с одной стороны, китайская буржуазия напрямую связана с иностранным империализмом и его военной машиной, поскольку, с другой стороны, китайский пролетариат уже на первых своих порах связался с Коминтерном и Советским Союзом. Численно китайское крестьянство является еще более преобладающей массой, чем крестьянство России. Но зажатое в тиски мировых противоречий, от разрешения которых в ту или иную сторону зависит вся его судьба, китайское крестьянство, еще менее, чем русское, способно играть руководящую роль. Теперь это уже не теоретическое предвидение, а насквозь, до конца и со всех сторон проверенный факт »[26].

Хотя она возникла спустя двадцать лет после российского восстания 1905 года и десять лет после октября 1917 года, китайская революционная волна 1925-27 годов могла бы открыть путь к общему возрождению революционного пролетарского движения в международном масштабе по причине мировых противоречий, в которые был погружен крупный империализм, присутствующий в Китае, а так же из-за грозного социального восстания китайских пролетариев и крестьян. История не знает слова «если», но она абсолютно уверена, что первопричину неудачи китайской революции 1927 года следует возлагать на Коммунистический Интернационал, на его политику и тактику. Ничто из тезисов по национальному и колониальному вопросу, определенных на втором съезде КИ 1920 года и на съезде Баку, не было рассмотрено лидерами Интернационала (Сталин, Бухарин и их сторонники); будь то с точки зрения организации коммунистической партии, независимой от какой-либо другой организации, с точки зрения анализа китайской буржуазии и её классовых интересов или с точки зрения конкретно пролетарской революционной перспективы. Сведя к нулю всякое противодействие сталинской политике (защита интересов капитализма и его национального государства в России под лозунгом «построения социализма в одной стране») и после создания бюрократического аппарата, который рабски подчинялся этой новой политике, Интернационал мог продолжать существование, только отказавшись от правильной марксистской ориентации, и при каждой серьезной проблеме, которая вставала перед международным пролетариатом, непрерывно и всегда все глубже предавать классовые традиции, которые российские пролетарии под руководством партии Ленина передавали миру.

Сотрудничество с Гоминьданом, поддержка политики «блока четырех классов» (буржуазия, крестьяне, городская мелкая буржуазия, рабочий класс) и, наконец, присоединение молодой Коммунистической партии к Гоминьдану были решающими этапами, которые помешали революционному движению промышленного пролетариата городов занять свое место во главе крестьянских масс, уничтожить империалистический порядок на Дальнем Востоке, а также поставить под сомнение сталинскую перспективу строительства национального капитализма в России.

Повернув в противоположном направлении, Интернационал, созданный для руководства мировым рабочим движением и ориентации на страны передового капитализма, а также те, в которых до сих пор поднималась проблема освобождения от колониализма и разрушения добуржуазного режима, стал агентом контрреволюции в китайском вопросе сквозь серию предательств, которые могли привести только к катастрофе.

Мнимое превращение Гоминьдана в партию, которая, несомненно, пусть и была буржуазной, но была способна бороться против империализма, послужило оправданием поддержки, которую Интернационал оказал ему и его слиянию с Коммунистической партией Китая (КПК).

После цитирования, как представитель КПК на VII пленуме исполкома Интернационала (в конце 1926 г.) описал политику Гоминьдана:

« В сфере международной политики он занимает пассивную позицию в полном смысле этого слова…. Он склонен бороться только против британского империализма; однако, что касается японских империалистов, то при определенных условиях он готов пойти на компромисс с ними ».

Троцкий подчеркнул, что

« Отношение Гоминдана к империализму было с самого начала не революционным, а насквозь соглашательским: он стремился разбить и оттеснить агентов определенных империалистских держав, чтобы вступить в сделку с теми же или другими империалистскими державами на более льготных для китайской буржуазии условиях ».

Чуть дальше он пишет:

« Китайская буржуазия достаточно реалистична и достаточно близко знает в лицо мировой империализм, чтобы понимать, что действительно серьезная борьба с ним требует такого подъема революционных масс, который в первую голову будет угрожать ей самой. Если борьба с маньчжурской династией была задачей меньшего исторического масштаба, чем низвержение царизма, то борьба с мировым империализмом есть задача большего масштаба. И если мы с первых наших шагов учили рабочих России не верить готовности либерализма и способности мелкобуржуазной демократии низвергнуть царизм и уничтожить крепостничество, то никак не в меньшей степени мы это чувство недоверия должны были с самого начала прививать китайским рабочим. Новая, совершенно ложная теория Сталина — Бухарина об «имманентной» революционности колониальной буржуазии, по существу перевод меньшевизма на язык китайской политики, служит только для того, чтобы из угнетенного положения Китая сделать внутреннюю политическую премию для китайской буржуазии и бросить на ее чашу дополнительную гирю против чаши трижды угнетенного китайского пролетариата »[27].

Однако Интернационал имел в своем распоряжении не только принципиальные позиции, изложенные в тезисах, но также и недвусмысленные указания, которые можно легко увидеть при чтении текстов Второго Конгресса. Например, «Дополнительные положения по национальным и колониальным вопросам» подтверждаются в пункте 6:

« 6. Иностранный империализм, навязавший свое господство восточным народам, помешал им развиваться в социально- экономическом отношении наравне с народами Европы и Америки. Вследствие империалистской политики, препятствующей промышленному развитию колоний, пролетариат, в точном смысле этого слова, мог возникнуть там лишь в недавнее время. Местная кустарная промышленность была разрушена, чтобы уступить место централизованной промышленности империалистических стран; большинство населения было вынуждено поэтому вернуться к земле, чтобы производить продукты сельского хозяйства и сырье для экспорта за границу. С другой стороны, последовала быстрая концентрация земли в руках помещиков, капиталистов и казны, что создает многочисленное безземельное крестьянство. Огромное большинство населения держалось в состоянии невежества. В результате такой политики возмущение, кроющееся в каждом угнетенном народе, находило свое выражение только через малочисленный образованный средний слой. Иноземное господство тормозит свободное развитие социальных сил; поэтому его свержение должно быть первым шагом революции в колониях. Помогать свержению иноземного господства в колониях не значит таким образом поддерживать националистические стремления туземной буржуазии, а значит лишь прокладывать путь угнетенному колониальному пролетариату ».

А в пункте 11 Тезисов после серии тактических указаний можно прочитать в пункте 5:

« Необходима решительная борьба с перекрашиванием не подлинно коммунистических революционно-освободительных течений в отсталых странах в цвет коммунизма; Коммунистический Интернационал обязан поддерживать революционные движения в колониях и отсталых странах лишь на том условии, чтобы элементы будущих пролетарских партий, коммунистических не только по названию, во всех отсталых странах были группируемы и воспитываемы в сознании своих особых задач, задач борьбы с буржуазно-демократическими движениями внутри их нации; Коммунистический Интернационал должен вступать во временные соглашения, даже в союзы, с буржуазной демократией колоний и отсталых стран, но не сливаться с ней, а безусловно сохранять самостоятельность пролетарского движения, даже в самой зачаточной его форме »[28].

Трудно быть более понятнее!

Но сталинизм, наоборот, пожертвовал независимостью партии, чтобы не отпугнуть буржуазию и не отвлекать её от революционных целей; и он мог бы преследовать эти цели, используя огромное влияние на пролетариев и освободительные движения колоний, которые победа русской революции оказала Интернационалу. Троцкий вспомнит, что:

« Марксизм же учил неизменно, что революционные результаты тех или других действий, к которым буржуазия вынуждается своим положением, будут тем полнее, решительнее, несомненнее, прочнее, чем более независим по отношению к буржуазии пролетарский авангард, чем меньше он склонен класть ей палец в рот, прикрашивать её, переоценивать её революционность или готовность к «единому фронту» и к борьбе с империализмом »[29].

Антипролетарский оппортунизм, даже когда он называет себя коммунистическим, социалистическим или революционным, всегда и везде призывает пролетариат не проводить независимую политику, не организовываться самостоятельно, не защищать свои классовые интересы, но растворяться в «народном» фронте для поддержания «единства» против империализма или реакции. Трагический китайский эксперимент неопровержимо показал, что этот метод обеспечивает разгром пролетариата.

Отказавшись от своих первоначальных тезисов, обязав КПК раствориться в партии буржуазии, которой был Гоминьдан, сталинизированный Интернационал не позволил ей сыграть роль автономного революционного руководства пролетариата, лишил ее классовой независимости и парализовал и заточил в народном межклассовом союзе, что означало фактически передачу его судьбы в руки буржуазии.

* * *

Созданная в 1920 году 57 членами, КПК быстро завоевала заметное влияние на пролетарские массы; и, несмотря на свои первые проблемы с численностью (тысяча в апреле 1925 года, 10 000 в конце года, почти 60 000 в начале 1927 года), она стала оказывать определяющее влияние на массовое движение и, в частности, привела к быстрому росту профсоюзов по всей стране. После 1922 г. пролетарское и крестьянское движение приобрело внушительные масштабы; Мало того, что оно было сильно пропитано влиянием КПК, но также было враждебно настроено к Гоминьдану, в котором верно воспринимало организацию ненавистной буржуазии. В мае 1922 года состоялся первый съезд профсоюзов Китая, собравший 200 000 членов. Первого мая 1925 года панкитайские профсоюзы насчитывали 570 000 членов; 10 000 рабочих выступили в Шанхае, экономической и промышленной столице Китая на тот момент, и 200 000 в Кантоне. Крестьянское движение также быстро развивалось благодаря созданию крестьянских «союзов», которые с 1923 года в Гуандуне (провинция Кантон) яростно вступали в столкновения с помещиками и армией. Между тем Интернационал вынудил молодую КПК присоединиться к Гоминдану, несмотря на её первоначальное сопротивление.

Кульминацией пролетарского движения должна была стать всеобщая забастовка, начавшаяся 30 мая 1925 года в Шанхае после кровавых репрессий против демонстрации рабочих и студентов. Забастовка распространилась на Кантон и Пекин, в которой приняли участие 400 000 рабочих. 23 июня репрессии английских солдат против демонстрации рабочих и студентов в Кантоне привели к 52 смертельным случаям. Реакция была незамедлительной: всеобщая забастовка началась в Кантоне и Гонконге. 100 000 рабочих из Гонконга бросились в Кантон, чтобы усилить 200 000 бастующих. Забастовки во всех портах Гуандуна сделали бойкот иностранных товаров (особенно английских) эффективным, что полностью парализовало британскую торговлю с Дальним Востоком. На основе этого мощного движения, Гоминьдан изгнал марионеточные власти, подчиняющиеся империалистам, и установил власть во всей провинции — с благословения КПК и Интернационала, который позднее будет описывать Кантон как «центр китайской революции». Его правительство вернет обещания земельной реформы; Он займется замалчиванием требований рабочих и завершит забастовку под тем предлогом, что изначально необходимо «изгнать империалистов и объединить страну». При активной поддержке КПК и советской поддержки Гоминьдан начнет подготовку военной кампании против северных полевых командиров, связанных с различными империализмами.

Но 20 марта 1926 года против организованных трудящихся Кантона и под ложным предлогом главнокомандующий молодой армией Чан Кайши нанес свои удары: штаб профсоюзов был опустошен, а их лидеры арестованы (коммунистических руководителей и российских советников настигла та же участь); через несколько часов рабочие были разоружены, их организации уничтожены, Чан сосредоточил всю власть в своих руках без КПК и рабочих, способных дать ответ.

Но это всего лишь генеральная репетиция. Чана оправдывают за это «недоразумение», в то время как со своей стороны КПК полностью капитулировала, отказавшись от любой критики официальной позиции, передав список своих зарегистрированных членов Гоминьдану и т.д.

Однако эта политическая капитуляция не могла не вызвать сопротивления внутри партии, и в июне 1926 года центральный комитет КПК предложил восстановить свою независимость и отказаться от политики полного подчинения Гоминьдану, выдвинув требование политики союза с ним на равных. Это предложение еще не было возвращением к подлинной классовой независимости; но уже было чересчур для руководства Интернационала, которое дало отрицательный ответ (и даже отказалось позволить КПК организовать левые фракции в Гоминдане). Политику Интернационала выразительно выразил его посланник Бородин, который должен был посоветовать Чану: « В настоящее время коммунисты должны быть кули для Гоминьдана »! Таким образом, КПК «пока» была вынуждена служить националистической буржуазии. Последствия не заставили себя долго ждать.

В июле 1926 года, через несколько дней после начала Северной экспедиции, то есть после ухода из Кантона полков, где коммунисты имели определенное влияние, отряды бандитов и гангстеров, завербованные по всему региону, были направлены против организованного труда; после шести дней столкновений, в ходе которых было убито около пятидесяти рабочих, вновь появились власти, чтобы «восстановить порядок», то есть порядок капиталистов: рабочие были разоружены, им было запрещено демонстрировать, был введен принудительный арбитраж для предотвращения забастовок, и т.д., социальные права пролетариев, завоеванные в предыдущие годы, были уничтожены до того, как в декабре было введено военное положение, запрещающее забастовки. Это не помешало Интернационалу объявить в конце 1926 года Гоминдан «сочувствующей партией»…

Шанхайская бойня

По этой причине, было понятно, что когда националистическая армия Гоминьдана под командованием Чана прибыла в непосредственной близости от Шанхая, КПК предприняла все свои усилия, чтобы облегчить чужую победу. 19 февраля профсоюзный совет начал всеобщую забастовку с участием 350 000 рабочих, которую КПК не желала превращать в восстание. Несмотря на эту нерешительность, в течение нескольких дней рабочие противостояли репрессиям местных солдат, в то время как гоминьдановские войска оставались бездействующими на расстоянии нескольких десятков километров. 21 марта началась новая всеобщая забастовка, но уже с четкими планами восстания; в конце нескольких дней боев рабочие, которые не были поставлены на колени репрессиями, захватили власть. Между тем националистическая армия в пригороде города не пошевелилась. Учитывая важность Шанхая в экономической жизни Китая, пролетарский захват власти в этом городе автоматически означал бы, что китайской революции было дано антикапиталистическое направление, и это вызвало бы огромный новый стимул. Однако рабочие и КПК, которые удерживали власть, немедленно передали ее Чану Кайши, который был принят в городе как неоспоримый вождь революции. КПК подчинялась Гоминьдану, хотя слухи о нападениях на рабочих распространялись все шире и шире. Соблюдая официальные инструкции Интернационала, КПК разоружила рабочие пикеты, чтобы не рисковать конфронтацией. Чан, который немедленно связался с капиталистическими кругами в городе, начал с замены коммунистов на всех важных руководящих постах верными сторонниками; затем он отстранил солдат, находящихся под влиянием рабочих[30], и постановил, что профсоюзные пикеты должны быть подконтрольны его армии, прежде чем перейти к открытым репрессиям.

12 апреля 1927 года в 4 часа утра отряды гоминьдановской армии с помощью отрядов, набранных среди местного преступного мира, атаковали опорные пункты рабочих организаций, уничтожая всех находящихся там; Несмотря на импровизированное сопротивление, сотни пролетариев были убиты, коммунистические лидеры убиты или вынуждены прятаться. На следующий день Генеральный совет профсоюзов, изгнанный и разыскиваемый, призвал ко всеобщей забастовке. Несмотря на ужасную ситуацию, 100 000 рабочих ответили на призыв; Мирная демонстрация (!) была организована в знак протеста возле штаб-квартиры: ее подавление пулеметным огнем привело к гибели почти 300 человек.

Империалисты помогали репрессиям как могли; В частности, французские власти были в первых рядах благодаря своим полицейским силам, которыми руководил один из начальников гангстерских сил в Шанхае, он увеличивал количество обысков и арестов, чтобы прокормить отдельные военные суды, которые в течение следующих месяцев выносили тысячи смертных приговоров. После массовых убийств и ведения белого террора в Шанхае Интернационал перенес свои надежды на участок Гоминьдана, который в центральном Китае контролировал Ухань и его провинцию. 21 апреля Ухань был объявлен Сталиным как новый «центр китайской революции», и КПК было предписано продолжать ту же политику подчиненного сотрудничества с «левым Гоминьданом», которая привела к катастрофе в Шанхае. В правительство Ухани вошли два министра коммуниста: министры труда и сельского хозяйства. Чтобы сохранить единство в Гоминьдане, основные действия коммунистов как внутри, так и вне правительства состояли в том, чтобы успокоить недовольство рабочих и бороться с «перегибами» крестьянского движения, которое регулярно совершает нападения на помещиков[31].

В середине июня в этом псевдо-«революционном центре» начались репрессии, по всему региону усилился белый террор против крестьян, но 5-й съезд КПК подтвердил, что под влиянием представителей КИ он продолжит провальную политику хвостизма в отношении Гоминьдана: « на нынешнем этапе революции отношения между коммунистической партией и Гоминьданом становятся более тесными, чем когда-либо. Уход буржуазии [намеки на массовые убийства в Шанхае!] превратил Гоминдан в революционный блок трех угнетенных классов: пролетариата, крестьянства и городской мелкой буржуазии, а двигателем этого блока является пролетариат».

КПК все в большей степени падала перед лицом все более угрожающей позиции этого так называемого «революционного блока». 20 июня он опубликовал дополнительное обновление, где среди прочего можно было прочесть:

« Все массовые организации безусловно подчиняются руководству Гоминдана. Все их требования должны находиться в рамках резолюций Съездов Гоминдана и постановлений Национального правительства. […] Все отряды самообороны рабочих и крестьян при этом должны подчиняться правительству. Рабочая дружина в Ухане, во имя единства, должна быть сокращена или переведена под начало командования Революционной армии. […] Требования этих профсоюзов не должны превышать экономическую возможность работодателей. Вмешательство профсоюзов в управление заведениями запрещается. Покушение на личность работодателей (например, содержание под стражей, надевание на голову колпаков с оскорбительными надписями, штрафование и т.д.) запрещается »[32].

Здесь нет ничего нового; Спустя 15 дней Совет Гоминдана призвал к чистке коммунистов в своих рядах, с оружием в руках атаковал разоруженные профсоюзы, примирился с Чан Кайши, в то время как коммунистические лидеры и их советские консультанты бежали… революционное движение оказалось обезглавлено (в некоторых источниках фигурируют 25 000 пролетариев, коммунистов, рабочих и крестьянских лидеров, казненных по всей стране во время контрреволюционной волны в первой половине 1927 года), а уничтожение рабочих и крестьянских организаций не было единственными результатами, полученные китайской буржуазией и империализмом. Политика подчинения Гоминьдану, которой придерживалась КПК в течение стольких лет, отдаляла поддержку масс, которые чувствовали себя преданными их собственными лидерами; крестьяне покинули свои организации, рабочие больше не мобилизовались для защиты своих непосредственных интересов и покинули КПК. К физическому уничтожению движения следует добавить деморализацию масс по отношению к коммунистам. Революционное движение было сломлено. После того, как ответственность за эту катастрофу была возложена на лидеров КПК, которые, тем не менее, применили только её директивы, именно в это время сталинский Интернационал дал китайским коммунистам приказ восстать, « снова подняв флаг левого Гоминьдана », чтобы осуществить перспективу « демократической диктатуры рабочих и крестьян »: на самом деле восстания «осеннего урожая», прежде всего в сельской местности, все до единого провалились. В Ухане и других городах коммунисты без особого успеха пытались разбудить пролетариат, но в целом они даже не имели возможности организовывать забастовки, профсоюзы были уничтожены или «реорганизованы» в антипролетарские структуры. Эти восстания могли иметь только результаты, ведущие к массовым убийствам бойцов и пролетариев, которые принимали в них участие.

Кантонская коммуна

В Кантоне КПК организовала восстание 10 декабря 1927 года с намерением извлечь выгоду из разногласий между несколькими генералами. Бойцов было немного, и они были очень плохо вооружены, а массы рабочего класса оставались зрителями: признавая, что большинство пролетариата не принимало участия в восстании, коммунистическое руководство впоследствии подтвердило, что у них есть 20 000 рабочих. Но за год до этого, когда Интернационал проповедовал политику «выжидания» и подчинения Гоминдану, коммунистический совет делегатов рабочих мог рассчитывать на почти двести тысяч рабочих! По состоянию на 11 декабря мятежники с новым лозунгом «долой Гоминьдан!» стали хозяевами в части города и освободили более тысячи политзаключенных. Они провозгласили Коммуну, создали временный Совет и распространили программу, радикализм которой противоречил предыдущим требованиям КПК: общее повышение заработной платы, государство берет на себя обеспечение безработных, контроль над производством заводских комитетов, национализация крупных промышленных транспортных предприятий и банков, национализация земли, уничтожение сельских помещиков, ликвидация долгов ростовщикам, конфискация всех квартир крупной буржуазии и всех их товаров в интересах рабочих и т.д. Как заметил Троцкий, хотя характер Кантона определенно более мелкобуржуазный, чем Шанхай и других промышленных центров страны, все же революционный переворот, проведенный « против Гоминьдана, автоматически привел к диктатуре пролетариата, которая на первых же шагах оказалась вынуждена всей обстановкой принимать более радикальные меры, чем те, с каких начинала Октябрьская революция », когда все перспективы Интернационала не выходили за рамки «демократической диктатуры рабочих и крестьян» под руководством Гоминьдана.

Но те же лозунги, которые всего несколько месяцев назад могли мобилизовать сотни тысяч пролетариев, теперь потерпели неудачу, потому что движение уже было сломлено. Отсутствие революционной ферментации было таково, что коммунисты даже не осмелились объявить всеобщую забастовку! Провозглашения временного правительства было недостаточно, чтобы сплотить всех пролетариев. Не дрогнув, железнодорожники и лодочники Кантона перевезли войска, которые направлялись, чтобы подавить восстание. Вечером 13 декабря восстание было разгромлено и начались ужасные репрессии: пролетарии были расстреляны, сварены живьем и обезглавлены тысячами (число погибших оценивается в 5700).

С поражением Кантона, весь революционный период для китайского пролетариата заканчивается. По собственным оценкам, КПК, которая весной 1927 года состояла из 63,8% рабочих, в следующем году насчитывала менее 15%, и у нее « не было ни одной здоровой ячейки среди промышленного пролетариата »: тысячи рабочих оставили ее, и они никогда не вернутся в её ряды; укрываясь в сельской местности, зациклившись на политической цели «настоящего гоминьдана», все, что осталось от коммунистической партии Китая, окончательно перестало быть пролетарской организацией. Пролетарский класс, который начал движение с 1920 года, вместе с массами бедняков, оживил революционное движение гигантского значения; Движение, которое под руководством Коммунистической партии могло одновременно победить мировой империализм и китайскую буржуазию, могло бы установить диктатуру пролетариата в Китае. Но это великолепное движение не достигло этой цели, которая означала бы восстановление пролетарского движения в мировом масштабе, потому что его власть была отдана на службу китайской буржуазии Интернационалом, привязанном к российскому государству, отныне полностью оккупированному с целью развития своего национального капитализма.

После поражения революционного движения раздробленность Китая стала еще сильнее, и Гоминьдан Чан Кайши не смог навязать свое правление различным военным кликам «полевых командиров», которые вырезали свои собственные вотчины, часто при поддержке того или иного империализма — демонстрация неспособности китайской буржуазии осуществить собственную революцию. В некоторых изолированных регионах КПК учредила так называемый «Коммунистический Китай», где существовала «одновременно с рудиментарными формами примитивной экономики» и потребностью в эксплуатации масс еще более острой, чем в других регионах. В связи с оценкой поражений Шанхая и Кантона, « наше течение утверждало, что если нереволюционная ситуация не позволяет продвигать основной лозунг диктатуры пролетариата, то, следовательно, вопрос о власти не поднимается тотчас, это не повод пересматривать партийную программу; напротив, она должна быть полностью подтверждена на теоретическом и пропагандистском уровнях, тогда как отступление может быть осуществлено только на основе неотложных требований масс и их соответствующих классовых организаций »[33].

Как писал Троцкий, « уроки 1848, 1871, 1905, 1917 годов, уроки российской коммунистической партии и основания Коммунистического Интернационала » были утеряны. Пролетарское движение было отброшено десятилетиями. Наши тезисы по китайскому вопросу далее: « На самом деле, в великих битвах китайской революции 1924-1927 годов судьба «независимого, богатого и могущественного» Китая была поставлена под угрозу в течение многих лет, а судьба всего рабочего движения в колониях на бесконечно более длительный и болезненный исторический период »[34].

Судьба рабочего движения в колониях была настолько скомпрометирована, что даже сегодня перспектива возобновления классовой борьбы, хотя бы немного сравнимой с той, которая ознаменовала великую борьбу русского пролетариата в 1905-1917 годах или китайского пролетариата в 1924-1927 годах, почти закрыта. Это не обескураживает марксистов, потому что они знают, что расширение и развитие капитализма колоссальным образом и на более широкой поверхности вызывают большее накопление социальных противоречий, чем в начале прошлого века. Пролетариат, масса безрезервных, всегда увеличивается, включая крестьянские массы, разоренные капитализмом по четырем сторонам света. Социальная магма кипит глубоко внутри капиталистического вулкана, и его грозный взрыв вписан в историю.

Долг марксистов терпеливо посвящать свои силы и свою энергию формированию классовой партии, основанной на очень высокооплачиваемых уроках революций и контрреволюций; Пролетариям Америки, Европы, Китая и повсюду выпадает задача возвращения на почву классовой борьбы, начиная с простой, но существенной экономической и немедленной борьбы.

Длинный марш китайского империализма

«Il Programma Comunista», n. 5, 1995

Вступление

Наша партия неуклонно следила за фазами стремительного и порой головокружительного подъема китайского капитализма, показывая его исторические корни и обнажая его идеологию. С самого начала — особенно в связи с работами по колониальному вопросу и Востоку — мы показали, что в Китае, а также ранее в России, не строится никакой социализм. В 1964 году мы кодифицировали в «Тезисах по китайскому вопросу» позиции революционного марксизма перед лицом маоистского требования провозгласить себя во главе международного пролетариата, когда речь шла лишь о национальном (китайском) варианте сталинизма[35].

Возвращаясь к теме, подробно разрабатывавшейся несколько раз, мы заметили («Il Programma Comunista», nn. 3, 4, 6/2, 1992 и n. 6, 1993), что молодые капитализмы всегда растут быстро, но что марксистская теория учит, как скорость несет за собой приближение момента, когда они тормозят, обнажая все противоречия общего загнивания капиталистического способа производства и порождая новые силы, призванные внести свой вклад в мировую армию, которая должна будет разрушить угнетение. Мы били и забивали гвоздь, что развитие Китая за последние 20 лет никоим образом не представляло собой возвращение к капитализму от «коммунизма», которого никогда не было (даже в «низшей фазе социализма», которую то и дело вспоминают в пропаганде местные руководители), но являлось переходом от товарного экономического устройства, централизованно управляемого или контролируемого государством, к свободному товарному экономическому режиму, где безличные силы рыночной экономики имеют полный выход, повторяя путь любого капитализма после фазы ускоренного первоначального накопления национального капитала, которым характеризуется эпоха «великого кормчего» Мао Цзэдуна.

Благодаря последовательно идущим этапам освобождения развитых производительных сил и центрального контроля над ними, чтобы не провоцировать всеобщее социальное недовольство «развитием», руководство без колебаний встало на путь экономической либерализации, в типичной для азиатских экономик модели имитации индустриализации, основанной на ассоциации между «экономической демократией» и «политическим авторитаризмом». В июле 1989 года мы писали: « реформистская эра Дэна Сяопина позиционируется как фаза, общая для всех буржуазных режимов при первоначальном накоплении капитала, в которой индивидуальные и коллективные силы, выросшие в тени «государственной власти, организованного насилия в обществе» — будь то власть системы общественного здравоохранения или власть термидорианского управления (сошлемся на французский пример) – требуют освобождения от ограничений, давления, контроля, чтобы они могли свободно проявить себя, ценой подавления в стремительном движении своей экспансии той значительной части защиты и гарантий, которыми еще мог похвастаться человек с улицы, простолюдин, и которые, по крайней мере, давали ему иллюзию жизни в обществе, менее угнетающем и хищном, чем прежде »[36]. Неспособность буржуазной экономической науки понять китайские события или разгром «свободных и демократических» СМИ не является случайным; только марксистская доктрина способна предвидеть необходимый ход развития капитализма, являясь оружием критики и доказательства исторической необходимости его насильственного свержения в мировом масштабе.

Цифры «Чуда»

Во время VIII Всекитайского народного конгресса (март 1993 г.) были определены основные направления «социалистической рыночной экономики», которая должна была вступить в новую, более решительную фазу экономической реорганизации, столпы которой были определены в частичной приватизации государственных отраслей, преобразованных в акционерные общества, и реструктуризации национальной банковской системы с присвоением Народному банку Китая функций Центрального банка, а банку Китая роли управления и контроля за иностранной торговлей, наряду с оформлением остальных кредитных компаний как обычных коммерческих банков или отраслевого развития. Ранее развитие финансового и валютного рынков шло своим чередом: в 1992 году выпуск государственных облигаций составил уже 38 миллиардов юаней (с различными выпусками в долларах и йенах), в то время как валютные свопы обрабатывают более 25 миллиардов долларов. Процесс «реформы», начатый в 1978 году, привел к тому, что китайский капитализм напрямую конкурировал с другими империализмами на арене мирового рынка. Согласно расчетам FMI, Китай по размеру является третьей по величине экономикой в мире, и одиннадцатой по объему торговых сделок с оборотом в 200 млрд. После конституционных изменений весь производственный аппарат был реорганизован, так что сегодня доля производства в негосударственном секторе (коллективном и частном) составляет 69% валового национального производства (было 24% в 1980 году), в то время как государственный сектор с его 31% находится в процессе дальнейшего резкого сокращения. В 1994 году, после десятилетия, когда рост составлял в среднем 10% в год, рост ВВП начал замедляться до 11,8% (против 13,4% в 1993 и 13,6% в 1992), тогда как промышленное производство выросло на 18%, а аграрное – всего на 4,2%. Хаотический рост отразился как на структуре занятости, так и на инфляции, усиливая различия в доходах между различными провинциями, социальные противоречия в развитии и затраты, которые миллионы пролетариев и крестьян вынуждены нести на себе в стране, где уже в период 1980-91 годов абсолютная нищета оценивалась в 9%, а самые бедные 40% домохозяйств имели 17,4% национального дохода. Инфляция в 1994 году выросла примерно до 25%, а в крупных городах – до более чем 30%; цены на сельскохозяйственные и промышленные товары, как правило, росли в ущерб первым, что способствовало бегству и вынужденной миграции из сельской местности (по оценкам, 180-200 миллионов крестьян), где все еще проживает 80% населения (что составляет 1,250 миллиарда населения) и чей средний доход составляет менее четверти от доходов городов. Внешний долг вырос с 68 до 83,5 млрд долларов в 1993 году до 74 млрд долларов в 1994 году, в то время как валютные резервы достигли 48 млрд долларов. Экономические реформы усилили финансовую взаимозависимость с внешним миром; фактические иностранные инвестиции, которые теперь больше не ограничиваются совместными предприятиями, выросли с 1,8 млрд долларов в период 1979-83 гг. до 28,8 млрд долларов в 1994 году (некоторые источники даже говорят о 45,8 млрд долларов, выделенных Китаю). Первоначально львиную долю составляли богатые слои китайцев из-за рубежа, которые покрывали около 75%, в основном из Гонконга – «торговых ворот» Китая — но также из Тайваня и Сингапура, чтобы создать высокоинтегрированную экономическую зону, называемую «Великим Китаем», внутренняя торговля которой в 1992 году составила 104 млн долларов, а внешняя торговля которой оценивалась в 467 млн долларов, четвертая в мире после США, Германии, Японии.

Гонконг, который перейдет в Китай в 1997 году, сегодня является третьим по величине финансовым центром в мире и в начале 1990-х годов управлял фондами на сумму более 120 млрд. С другой стороны, быстро растет взаимозависимость с японской экономикой, для которой Китай стал вторым торговым партнером после США, а Япония стала первым для Китая[37]. Кроме того, чтобы подтвердить появление Китая как финансовой державы, следует подчеркнуть, что сегодня исходящие потоки капитала в Гонконг превышают входящие и, в более общем плане, как существует значительный поток китайских инвестиций в Юго-Восточную Азию, Латинскую Америку и даже Европу в некоторых секторах, таких как металлургия. Сальдо торгового баланса Китая с США утроилось с 1988 года; в 1994 году оно составило 24 млрд.

Противоречия китайской экономики, которые, очевидно, приумножаются размерами страны, отражают все черты зрелого капитализма в его империалистической фазе: растущая поляризация богатства и нищеты, растущая безработица, финансовый паразитизм, коррупция, милитаризм. Первоочередной задачей правительства является обеспечение, посредством поддержания экономического роста, своего статуса на мировом рынке, всеми мерами добиваясь внутреннего социального мира. Это лежит в основе относительного «прагматической постепенщины» как руководства, так и буржуазно-демократической оппозиции.

Официальный уровень безработицы в Китае, как говорится в «Il Sole 24 Ore» 9/5/95, искусственно поддерживается на уровне 2,5-3%, но на самом деле он приближается к 15-17%, «принимая во внимание помощь, на которой основана организация труда»; эта же цифра приведена в статье «Asian Wall Street Journal» от 6/2/95 (см. «Интернационал» от 17/3), в которой говорится «о рабочих без работы», которые формально все еще имеют работу, но получают только часть заработной платы. Эти цифры увеличится после перераспределения государственного сектора, который для 45% единиц находится в убытке, и сокращения субсидий, предоставляемых государственным предприятиям, с более чем 50 млн юаней — около 10 млн долларов — в 1992 до 22,65 млн долларов в 1994 году. Недавняя девальвация на 33% (сегодня 1 доллар стоит около 8,7 юаней) и поддержание налоговых льгот, установленных после «maxiriform» в этом вопросе, позволили привлечь новые инвестиции из-за рубежа и продолжить торговую экспансию, хотя и небольшими темпами, чтобы обеспечить финансирование производственной и военной машины. Но эта ситуация только усугубила нищету положения рабочих и бедных крестьян, о судьбе которых буржуазные обозреватели — особенно «прогрессивные» — так фальшиво переживают, в то время как мы знаем из «Положения рабочего класса в Англии» Энгельса, что состояние нищеты и незащищенности, в котором живет масса рабочих, имеет тенденцию к обобщению, и никакая реформистская и демократическая чепуха не может успокоить их страдания.

Китайское руководство сегодня ведет внутреннюю борьбу за власть в виде «борьбы с коррупцией» (Tangentopoli docet!) и «борьбы с анархией», преследует формулу «упорядоченного» развития, эвфемизм, с помощью которого ищется усреднение с усилением экономической мощи некоторых провинций, сдерживая любые центробежные импульсы.

Рабоче-крестьянские отношения

Основными артериями новейшего экономического развития Китая были особые зоны и иностранный капитал. Официально существует шесть особых экономических зон (ОЭЗ), где существует полная коммерческая, валютная, финансовая и фискальная либерализация, двенадцать свободных зон, где разрешены иностранные операции по складированию и упаковке, а также финансовые услуги без налогов, наряду с несколькими сотнями «зон местного развития», с правилами установленными местными властями. Первые две категории, касающиеся прибрежных городов, были первоначальной привлекательностью капитала из Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Японии. Транзитной базой был Гонконг, а местным удобством была очень низкая цена рабочей силы и земли, высокая доступность дисциплинированной рабочей силы, в основном поступающей из сельской местности после роспуска около 50 000 коммун, популярных в период с 1979 по 1984 год, новый режим землевладения и конституционные изменения, позволяющие нанимать неограниченное количество рабочих, наряду с возможностями доступа к огромному и расширяющемуся внутреннему рынку, где уже случилось первоначальное накопление[38].

Потребности китайской буржуазии должны были считаться с требованием «разбавить» сроки проведения реформ, чтобы не оказаться перед необходимостью одновременно управлять оппозицией, исходящей из деревни и города. Уже на первых порах прелести китайского экономического «чуда» поражают. Число мигрантов из деревень — сельских рабочих, изгнанных из аграрного сектора и вынужденных искать работу в нечеловеческих условиях в городах и ОЭЗ — оценивалось в 30 миллионов в 1986 году и достигнет 200 миллионов в течение нескольких лет.

Сокращение посевных площадей, в первую очередь из-за спекуляций на рынке земли и хаотической экспансии городов, делает такие передвижения населения структурными и создает массу перенаселенности, которую буржуазия использует для давления на условия труда и заработную плату всего рабочего класса, используя массы новых «кулей», шантажируемых положением с временным видом на жительство, временной работой семь дней в неделю, заработной платой намного ниже, чем у «стабильно занятых» рабочих или обеспеченных жильем граждан и т.д. С другой стороны, миграция, особенно затрагивающая молодых рабочих и сочетающаяся с меньшей склонностью, типично капиталистической, инвестировать в сельское хозяйство, все больше и больше оставляет аграрный сектор позади промышленного, настолько, что правительству пришлось временно приостановить экспорт риса, представляя необходимость в большом количестве импорта для удовлетворения внутреннего спроса. Сельскохозяйственный сектор остается слабым местом экономики Китая; еще в 1990 году было всего 250 миллионов акров пахотных земель (0,20 на одного жителя), а сокращение за последние пять лет привело к стратегической зависимости от импорта продовольствия.

В государственном секторе, где для рабочего класса существует ряд социальных амортизаторов, таких как дом, помощь, образование и пенсия, оплачиваемые предприятием, по оценкам, избыток 30 миллионов рабочих, а Министерство труда прогнозирует на 2000 год около 268 миллионов безработных между городом и деревней, оценки, которые кажутся нам более трезвыми[39]. Уже к середине 1980-х годов доля занятых в негосударственном секторе превысила долю в государственном секторе (24% против 18% в 1991 году), а занятость в сельском хозяйстве, которая составляла 68% в 1980 году, упала в 1991 году до 57,3%, несмотря на наличие численного роста (с 288 до 335 миллионов), что привело к общему росту рабочей силы. Разница в доходах все более увеличивается; только 100 миллионов китайцев (то есть менее 10% населения) имеют годовой доход более 1000 долларов, в то время как, по оценкам, « 3 миллиона самых богатых китайцев имеют в казне местных банков больше денег, чем 800 миллионов крестьян, не говоря уже о товарах за рубежом »[40]. Таким образом, сдерживание политики реструктуризации и повышения производительности труда в государственных отраслях, где сосредоточен самый воинственный и организованный рабочий класс, было попыткой изолировать очаги открытого восстания и социального насилия, которые охватывали многие предприятия (особенно с иностранным капиталом) и провинции. За последние два года забастовки и остановки работ (классифицируемые как «несчастные случаи») вспыхнули повсюду. «Le Monde diplomatique» неоднократно сообщал, что в 1993 году их было 6300 (12 350 согласно другим источникам), затрагивающих все сектора, что вдвое больше предыдущего года. Говорится о « 2500 захватов предприятий, разрушений зданий, задержаний партийных кадров и т. д. »; Также в сельской местности, в разных районах, были демонстрации и инциденты, 6200 в 1993, 2300 в период с апреля по январь 1994, с вооруженными столкновениями с полицией и армией. Невыплаты заработной платы и положенных пособий, часто заменяемых обещаниями оплаты, называемыми «зелеными картами», большое количество несчастных случаев на производстве и налоговое снижение для приезжающих бизнесменов, усилили агитацию рабочих и вынудили правительство обороняться, которое сначала было вынуждено внедрить уведомления и выходное пособие для уволенных работников (правило распространяется только на государственные предприятия, тысячи из которых ждало банкротство в течение года), затем пятидневную неделю, как подчеркивается в статье «Repubblica» от 7/6/95, выходные будут использоваться для поиска второй или третьей работы, чтобы выжить в условиях снижения заработной платы, вызванного инфляцией. В марте прошлого года народный конгресс, запустил новый «план жесткой экономии», установив новые директивы о продаже домов в собственность предприятий и государственных органов (до сих пор сдаваемых в аренду рабочим по символическим ценам) и их сдаче в аренду по рыночным ценам. Так что даже в этом случае, мы видим путь, уже пройденный другими империалистическими разбойниками, несмотря на искренние души, которые видят в «государстве всеобщего благосостояния» вечную благодать буржуазного мира. Поэтому по мере того, как стремительный рост китайского капитализма начинает замедляться, давление на рабочий класс обостряется, подтверждая, что капиталистический способ производства, даже когда царит мир между государствами-хищниками, не может не привести к конечной дегуманизации растущих масс людей.

Внешняя политика китайского империализма

Подъем китайской мощи радикально изменил старый межимпериалистический баланс как в азиатско-тихоокеанском регионе, так и на планетарном уровне[41].

Китаю неизбежно суждено сыграть ведущую роль в борьбе за раздел мирового рынка и в распределении активов между различными империалистическими державами. Фактически, сегодняшняя экономическая агрессия не может не распространяться на политико-дипломатический и, следовательно, военный уровень. Стремления китайской буржуазии трудно сдержать второстепенной региональной ролью и роковой политикой равноудаления между США и Японией, все же дипломатическое сотрудничество (от поддержки экспедиции в Персидском заливе до роли посредника в Корее), чередующееся с крайне ожесточенными торговыми столкновениями с американской администрацией, а также все более экспансионистской политикой в Юго-Восточной Азии и, в меньшей степени, в Центральной Азии, являются безошибочными признаками этого. Экономический рост также позволил Китаю укрепить свои позиции в прямых переговорах; коммерческих трениях по вопросам авторского права или дипломатических трениях касаемо американских отношений с Тайванем или прав человека в Китае или положения Тибета являются обычными стычками, которые, по сути, не меняют того факта, что Китай исторически обречен быть естественным союзником США в Азии, поскольку направления его экспансии приводят к тому, что он обязательно сталкивается с японским империализмом, который прямо противостоит ему. Помимо прочего, китайскую экономику абсолютно невозможно раздавить экономическими санкциями, а потребность Америки в сотрудничестве с Китаем демонстрируется постоянным возобновлением положения об излюбленной нации; споры скорее идут о цене этого сотрудничества.

После сокращений, проведенных в 1980-х годах, Китай добился реструктуризации армии (которая включает в себя все три вида вооружения) и материалов, гарантирующих качественное и количественное усиление военной силы в среднесрочной перспективе. Уже сегодня Китай проводит эффективное перевооружение. Военные расходы снова начали быстро расти в 1991 г. (+9%, +12%, +25% в последующие три года), достигнув в 1994 г. 55,1 млрд, тогда как официальный прогноз на 1995 г. — бюджет в 66,1 млрд долларов (+20%). По данным Международного института стратегических исследований в Лондоне, Китай после реформы обязательной воинской повинности, может похвастаться армией численностью 3,8 миллиона человек, а его общий военный бюджет, составляющий примерно 38 млрд долларов, является третьим в мире после США и Китая. Япония, даже учитывая, что критерии расчета отличаются от критериев НАТО и не включают ни стоимость личного состава и пенсий, ни средства на исследования и разработки, модернизацию экипажа, расходы и субсидии на призыв и демобилизацию на местном и центральном уровнях, и т. д.[42].

О Китае Уильям Оверхолт, политический советник многих азиатских генералов, пишет: « Наиболее точным показателем его потенциальной военной мощи является ВНП, измеряемый на основе покупательной способности […] Китай — ведущая ядерная держава с довольно сложными атомными боеголовками и системами оружия дальнего действия […] владеет воздушным флотом с большей дальностью полета, с новыми объектами снабжения, а его военно-морской флот находится в процессе модернизации »[43]. Китайские военные руководители считают текущий оперативный потенциал вооруженных сил недостаточным для преследуемых внешнеполитических целей и настаивают на более быстрой реорганизации поставляемого оборудования; используя текущие споры с Тайванем и те, что касаются контроля и эксплуатации Парасельских островов и архипелага Спратли, китайская буржуазия пытается восполнить свои задержки, продолжая военное и космическое сотрудничество с США (новое соглашение было подписано в мае 1994) и продолжить план модернизации для целей немедленного сдерживания для ближайших азиатских экономик, о чем свидетельствуют недавние ядерные испытания и запуск в мае прошлого года новой межконтинентальной баллистической ракеты. Китайская ядерная технология развивалась особенно быстро: уже в начале 1980-х годов Китай работал над созданием ракет с несколькими боеголовками и имел соответствующие стратегические ракетные силы (как на борту, так и на земле), в то время как его ракеты достигли стадии повышенной точности. Его слабое место по-прежнему военно-морской флот, у которого нет сил для выхода в большие океаны или быстрых ракетных подводных лодок, которые позволили бы ему конкурировать с США и Японией; кроме того, военная промышленность по-прежнему отстает в области военных высоких технологий (особенно необходимых для обычного перевооружения), несмотря на то, что недавно она приобрела у Израиля часть американской технологии, используемой для производства ракеты земля-воздух Arrow.

На этом этапе китайский империализм берет курс на автономию в аэрокосмической области; став первым коммерческим партнером Boeing, Китай разработал программу развития в аэрокосмической области, целью которой является проектирование и производство нового поколения истребителей, которые будут введены в эксплуатацию к 2000 году, и инициировал программы по строительству нового вертолета и реактивных двигателей, предназначенных для военных самолетов, продолжая модернизацию средств, доступных военно-морскому флоту, что уже было значительным в прошлом году [44].

Продолжение ядерных испытаний, а также запусков ракет и военных учений в море к северу от Тайваня являются подтверждением политики подтверждения своих прерогатив как великой державы, посланием, адресованным прежде всего конкурирующим державам в регионе, таким как Япония и Индия. Кроме того, начиная с 1997 года, Китай сможет использовать основные военные базы и объекты в Гонконге, правительство которого уже взяло на себя обязательство профинансировать пополнение складов военных заводов на 4 миллиарда местных долларов (около 519 миллионов долларов США), не говоря уже о том, что порт Гонконга до сегодняшнего дня использовался для стоянки как американских, так и английских военных кораблей.

Спор в Южно-Китайском море, где расположен архипелаг Спратли – в 1000 км от китайского побережья – стал лакмусовой бумажкой скрытых конфликтов между Китаем, странами АСЕАН и Японией; стратегическое значение этих островов определяется богатством нефти и природного газа морского дна, но прежде всего их положением на морских путях, ведущих с Ближнего Востока в северную часть Тихого океана, влияя на ось японской торговли с Индией, Ближний Восток и Европа. Ресурсы архипелага Спратли необходимы Китаю, учитывая его высокую энергетическую зависимость от угля, который удовлетворяет 70-80% спроса (в этом году разведочные работы по добыче полезных ископаемых в северных регионах также будут увеличены, что будет способствовать исследованиям урана, серебра, сурьмы, фосфора и солей калия, после открытия в 1994 году 140 новых горнодобывающих предприятий и открытия месторождений 14 полезных ископаемых). Правительство настаивает на более благоприятном решении спора, чем то, которого опасаются США и Япония, желавшие установить режим «международных вод», а совсем недавно риф Мисчиф был оккупирован военными. Все страны, полностью или частично претендующие на острова (кроме Китая, Тайваня, Вьетнама, Филиппин, Малайзии, Брунея), уже давно имели свои вооруженные гарнизоны на различных атоллах, а в 1988 году также произошло прямое столкновение между Китаем и Вьетнамом, чьи вооруженные силы были выбиты из части Парасельса; Чтобы продвинуться по пути более решительного вмешательства и, прежде всего, получить доступ к большим ресурсам, в основном, по-видимому, с ними связаны споры в Южно-Китайском море, в 1994 году появилось анонимное стратегическое исследование под названием «Китайские вооруженные силы способны выиграть будущую войну?», что подчеркивает необходимость и китайские военные приоритеты в противостоянии тому, что определяется как «века споров по поводу океанов»[45]. Поскольку китайские военно-морские силы уже явно превосходят силы Вьетнама и Тайваня, из этого следует, что цель усиления выходит за рамки «проблемы Спратли», которую следует понимать как испытание общей силы с целью повернуть в свою пользу региональное соотношение сил в краткосрочной перспективе.

Роль Китая нельзя анализировать вне конкретного положения, который ведет к столкновению между основными империализмами и чьи корни (и время развития) лежат в глобальном экономическом кризисе и его развитии; как мы писали в выпуске n. 2, 1995 нашей газеты китайский экспансионизм вращается по двум осям: помимо Южно-Китайского моря, это поиск торгового выхода к Индийскому океану через Бирму, откуда Китай получил возможность использования разрешенных им стратегических баз, которые позволили ему продвинуться до Малаккского пролива, морского рукава, имеющего большое значение для контроля над морскими торговыми путями Юго-Восточной Азии. Более того, взаимное военное сотрудничество с Бирмой становится все более тесным. Эти движения прямо противоречат интересам японского империализма, для экономической мощи которого жизненно важен контроль над основными военно-морскими коммуникациями, обеспечивающими рынки сбыта и снабжения. Статус ведущей традиционной военной державы и улучшение его способности действовать за пределами региона дадут Китаю возможность тесно конкурировать с японской державой. Неслучайно Национальное агентство самообороны – вооруженные силы Японии – начало подчеркивать военную угрозу Китая, особенно после начала укрепления его ВМФ[46].

Наконец, Китай также начал присматриваться к Центральной Азии – региону, протяженность которого в три раза превышает размеры Европы и где распад Советского Союза открыл гонку за имеющиеся там огромные природные ресурсы и военные объекты – пытаясь утвердить свою силу экономической привлекательности. Двусторонние соглашения были заключены с Россией и Беларусью, с которыми разрабатываются программы технологического сотрудничества в военном секторе.

Исторические факты подтверждают, что ослабление лидирующей функции американского империализма вследствие его относительного экономического упадка лишь усугубляет неустойчивость капиталистической системы повсюду, где происходит неравномерное экономическое развитие, сокращая разрыв между крупными державами и способствуя подъему новых держав, создает наименее благоприятные условия для гармоничных межгосударственных отношений, подвергая каждую клеточку глобальной шахматной доски напряжению и кризисам различного рода. Мы хотели, в частности, подчеркнуть, как этот необходимый процесс ведет к распаду старых военно-политических союзов (начиная с зоны самого слабого империализма — бывшего Советского Союза). Ослабление централизации управления в империалистической иерархии означает, что намечаются и готовятся новые союзы при особой роли милитаризма, « червя, гложущего современные государства, даже слаборазвитые, даже страдающие от голода »[47], вновь подтверждая марксистскую теорию неразрывности империализма и войны, а также необходимость подготовки и революционной организации мирового пролетариата, который под руководством единой и международной партии сможет остановить империалистическую войну, объявив классовую войну за диктатуру пролетариата.

Китайская экономика от 1949 года к текущему всеобщему экономическому кризису

«Il Programma Comunista», n. 03-04, 2014

Вступление

Китайская капиталистическая экономика, особенно с 1980 год по настоящее время, перешла на ухабистую и столь же быструю дорогу, что привела к обгону, одной за другой, традиционных и более старых стран империализма, приблизившись в последнее время, в области торговли, к самой крупной силе США. Конечно, это не особенность китайской капиталистической экономики или наследие мнимого скачка «в социалистическом направлении», спустя примерно десять лет после обретения политической независимости 1949 года, отклонения в чувстве навязчивого развития, как нравится поддерживать самопровозглашенным марксистам, ностальгирующим по сталинизму маоистам; Это тем более не своего рода схема «рыночного социализма» закрепленного на практике, как лицемерно провозглашают все официальные органы КПК: «реальный» социализм с рыночной экономикой.

Все «новые» капиталистические государства, даже восемнадцатого века (Германия, Италия и т. д.), не говоря уже о России после 1917 года, всегда имели, по крайней мере, потенциально и объективно, возможность ускорить процесс экономического развития, по сравнению с более ранними капиталистическими государствами, поскольку они могли использовать более широкий рынок и технологически более продвинутые производительные силы. Конечно, не все государства, сумевшие оторваться от предшествующих способов производства, могли бы на самом деле развивать эти тенденцию и возможности, и особенно пронести их через несколько десятилетий, как это получилось у Китая. Сама Россия, со времен Сталина и пятилетних планов индустриализации, наконец, встретилась, после того десятилетий «соревнования» с экономической, а также военной превосходящей силой — Соединенными Штатами Америки[48], после чего пережила крах в конце 80-х годов прошлого века, наряду с политической и многонациональной дезинтеграцией, что предотвратило на ощутимое количество лет, дальнейший экономический рост. Мы не говорим о государствах и регионах Северной Африки или Ближнего Востока, чьи экономики, в значительной степени связанные с нефтяной рентой или вообще энергетикой, как правило, никогда не знали полного, сильного и обобщенного капиталистического экономического развития, заплатив сегодня, перед общим и глубоким экономическим кризисом, последствиями связанными с внутренними и межимпериалистическими (Ливия, Сирия) конфликтами или политическими кризисами (Египет, Тунис), из которых все сложнее выйти безболезненно. С другой стороны, более энергичное и полное развитие капитализма в странах Латинской Америки, после долгих лет серьезных разрушений и слабости, является относительно недавней реальностью последних десяти лет или чуть более — развитие, в значительной степени напрямую связанное с тем же относительным ослаблением экономической и военной мощи США, установивших свое главенствующее положение в течение последних ста лет (и которое сохраняется до сих пор), и старых европейских держав, служивших сильным фактором для удушения и тормоза экономического роста всего этого региона, но сегодня сильно пострадавших от последствий глобального экономического кризиса.

Путь китайской экономики был и также остается далеко не простым. Разумеется, этому способствовало политическое единство, достигнутое в 1949 году, после военной победы над националистической партией Гоминьдан, даже если страна начала цикл великого развития спустя тридцать лет после установления господствующей «автаркии», совпадающей с маоистским руководством: т.е. начиная с реформ конца 70-х годов. С тех пор Китай, однако, «оставил позади», за три десятилетия, все этапы и процессы развития, типичные для капиталистического способа производства, которые пережили другие державы ранее, только за много десятилетий или даже столетий. Конечно, Китай обнаружил, что Земля уже готова к его ускоренному развитию, а также, с другой стороны, понял это раньше, чем другие страны того же региона южной части Тихого океана (Япония, Тайвань, Сингапур, Южная Корея), так называемые «азиатские тигры» или страны той же Южной Америки (Бразилия): благоприятная местность, обусловленная еще более «глобальным» и унитарным развитием мирового рынка. Однако речь идет не о «китайских» особенностях, хотя Китай, по крайней мере, в прошлые века, под знаменем феодальных режимов, имел особую историю[49], но, как мы вспоминали раньше объективное существование мирового рынка стало еще более продвинутым, в сравнении с тем, с которым в прошлом пришлось столкнуться другим государствам. Повторимся — фактор, который больше влияет на внутренний план, это, несомненно, политика: независимость, которая позволила буржуазии Китая стать сильной (и обязательно) «государственнической» с точки зрения вмешательства в экономике и представленной той же КПК, чтобы диктовать, по крайней мере, в определенных пределах, свои условия, навязывать свои «условия» уже старым и агрессивным империализмам, препятствуя «расхищениям», которые знакомы по всей прошлой, больше или менее недавней, истории.

Это ускоренное развитие капиталистической экономики означало, однако, для Китая, столкновение с последствиями, искажениями и противоречиями, которые всегда характеризовали экономическое развитие всех капиталистических государств. Это ускоренное, искаженное развитие не позволило ему делать «уступки» даже в плане политического руководства и поведения, вынуждая его сохранять открытую и даже с формальной политической позиции жестокую и тоталитарную диктатуру капитала, представленную как «социализм», тогда как другие капиталистические страны могли и все еще могут похвастаться, в первую очередь, перед пролетариатом, украшениями или нарядами старой буржуазной демократии.

Тот же самый «местный» капитализм взял на себя ответственность за продолжение ликвидации старого способа производства, начатой европейским и особенно британским капитализмом, а также великолепно иллюстрируемой в различных трудах Маркса в Китае середины XIX века[50]. Эта работа по уничтожению старых производственных отношений тем же китайским государством все более препятствовала европейскому и мировому империализму. Она началась уже с 1949 года, продолжалась на самых интенсивных уровнях эпохи во время так называемых реформ конца 1970-х годов и продолжается по сей день, несмотря на мировой экономический кризис. Рабочая сила, обеспечиваемая непрерывным и увеличивающимся разрушением старого крестьянского хозяйства, а затем роспуска так называемых «народных коммун», которые первоначально должны были обеспечить «самодостаточность» сельскохозяйственного производства и занятость крестьянского труда, сосредотачивается по большей части в сильно индустриализованных прибрежных районах на юго-востоке, которые пережили значительное развитие, став производительными, коммерческими и финансовыми центрами, начиная с первых капиталистических предприятий начала прошлого века. Этот процесс привел к сильно неравномерному и искаженному развитию экономики, характерному для всякого капитализма, что никогда и нигде не соблюдал «гармоничные» каноны внутри национальных границ, но только следовал неумолимым потребностям прибыли, вкладывая капитал в отраслях, в которых результаты были самыми впечатляющими. Более трети экспорта Китая сегодня обосновываются и берут начало в больших промышленных центрах прибрежных районов (Гуанчжоу и Шанхай), в то время как экономические межрегиональные связи на внутренней крупной территории остаются более слабыми чем международные, особенно с государствами того же района южной части Тихого океана. Региональное экономическое неравенство сопровождалось, подобно другим зонам, неравенством в социальном плане, прежде всего, формированием огромной промышленной резервной армии, продукта капиталистического развития, с широко распространенным и общим пауперизмом, связанным как с низкой заработной платой, так и неслыханным хаотичным перенаселением городов.

В начале 80-х годов, экономика китайского капитализма, «государственническая и планируемая», в промышленном секторе (преимущественно) и сельском хозяйстве, начинает свой бешеный бег, привлекая все больше и больше частных компаний и разгоняя либерализацию внутреннего и внешнего рынка. С постепенной потерей относительного планирования и того же государственного контроля цен, вместе с увеличением влияния банковской и финансовой системы и набуханием инфляции, возрастает и усиливается невиданная прежде коррупция, «незаконный» оборот, всякого рода спекуляция, которые станут основной причиной для вступлений в мае 1989 года на площади Тяньаньмэнь и последующих июньских репрессий. Но назад капиталистическая система «не возвращается», дальше только ад, худший чем раньше: после нескольких лет «замораживания» реформ (1989-91) с использованием так называемого «внутреннего спокойствия» (читайте: «регулирования счетов») и ностальгии для стерильных «левых» внутри КПК, либерализация восстанавливает свой быстрее, чем ранее, даже учитывая «урок» распада и разрушения СССР. Промышленный государственный капитализм сопровождает и все более усиливает частный или «корпоративный» капитализм, который, в свою очередь, будет все больше и больше представлен иностранным капиталом и испытывать его влияние. Последний найдет лучшие условия для своих инвестиций в Китай, не только благодаря низкому уровню заработной платы, но и прогрессивному сокращению таможенных тарифов.

Экономический кризис 2007 года, похоже, сначала едва коснулся китайской экономики. Но «новая мировая фабрика» Китай, очевидно, не мог быть не затронут долгими разрушительными последствиями кризиса мировой системы, полноправной неотъемлемой частью которой он является. Так, по состоянию на 2010-11, экономический кризис еще будет ощутим — и мы увидим, с какими результатами.

1949-1979: от «этатизма» к «реформам»

1949-1957: сильный государственный экономический импульс и «социалистическая идиллия»

Несмотря на то, что в XIX веке капитализм уже присутствовал, только с политической независимостью в Китае начинается реальное «первоначальное накопление» капитала. Только с этого момента можно зарегистрировать резкое увеличение промышленного производства с темпами в среднем на 34% в первые пять лет (1949-53) и на 22% в следующие три года (1953-57), совпадающие с первым пятилетним планом. Для сравнения, есть данные промышленного производства в России после окончания Гражданской войны (1917-1921) и начала НЭПа, то есть с 1922 по 1928: индекс увеличения здесь на 23%, в то время как в четыре года пятилетнего первого плана (1929-1932) индекс упал до 17%[51]. Отсюда, после Второй мировой войны рост Китая оказывается быстрее чем России после Первой мировой. Первоначальное накопление капитала, очевидно, сильно зависит от внутреннего контекста в обеих странах, а также международной ситуации. На внутреннем уровне Китай движется быстрее, но, как характерно для более молодых и слабых экономик, в абсолютных цифрах намного меньше по сравнению с той же Россией. Международная обстановка после Второй мировой войны несомненно самая положительная для Китая в отличие от условий России в период после Первой мировой: несмотря на экономическое эмбарго, применяемое западными странами, Китай пользуется действительно тесными экономическими и финансовыми отношениями с той же Россией.

Производство стали известно сильными приростами, и по состоянию на 1957 год оно выросла в пять раз по сравнению с показателем 1949 года, 5 млн тонн или около того[52]. В силу политики «тесного союза» с СССР, Китай запускает свой пятилетний план, на период 1953-57, черпая вдохновение в плане Сталина в 1928-32, также направленном на мощное развитие тяжелой промышленности за счет потребительских товаров и сельскохозяйственной продукции: так, согласно плану выделено 25 млрд юаней для тяжелой промышленности (сталелитейные заводы Аньшань и Ухань и нефтяные центры Юймэнь и Карамай) и только 3 млрд — на сельское хозяйство[53]. В этот период более двух третей экономического обмена приходится на Россию (50%) и страны Восточной Европы. Для того, чтобы поставить на ноги собственные промышленность и инфраструктуру, частично разрушенные войнами (сначала с Японией, а затем с «националистами» Гоминьдана), Китай скупал машины и технологии из СССР и также получил кредиты в течение примерно 400-500 миллионов долларов между 1950 и 1954.

Согласно аграрному плану, в 1950 году начата реформа, которая перераспределяла землю бедным крестьянам, назначив им, как минимум, по одной шестой гектара[54]. Земля, отобранная у помещиков, составит около 46 млн гектар (без компенсаций и выкупа: чуть менее половины обрабатываемых земель) и будет разделена между около 300 миллионов бедных или безземельных крестьян. Мера, связанная с освобождением от уплаты ренты и процентов бывшим владельцам и ростовщикам, столкнулись как с мизерными размерами наделов, выданных отдельным крестьянам (1600 кв. м.), так и с резким ростом сельского населения (что уменьшило реальные площади до 600-700 кв. м). И в первую очередь повлиял недостаток инвестиций капитала в машины, удобрения, современные культуры, орошения и т. д., так как капитал, ориентированный преимущественно на тяжелую промышленность, оставлял сельское хозяйство без поддержки. Спустя несколько лет, все крестьяне, в тщетной попытке преодолеть дефицит производства, будут вынуждены войти в сельскохозяйственные кооперативы, введённые КПК, так что уже в 1956 году этот сверхускоренный процесс можно было бы завершать: даже здесь параллели с принудительной коллективизацией 1928 года в России, конечно, не случайны, но это только явный признак и следствие той же политики принудительной и ускоренной индустриализации.

С 1949 года государство затем все больше увеличивает свое влияние в управлении экономикой и в конце периода концентрирует на себе, прямо или косвенно, контроль почти всего производства. Тем не менее, даже тогда в Китае оставалась открытое либеральное отношение к городской буржуазии, особенно в Шанхае (большинство тех, кто связан с режимом Гоминьдана, предпочел укрыться в Гонконге или на Тайване) с «призывом» заново отстроить местную промышленность. Экономический рост не был остановлен ни военной интервенцией в Корею в 1950 году, ни торможением от экономического эмбарго со стороны западных государств. Население составляло около 500 миллионов человек. Занятость выросла с 12 миллионов в 1952 году до 59 миллионов в 1960 году[55]. Однако, несмотря на «государственнические» усилия, в 1954 году общий объем производства промышленных товаров (трикотажных тканей, сахара, спичек и т.д.) обеспечивался еще преимущественно ремесленным производством малых и средних частных предприятий. С 1954 по 1956 после «кампании» против «частного капитала» под названием «Борьба с уклонением от уплаты и беззакония», государство предлагает «проблемным предприятиям» возможность превратить частный капитал сначала в смешанный, а затем в государственный. Подобные меры в государственном смысле будут выдаваться, конечно, как «строительство социализма».

Переход производства от частного к ложно «социалистическому» (в реальности первоначальной стадии неизбежной и сильной концентрации производительных сил в руках государства) неслучайно отмечен введением «сдельной оплаты труда», более интенсивной эксплуатацией наемной рабочей силы и диверсификацией пролетариев по категориям и слоям. Объясняя эту интенсивную эксплуатацию, мы писали: « Высшая, постоянная работа профсоюза в народном государстве состоит в том, чтобы сплачивать и направлять всех работников, техников и служащих на сознательную патриотическую конкуренцию и активную работу ради увеличения производства »[56]. «Профсоюз народного государства» очень напоминает фашистскую корпоративную форму! Однако в 1954 году, прежде чем распространилось множество случаев неучастия, задержек и отказа на рабочих местах (очевидно, что эти призывы и патриотические соревнования, на спинах рабочих, не слишком глубоко… вдохновляли), обнародован «трудовой кодекс» с целью установления, что работник « не может поменять фабрику без разрешения власти ». В последующие годы, однако, несмотря на одержимость и мистификационную «социалистическую» пропаганду, рабочий гнев будет расти: требования к повышению заработной платы распространятся, когда правая рука Мао, Чжоу Эньлай осудит «экономические амбиции» рабочего класса, противоречащие потребностям капиталистического экономического развития страны. В Шанхае, например, демонстрации и забастовки часто превращались в беспорядки: протесты охватывал молодых людей, студентов, которые солидаризировались как с пролетарским движением, начавшимся в Шанхае, так и с польскими и венгерскими рабочими, которые вышли на забастовку или восстали против последствий государственного капитализма.

Маоистская политика, с одной стороны, будет говорить о «контрреволюционном заговоре», с другой стороны, направит молодежное недовольство против бюрократии «средних или нижних уровней», против её «злостной части». На XI сессии Верховной Государственной конференции, серьезный социальный кризис был рассмотрен Мао в докладе, озаглавленном «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа», начавшемся с эссе о… конфуцианской диалектике. В знак уважения к четырем классам в Китае утверждается, что: « Противоречия внутри народа, если говорить о противоречиях между трудящимися, являются неантагонистическими, а если говорить о противоречиях между эксплуатируемыми классами и эксплуататорскими классами, то кроме антагонистической стороны они имеют также неантагонистическую сторону »[57]. Благодаря этой… теоретизации, рабочие и боевые студенты по-прежнему были заклеймены как «преступники», намеренные саботировать «славные завоевания народной революции», и многие из них пройдут через тюрьмы, пытки, расстрелы или «учреждения трудового перевоспитания ».

1956-57: попытка либерализации «сто цветов»

Сразу же после взятия на себя ответственности за уничтожение «ядовитых цветов» протеста, «пойманный» на слове «великий кормчий» будет вынужден совершить новый поворот: в период с мая 1956 года по июнь 1957 года, политический курс будет обсуждаем внутри партии, во время так называемого сезона политики «ста цветов»: сопроводительный лозунг «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ». На самом деле, социальная ситуация вышла из-под контроля КПК, настолько, что внутри партии сам Мао был обвинен в «колеблющемся поведении». Начиная с политики «ста цветов» частично возобновляется либерализация, что существовала до начала пятилетнего плана: но если раньше «государственнический» план был назван «строительством социализма», то сейчас застенчивое возвращение к либерализации было названо строительством «новой социалистической экономики». То есть теоретизация о «государственном рынке», прозванном «социализмом», перетекла к теоретизации о частном рынке с меньшим государственным контролем, понимаемом даже не как капитализм (никогда!), но как «новая социалистическая экономика»[58]. Короче говоря, прилагательное «социалистический» всегда будет обозначать любой курс китайского капитализма, но при этом всегда «новый». На идеологическом уровне фантазий и модных теоретизирований Мао и его «правых» преемников для успокоения пролетариев и бедных крестьян всегда было вдоволь – перед лицом материалистической диалектики! Новый курс, однако, скоро будет свернут в июне 1957 года на страницах «Жэньминь жибао»: его сторонники будут помечены как «правые» (их время еще не пришло!) и против них развернутся «чистки» в сталинском стиле.

«Большой скачок», «темные годы» и шестидесятые

После неудач первого пятилетнего плана, как в аграрном, так и в промышленном секторе, VIII съезд КПК запускает так называемый «большой скачок» с амбициозными и волюнтаристскими предложениями («освободить энергию масс, освободить дух, сломать бюрократию» и т.д.). Большой скачок совершался посредством безудержных темпов работы, особенно в производстве стали, не только руками городского пролетариата, но и около двадцати миллионов крестьян в сталелитейных заводах, расположенных в различных сельских районах. За четыре года производство стали перескочило с шести миллионов тонн до восьми и, наконец, к тринадцати, чтобы затем вернуться к восьми миллионам в 1961 году. Промышленное производство, которое к 1957 году выросло более чем в пять раз, к 1961 году вырастет в десять раз. Продолжается политика форсированной индустриализации, в жертву которой принесено сельское хозяйство, несмотря на запуск реформ и кооперативов. В 1958 году также будет создана конституция «народных коммун», региональных групп недавно обученных кооперативов, которые за нескольких десятилетий станут основой сельскохозяйственной, социальной и военной администрации в китайской деревне.

«Темные годы» вместо этого относятся к прямым и катастрофическим последствиям «перехваленного скачка». Несмотря на создание сельскохозяйственных общин, что было лишь административной мерой, «разгон» труда крестьян для производства стали будет иметь эффект потери урожая зерновых культур на 30% между 1958 и 1960 годами[59] — страшной голод, который приведет к десяткам миллионов жертв. В результате сельскохозяйственного кризиса в промышленном производстве также наметился спад: индекс производства, с 1960 по 1961 год, фактически упал с 1180 до 811 (уровень 1949 взят за 100) примерно на 38%. Претензии «большого скачка», в основном в промышленности, должны быть, по крайней мере, временно, отложены или сокращены, чтобы запустить реактивацию сельскохозяйственной системы и «планового и контролируемого» промышленного производства.

После краха 1961 года в промышленном производстве, в период с 1962 по 1965 год индекс производства вернулся к уровню 1959 года, но остался все еще меньше, чем в 1960 году, в то время как растущее сельскохозяйственное производство достигло уровня 1960 года только в 1965 году. Финансовый долг перед СССР пока был полностью погашен.

«Культурная революция» и семидесятые

Так называемая «культурная революция», запущенная левым крылом КПК и продолжавшаяся в основном с 1965 по 1969 год (пока армия не «восстановила порядок»), не имела большого влияния на экономику в целом, как это было во время «большого скачка». Наиболее критическими годами для экономического плана будут 1967 год, с 13,8% спадом промышленного производства, и 1968 год, с более мягким изгибом на 5%. Но уже в 1969 и 1970 годах индекс промышленного производства взлетел в среднем на 32%. В 1970 году, то есть спустя 21 год с момента провозглашения «народной республики», индекс производства, если брать уровень 1949 года за 100, достиг более 1900: то есть он вырос примерно в 20 раз. Сталь, выплавленная в том же году, составила почти 18 тыс. тонн[60].

Внутренние политические столкновения в КПК медленно затихали на протяжении 70-х годов, оставаясь всегда расхождением между прагматичной правой линией и радикалами, вплоть до плана 1978-1985, который предусматривал резкое развитие промышленности, резкий скачок производства стали и огромные инвестиционные обязательства за счет импорта машин с Запада – цели поставлены на Пленуме ЦК КПК в декабре 1978 года с более скромной «корректировкой» целей, и первым наброском экономической реформы. В этот период, по сути, промышленное производство выросло с ожидаемым темпом около 10% в год; в конце 1979 года, индекс производства составил более 4000, что в 40 раз больше уровня 1949 года, то есть всего за тридцать лет.

Взгляд на тридцатилетие 1949-1979

В течение этого времени государство по-прежнему владеет собственностью большинства промышленных предприятий: оно по-прежнему активно управляет и контролирует экономику, решая вопрос инвестиций, машин, движения рабочей силы между промышленными предприятиями, цен и заработной платы. Прибыль компаний, выплачиваемых в госбюджет, который затем финансирует почти весь основной капитал для инвестиций – более или менее похоже на то, что происходит в России, особенно до 1956 года, когда будет поднято сенсационное «обсуждение» XX съезда в пользу большей «самостоятельности в принятии решений» компаний[61] и открытия навстречу западному рынку, под знаком мистификации «мирного сосуществования» между государствами «социализма» и капитализма (а не между разбойниками, империалистами одной породы). В Китае аналогом 1956 года станет 1979 год, что согласуется с историческим отставанием чуть более чем на двадцать лет по сравнению с инициативами и экономическим развитием в России. Первый российский пятилетний план Сталина 1929-1932 года найдет, таким образом, свое повторение, по меньшей мере, в качестве модели (по существу, китайская модель будет более «рудиментарной», чем российская), в китайской пятилетке 1949-53.

Форсированная индустриализация, с её высокими темпами роста, жертвует инвестициями в сельское хозяйство, порождая страдания и вызывая голод: неизбежный исход и урбанизация предполагают создание инфраструктур в городских центрах и полное поглощение занятости в том же промышленном секторе – эти цели далеко скромнее того, что было возможно реализовать. Через сельскохозяйственные кооперативы предпринимались попытки «оживить» ослабшее аграрное производство, переориентировав их на некоторую продовольственную самообеспеченность, а так же предотвратить чрезмерную циркуляцию мелких крестьян, вынужденных массово отказаться от своего все менее и менее урожайного (несмотря на сельскохозяйственные коммуны) участка земли, чтобы поискать удачи в крупных промышленных городах. Низкие цены на сельскохозяйственную продукцию, налагаемые государством, на самом деле представляли собой «косвенное» финансирование промышленного сектора, который продавал сельскохозяйственное оборудование или сырье аграрным предприятиям по значительно более устойчивым ценам. Эти «ножницы цен» между сельским хозяйством и промышленностью расширялись и всегда оставались с течением времени, служа настоящим инструментом для извлечения сельскохозяйственных ресурсов и финансирования промышленной модернизации страны. «Сельскохозяйственные коммуны» в основном действовали в пользу промышленного развития, открыто подчиняясь ему. Избыточное предложение рабочей силы, потребность в занятости, низкий уровень заработной платы, среди прочего, действовали как тормоз, своего рода «заменитель» тех же государственных инвестиций в промышленное оборудование, в других терминах той же производительности труда, что на самом деле останется на низком уровне. Из-за высоких темпов роста тридцатилетнего периода с точки зрения промышленного производства и ВВП (в среднем на 25-30%, исключая трехлетний период 1961-63), деревня вновь противостоит городу за счет снижения средней реальной заработной платы, поддерживаемой только на более-менее выносимом уровне для роста женского и семейного труда[62]. В сельском хозяйстве резкое снижение доходов не может быть смягчено даже распределением в натуральной форме, совершаемых коммунами, которые постепенно становятся не более, чем простыми социальными амортизаторами.

В сфере экономических отношений с другими странами Китай в первые 15 лет оставался по-прежнему по большей части автаркией. Сжатое промышленное производство, сильное по темпам роста, но все еще слабое в абсолютных показателях стоимости (и, прежде всего, на душу населения), по-прежнему направлено на создание минимума экономических волокон и внутреннего производства и обмена. Однако оно вынуждено прибегать к импорту как сельскохозяйственной продукции, особенно в годы аграрного кризиса или голода, так и капитала, особенно фабрик и технологий. После первого десятилетия «идиллий» с СССР наступил последующий разрыв с «социалистическим союзником», и это потребовало союза с самыми надежными «капиталистическими врагами». В период с 1963 по 1966 год Китай импортирует около пятидесяти промышленных предприятий из Японии и Западной Европы, чтобы поднять свое химическое и металлургическое производство. В период с 1973 по 1974 год будет поступит новая волна заказов на создание промышленных комплексов удобрений, синтетических волокон и ламинатов; в 1978 году с Японией, США и ФРГ будут подписаны контракты на шесть миллиардов долларов на приобретение новых заводов. Банк, в своей чисто финансовой функции еще недавно заменяемый государством, по-прежнему целен и централизован и работает при тесном посредничестве государственных операций, еще более конкретно занимаясь финансированием бизнеса. Внешняя торговля по-прежнему является государственной монополией, которую поддерживают компании, специализирующиеся на этой функции и разрешенные министерством внешней торговли. Совместные дела требовали дипломатической оттепели с Японией, начавшейся в 1972 году и завершенной «мирным и дружеским» договором в 1978 году. И в 1978 году США, после подготовительных поездок Киссинджера и встречи двух президентов, Никсона и Мао, в 1972 году решили признать Китай даже на дипломатическом уровне.

От реформ к мировому экономическому кризису

80-е годы: принудительный запуск реформ

Именно в это десятилетие либерализация решительно разгонится. Сперва первый импульс в этом направлении будет выражен Дэном Сяопином, в то время как уже в середине 80-х годов весь ЦК КПК четко и единогласно выразится за смешанную экономическую систему, в которой «сосуществуют планирование и рынок» (загадочное и жульническое выражение для объяснения «сосуществования» между социализмом и капитализмом). В рамках этой экономической линии государственные предприятия могли сохранить для себя часть прибыли, больше не выплачивая их государству, используя их как для инвестиций, так и для производственных вознаграждений работникам. Спустя несколько лет передача части прибыли государству заменяется прогрессивным налогом на прибыль предприятий: государственные предприятия, сосредотачивая в руках всю корпоративную прибыль, больше не будут свободно финансироваться государством (по крайней мере, официально), и должны искать финансирование за счет банковского кредита под проценты; те же компании могут выбрать клиентов и поставщиков за пределами государственного «плана», а также договориваться о ценах; государство обеспечивает в течение некоторого времени специальные «контракты» для государственных предприятий и местных администраций, последние из которых должны «контролировать» первых, чтобы «гарантировать» прибыль, вклады, технологические инновации и т. д. – система, которая вскоре будет прекращена из-за избыточной «опеки» (читай: различных спекуляций и неправомерных действий) самими местными администрациями.

С 1978 года Китай будет широко использовать иностранный капитал, как в финансовой форме (среднесрочные и долгосрочные кредиты, предоставляемые глобальными финансовыми институтами, такими как Всемирный банк, в число которых Китай войдет в 1980 году), так и в форме прямых инвестиций (IDE, последние особенно предпочтительны, поскольку позволяют импортировать технологии и современные методы управления). Эти иностранные капиталы будут направлены главным образом на китайские компании со смешанным капиталом в конкретных регионах Китая (особенно на побережье) и в конкретных сферах деятельности. На коммерческом уровне государственная монополия внешней торговли и, следовательно, некоторое остаточное планирование и контроль сверху, уступили место множеству компаний и предприятий, которые занимались торговлей и отношениями с зарубежными странами (государство будет контролировать в конечном счете только 20%). Тем не менее, сначала таможенные тарифы по-прежнему оставались высокими для импортных продуктов (за исключением тех, которые предназначены для сборки и последующего экспорта), в то время как экспортные отрасли были в большей степени облегчены.

Общий рост доходов с 1980-х годов, увеличение семейных сбережений (банковские вклады выросли с 5% ВВП в 1978 году до 37% в 1990 году)[63] и крах государственного финансирования все больше и больше подчеркивали функцию банков для кредитования предприятий (инвестиции в основной капитал) и домохозяйств (потребительские кредиты). В результате в 1983 году центральная система, основанная на «едином банке», раскалывается: Центральный Банк, будет заниматься только процентной ставкой и кредитной политикой, в окружении четырех крупных коммерческих банков – промышленно-коммерческого банка, банка Китая валютных операций, банка строительства и сельского хозяйства.

В сельскохозяйственном секторе, с 1979 по 1983 год, возвращается приватизация в общепринятом смысле, таким образом, поворачивая с пути, начавшегося с реформы образования кооперативов и сельскохозяйственных коммун 1950 года. Фактически, эти формы коллективного поведения отличались плохой производительностью и формировались только для обеспечения как крупного промышленного развития, так и эффективного управления семейного типа: более или менее выступая аналогом функции российских колхозов. Теперь, даже на формальном уровне, в 1978 году появляются «договоры ответственности» между народными общинами и крестьянскими семьями, в соответствии с которыми семьи, вычитая одноразово выплачиваемую сумму продукта, могут сохранить все остальное для себя и свободно продать остаток[64]. Земля остается собственностью той же общины, но через эти контракты (своего рода концессии) она делится и затем свободно управляется крестьянами, в начале на 3-4 года и позже на 15 лет. Уже в конце 1984 года почти вся земля будет обрабатываться частной семейной формой. Что касается доли продукции, продаваемого государству, то здесь идет повышение цен, которое в период с 1979 по 1981 год будет составлять 40%: это цена, которая не переносится на детали, чтобы не плодить инфляцию. «Разрыв» между ценой производства и потребительской ценой «покрывается» государством, что, тем не менее, значительно увеличивает собственный дефицит.

Короче говоря, на какое-то время политика низких цен, как и в прошлые годы, способствовала промышленному развитию. С отменой монополии государства на производство зерновых и других сельскохозяйственных продуктов все больше и больше развивается частная торговля крестьянскими семьями, растет специализированное сельское хозяйство и появляется все больше частных или корпоративных предприятий. Функции сельскохозяйственных коммун, таким образом, полностью истощились, и поэтому в 1983 году они будут официально отменены. Уровень жизни крестьян немного увеличивается. Однако во второй половине десятилетия льготные цены на субсидированные продукты, проданные государству, учитывая резкое увеличение нагрузки на расходы на госбюджет, больше не будут гарантированы самим государством, за вычетом определенной суммы, сверх которой сельскохозяйственные продукты будут продаваться без каких-либо «гарантий» государства.

В так называемой «смешанной системе», одновременно государственной и либеральной, речь идет не ни о «социализме» в первом случае, ни о «социалистической рыночной экономике» во втором, есть только одна система капитализма, выраженная большим вмешательством, контролем и планированием государства на предприятиях в первом случае и более сильной возможностью и способностью к автономному решению компаний во втором. Таким образом, есть сосуществование двух ценовых структур: навязанная государственным контролем за продажами и закупками, а также та, что свободно определяется рынком. В 1985 году отменяются предельные ограничения цен: вспыхнет инфляция, а спекуляция и коррупция приобретут невиданные ранее масштабы, что послужит причиной и фоном для демонстраций в Пекине и других крупных городах, которые затем будут кроваво подавлены армией 3-4 июня на площади Тяньаньмэнь.

Блокирование реформ: «пауза» 1989-1991

Сигнал тревоги, представленный социальными демонстрациями и столкновениями, накладывает еще один, хотя короткий и мгновенный, шаг назад (так называемый «левый» или даже «консервативный»), представленный новым премьер-министром Ли Пэном. Чтобы успокоить инфляцию (цены в крупных городах увеличились на 15-20 %) реформы частично замораживаются и управление ценами восстанавливается, все это сопровождается обычными объяснениями пошлых «идеологических» речей. Но, очевидно, после начала обширной и сильной либерализации государственных и рыночных компаний, пути назад больше нет: борьба с инфляцией теперь будет означать борьбу с теми же реформами и экономическим ростом, что будет значить сдерживание занятости в крупных городах. В конце десятилетия сторонники наиболее решительного государственного вмешательства и контроля цен определенно теряют землю из под ног, и судьбоносный удар наносится в конце 1991 года с распадом СССР.

В конце года, отношения сил внутри КПК в настоящее время смещены определенно в пользу реформаторов в либерализации. Поэтому Китай сможет переправить свою капиталистическую экономику из системы, в которой всегда преобладало управление государственный контроль, в экономику с более сильной автономией и бизнес-решениями. Китай преуспевает в «предприятии», которое не удалось осуществить СССР в те же годы[65]. Советский союз, несмотря на то, что он почувствовал необходимость более сильной свободы и бизнес-решения еще в 1956 году, и что уже в 1960-х и последующих годах уже допустил такие реформы, все еще застрял в своем сильном и исходном буржуазном государственничестве, что на формальном уровне несомненно имело начало в революционных мерах социалистического направления, принятых в 1917 году, но с тех пор какая-либо связь между ними и сталинизмом была потеряна, потому что меры большевиков стратегически были направлены на другие перспективы, а не на простой контроль, необходимый в ближайших планах, в производстве, на рынке, в банках и так далее. В любом случае, эти меры никогда не были контрабандными до тех пор, пока они оставались на этом уровне, подготовительном для «социализма», пока победа сталинской национальной контрреволюции, вместо этого, не назвала их «триумфом социализма». Этот сильный национальный буржуазный этатизм по-прежнему остается «хомутом» в российской капиталистической экономике, несмотря на волю и меры, принятые в реформистском смысле. Необходимость поддержания сильного государственного контроля в сильно милитаризированной экономике, такой же сильный и решительный экономический и военный контроль над странами Восточной Европы, будет действовать как тормоз для реформистского развития в экономике в целом: по сути они сотворили ту же самую неконкурентоспособную экономику, особенно в гражданском, невоенном секторах, где требовалась модернизация, чтобы противостоять товарной конкуренции со своими империалистическими соперниками на мировом рынке. В конце концов, российская экономика должна была рухнуть, а вместе с ней рухнул разросшийся до слоновых размеров государственный (распроданный крупным российским финансовым спекулянтам), а также военный, многонациональный, бюрократический и политический аппараты, неразрывно связанные друг с другом.

Путь Китая оказался совсем другим. Каким бы сильным ни было государство в первые десятилетия после 1949 года, чтобы дать мощный толчок экономике, для сохранения единства и политической независимости страны, оно не было «обездвижено» и парализовано военным аппаратом, как российское государство, поскольку по завершению военного конфликта стремилось «соревноваться» с американским руководством, но без нужды в централизованном и бюрократическом контроле над другими странами и государствами, мнимыми «братьями-социалистами». Поэтому китайская экономика сможет более свободно и решительно идти по пути либеральных реформ, уже подготовленных и фактически начавшихся с первых дней[66]. И это в тот период и в той ситуации, когда международная конкуренция в конце 1980-х годов и внутреннее капиталистическое развитие, уже в значительной степени реализованное, навязывали еще более решительное направление и стремление к либерализации[67].

Девяностые годы: решение о возобновлении реформ

После короткого перерыва запускается «вторая волна реформ», а также… «строительство социализма с китайской спецификой» (как будто предыдущий маоистский «социализм» не претендовал на национальные особенности!). На идеологическом уровне, чтобы оправдать такие изменения, был поднят старый девиз Дэн Сяопина, что достаточно «развития», чтобы выяснить, что мы находимся в… социализме[68]. В начале нового десятилетия государственные промышленные предприятия не смогли взлететь: низкая производительность из-за устаревших технологий, очень низкие прибыли; при том прибыли приватизировались, а убытки шли государству.

На протяжении десятилетия 1990-2000, многие государственные предприятия превращаются в частные через переходные преобразования в акционерные общества (процесс, обратный событиям 50-х годов). В 1992 году на Шанхайской фондовой бирже на продажу впервые выставлен миллион специальных акций для иностранцев и, кроме того, запущена раздача «сертификатов на приобретение акций», зарезервированных для китайцев[69]. Несколько месяцев спустя (см. «Il sole-24 ore» от 29/3/2013), как ожидается, «правительство полностью отступает и становится все меньше». В 1997 году XV Конгресс КПК решает, что государство должно «освободиться» от собственности предприятий, за исключением доминирующих и стратегических секторов (инфраструктура, вода, электричество, автомобили). На самом деле, операция окажется «простой» только для малых предприятий, которые часто продавались старым менеджерам или местным органам власти, в то время как крупным и средним предприятиям не удастся, особенно из-за выпуска акций, привлечь побольше капитала. С другой стороны, азиатский финансовый кризис в 1997-2000 годах и спад акций на бирже в 2001 году сделают приватизацию еще более трудной, поэтому государственный капитал по-прежнему будет господствовать, несмотря на усилия по трансформации юридических фирм. Единственным заметным результатом будет «рационализация» государственных предприятий с точки зрения ликвидации избыточных рабочих рук и, следовательно, повышения производительности (грабеж пролетариев, в капиталистической системе, всегда обеспечен!) — рационализация, которая будет продолжаться медленно, учитывая большую концентрацию рабочей силы и сильную борьбу пролетариев государственного сектора[70].

Что касается частного сектора, то его жизненное отставание в первые три десятилетия после политической независимости из-за кампании огосударствления, начавшейся с 1950-х годов, сменяется «правовой» легализацией в Конституции КНР 1982 года (после признания еще в 1952 году), когда сектор был признан «дополняющим» к государственной экономике, и особенно в 1999 году, когда он был официально признан «важным компонентом экономики». Частные фирмы начнут появляться с начала 1980-х годов, и уже в конце десятилетия они станут организованы в индивидуальных формах частного предприятия или акционерного общества. И на обратной стороне преобразование государственных предприятий в частные будет происходить с самыми большими трудностями и путаницей, не только по причине преимущественно небольшого инвестирования капитала частными лицами, но также сложностей в рамках новой правовой структуры (корпоративных форм) и выполняемых функций (распределение прибыли, передача капитала, контроль над управлением и т. д.). Частные предприятия получают более решительный импульс благодаря вкладу иностранного капитала, особенно в смешанных компаниях (частные китайские и иностранные) или полностью иностранных. В 1998 году негосударственный сектор, поделенный между частными и коллективными компаниями, производит 60% ВВП (из которых 6% иностранного капитала), и в нем занято подавляющее большинство городского населения. В том же году почти половина государственных предприятий тормозят и выживают только с помощью банковских кредитов и различных налоговых льгот: на них также лег вес местных государственных администраций и некоторых «социальных функций», унаследованных от предыдущего периода.

Между тем, зарубежные инвестиции, начавшихся в 80-е годы, продолжили быстрый рост, увеличившись с 1,8 млрд долларов в период 1979-83 до 28,8 млрд долларов в 1994 году[71]. Иностранные инвестиции в экспортные сектора и такие отрасли, как автомобилестроение, которые по-прежнему зависят от внешнего рынка, всегда благоприятствуют преодолению отставания. С одной стороны, идет попытка защиты внутреннего рынка от чрезмерного проникновения капитала, с другой стороны, стимуляция экспортного направления. Крупнейшие иностранные инвестиции поступают через Гонконг (в 1994 году 75%), а также из Тайваня и Сингапура, благодаря которым внешняя торговля (по оценке около 467 млрд долларов) занимает четвертое место в мире, после США, Германии и Японии. Первым торговым партнером Китая являются США, за которыми следует Япония. Налоговые льготы по доходам варьируются в зависимости от локализации предприятий: очевидно, что компании предпочитают размещаться в прибрежных районах, где обычная ставка по доходам падает с 33% до 24% и даже до 15%. С 1995 года таможенные тарифы также снижаются для большинства импортных продуктов, сокращаясь почти на треть с 1992 по 2000[72].

В финансовом плане, после периода постепенного приумножения небанковских финансовых компаний, действовавших на местном уровне (и последующее их преобразование и слияние в местные коммерческие банки), в 1994-95 началась банковская реформа. Основная цель состояла в том, чтобы позволить через местные органы власти обеспечить «уважение» кредитной политики Центрального банка различными местными коммерческими банками. Центральные кредитные планы были фактически в «подвешенном состоянии» и с реформой будет решено превратить четыре публичных коммерческих банка в банки, непосредственно отвечающие за свои прибыль и убытки. Такое «более ответственное и разумное» поведение, однако, подействует как тормоз для банковской системы, направленной от четырех коммерческих банков (за которыми закреплено три четверти депозитов и реализуют 70% кредитов), в сторону самых безопасных и гарантированных государственных предприятий. Частным предприятиям, самым динамичным и конкурентоспособным, придется обратиться к неформальным схемам, инвестициям иностранных банков или самофинансированию. Но, несмотря на эти привилегированные условия, государственные предприятия останутся в тяжелом состоянии, так что их финансирование создаст в четырех банках внушительный запас неоплаченных ссуд: государству будет необходимо принять меры для рекапитализации тех же банков, вбросив средства на общую сумму около 3,5% ВВП.

В 1990-х годах Китай по-прежнему находится на стадии большого расширения, сильного расширенного воспроизводства, непрерывного увеличения производительных сил (как и производительности). Строительство новых фабрик, заводов, в некоторых крупных отраслях промышленности (цемент, сырая сталь, шины, электричество) производство будет удвоено, в то время как, например, во Франции, Японии и Германии оно уменьшится. Промышленное производство в 1990-97 годах вырастет со средним годовым темпом в 19%: в 1996 году производство стали превысит 100 млн тонн, уровень, который поставит страну на первое место в мире (в 1994 году Китай был на втором месте после Японии и перед США, охватывая 13% мирового производства, тогда как Япония — 13,3% и США — 12,3%)[73]. В 1993 году численность трудоспособного населения составила 707,5 млн, из которых 132 млн было занято в промышленности (18,6%), 114,6 млн — в сфере услуг (16,2%) и остальные (454 млн, что составляло 65,2% населения) в сельском хозяйстве. Двадцать лет назад, в 1973 году, проценты составляли 12,3%, 9% и 78,7% соответственно, что говорит о резком увеличении трудоспособного населения в секторах промышленности и услуг и резком падении в сельском хозяйстве. Еще в 1973 году, в процентном отношении от ВВП, сельское хозяйство составляло 34,1%; спустя двадцать лет оно упало до 18,8%. В промышленности мы имеем: в 1973 году — 38,4%; в 1993 году — 48,5%. В услугах: 1973 — 27,5%; 1993 — 32,7%. Кроме того, в 1993 году, по уровню промышленного производства к мировому, Китай находится на третьем месте (10,2%) после США (19,3%) и Японии (10,7%). Учитывая также процент населения по всему миру, индекс качественной интенсивности, Китай опустился до девятого места, но остался с сильным потенциалом из-за дальнейшего применения трудоспособного населения. Уже в 1995 году, по официальным источникам, Китай становится третьей мировой державой после Японии и вместо России, опустившейся после падения Берлинской стены и краха промышленного производства более чем на 50%. После того, как с 1965 по 1975 был зафиксирован средний прирост ВВП 5,6%, а в десятилетии 1975-85 — 7,8%, в следующем десятилетии этот показатель достигнул 10%. С беспорядочным ростом массы денег, брошенной в циркуляцию, растет инфляция: в 1994 году она составляет 25%, и 30% — в крупных городах[74].

В области сельского хозяйства, меры в ценообразовании (точнее их либерализации, то есть роста цен производства легкой промышленности и товаров народного потребления) простимулировали уровень инфляции в крупных городах, опасно обременив и без того низкие зарплаты. Меры в области форм управления (более широкие управленческие уступки крестьянским семьям) не дали ожидаемых результатов. Доходы остались очень низкими; цены, хотя и оказались более устойчивыми, должны были столкнуться с самым сильным ростом затрат на производство (удобрения, пестициды и т. д.). Попытки обойти это, оставив зерновой сектор столь же прибыльным, оказались безуспешными: в течение двух десятилетий (1978-2000) производство зерновых упало на 12%. Кроме того, отсутствие инфраструктуры в селе и, следовательно, транспорта создал сильный разрыв между богатыми северными провинциями, которые производили с избытком и копили запасы, и южными, которые производили мало зерновых. В 1993 году срок «договоров об ответственности» для крестьянских семей увеличился с пятнадцати до тридцати лет. Семьи также получили возможность обмениваться между собой «правом на использование» земли (продажа, аренда, субаренда, передача по наследству); но, несмотря на ожидания, все эти юридические меры не смогли возместить потерю доходов (в среднем, четверть от дохода в городах), недостаточных для того, чтобы прокормить большую часть крестьянских семей. Сельская эмиграция, урбанизация все еще продолжали расти, и эти «права» сыграют очень малую роль, как простые социальные амортизаторы, это драматическая ситуация, тем более, что при учете, что в поселках и деревнях промышленная активность также уменьшалась.

Сельскохозяйственное производство в 1994 году росло с низкими темпом 4,2%, по сравнению с общим ростом ВВП (11,8%) и, в первую очередь, с промышленным производством (18%). Занятость в сельском хозяйстве, составлявшая 68% в 1980 году, снизилась до 57,3% в 1991 году. Цены на сельскохозяйственную продукцию по-прежнему устанавливались государством и, более того, давили на крестьян обязательством многочисленных чрезмерных сборов, взносов, налогов, уплаченных деньгами, в натуральной форме или в трудочасах, в дополнение к обычным налогам, выплачиваемым местным органам власти на расходы по той же инфраструктуре, плохо управляемой или разрушенной. В августе-сентябре 1993 года разгорелись многочисленные крестьянские протесты, часто превращавшиеся в беспорядки на просторах провинций Сычуань, Хэнань, Гуандун: мы говорим о 170 эпизодов восстаний, поджогов фабрик, похищенных или списанных оружий, избиений руководителей и т.д. Между тем, эмиграция росла еще больше (по оценке примерно 180-200 миллионов крестьян) и на сельскохозяйственные территории, в настоящее время уже бывшие сельскохозяйственные общины, набросились стервятники, спекулирующие с недвижимостью, что присвоили себе земли (около 200 000 га в 1993 году) за чисто символические финансовые выкупы. Короче говоря, Китай все также живет внутренней драмой, знакомой всякому «глобальному югу», но его капиталистическое развитие значительно ускоряется и приносит все больше искажений (и их хвалят как правые, так к «левые»), его географические и демографические размеры и огромная коррупция усугубляют эту драму, доводя её до небывалых величин. Социальное неравенство в доходах стало огромным: по оценкам, три миллиона богатых китайцев стали держать на счетах различных местных банков больше денег, чем восемьсот миллионов крестьян, не говоря уже о счетах за границей.

Государству стало все труднее справляться с финансовыми ресурсами и оно перешло к их прямой мобилизации. Доходы от государственных предприятий, основной источник государственной прибыли, значительно сократились, в то время как постепенно снизилось и налоговое бремя частных предприятий. Кроме того, в середине 90-х годов объем государственного бюджета резко уменьшился в пользу провинций. Установлены строгие правила распределения между двумя типами бюджета, введены фискальные реформы, определен налог на добавленную стоимость и прогрессивный налог на доходы физических лиц, корпораций и дивиденды. Но, несмотря на эти попытки «рационализации» ситуация становилась все менее управляемой. Бюджет различных местных органов власти при привлечении имеющихся ресурсов не справлялся с расходами на социальные нужды и инфраструктуру, между различными органами местного самоуправления образовался сильный разрыв.

2000-е года: продолжение курса

В 2001 году ВВП Китая, несмотря на высокие годовые темпы развития в абсолютном выражении, колебался вокруг 1,180 млрд долларов, все еще в десять раз меньше, чем в США и Еврозоне, что составляли около 10 млрд долларов. Если поделить ВВП Китая на величину населения (1 миллиард и 300 миллионов), то доход на душу населения окажется еще ниже, чем в самых бедных странах Европы. По данным 2001 года, спустя двадцать лет после начала приватизации, в Китае насчитывались 118 тыс. государственных предприятий, большинство из которых работали в убыток и с низким уровнем конкурентоспособности: они производили около трети ВВП, но хорошо поглощали две трети китайской рабочей силы, и около 40% ВВП в отраслях, которые требуют огромных инвестиций (энергетическая, химическая, нефтехимическая, табачная, металлургическая виды промышленности, транспорт). Только в промышленном секторе они производили 27% ВВП и обеспечивали занятость 70% рабочей силы. Китайское правительство оценило, что реструктуризация промышленного аппарата государственного сектора сделает «лишним», т.е. избыточным, более трети рабочей силы. Чтобы высвобождение избыточной рабочей силы не произошло в таких пропорциях, реструктуризация государственных предприятий должна была проходить постепенно. Однако только в 1999 году с государственных предприятий были уволены более шести миллионов работников.

Частные компании, со своей стороны, охватывали 30% ВВП, особенно в традиционных отраслях (текстиль, дерево, строительство, электрооборудование), но нехватка инвестиций способствовала развитию предприятий с долей иностранного капитала (еще 30% ВВП). Это преимущественно предприятия из Гонконга и Тайваня, которые выделялись повышением производительности труда в таких отраслях, как электронные и телекоммуникационные приборы, а также частные автомобили, офисные материалы, кожа и обувь. Автомобильная промышленность, еще не существовавшая в середине 80-х годов, в 1990-х годах развилась с помощью иностранных инвестиций, и в начале 2000-х годов транснациональные корпорации уже делили четыре пятых китайского рынка, производя локально многие, ранее импортные, компоненты, и способствуя развитию более полной промышленной системы, в том числе благодаря резкому снижению таможенных тарифов для данного сектора. Кроме того, в секторе электроники, капитал Тайваня передислоцировал в Китай свой сборочный бизнес, реализуя здесь 50% производства сектора, что заметно выше, чем на острове (38%). В 2002 году, таким образом, тайваньский капитал производил в Китае 50% мировых DVD и 30% компьютеров и мобильных телефонов. Однако это высокотехнологичные продукты, импортированные для сборки, которые по-прежнему требуют способности к «поглощению» китайской промышленностью: попытка преодолеть это препятствие заключалась в увеличении расходов на исследования и в различной поддержке предприятий, которые специализируются на технологических инновациях.

С вступлением в 2001 году в ВТО[75] Китай должен был «взять обязательство» отменить почти весь государственный контроль над большей частью цен на товары и услуги. Более двух третей цен на сельскохозяйственную продукцию и сырье определялись рынком. Государство обязалось, среди прочего, субсидировать сельское хозяйство только на 8% ВВП, сохраняя контроль только за продуктами стратегического интереса (крупы, растительное масло, хлопок, табак). Результатом будет мгновенный всплеск инфляции, приблизившийся к 20%. В то время как в сельскохозяйственном производстве Китай вынужден был конкурировать с крупными международными монополиями, он получил преимущество в экспорте в производственных секторах с низкоуровневыми технологиями и высокой занятостью низкооплачиваемой рабочей силы. По сравнению с мировым производством в стране производилось 83% женской и повседневной одежды, 80% обуви, 75% спортивных товаров. С вступлением в ВТО, кроме того, Китай должен был значительно снизить таможенные тарифы на всех областях и секторах, а в промышленном поле снизить тарифы еще с 17% до 9% (особенно в автомобильной промышленности: от 100% до 25%). Что касается услуг (торговля) и телекоммуникаций, государство обязалось устранить все таможенные тарифы в течение нескольких лет. Иностранные банки получили право на операции с местной валютой с предприятиями и потребителями; льготы также вводились для операций с иностранными страховыми компаниями. Однако вступление в ВТО и открытие иностранного импорта, тем не менее, стимулировало ускорение внутренней реструктуризации как в промышленной, так и в сфере услуг.

Китайская финансовая система переживала все больше проблем, гораздо больше, чем в других менее развитых азиатских странах. После спасения банковской системы в 1998-99, потребовалось еще более сильная поддержка для конкуренции с иностранными банками. Что касается акций, то котирующихся на бирже компаний по-прежнему очень мало, и в основном это публичные компании, акции которых первоначально не обращались на рынке с 2002 года. Рынок, похоже, оказался разделен между китайскими акционерами, долей в китайской валюте, и иностранными акционерами, в иностранной валюте.

Большое значение имеет постоянное большое промышленное развитие прибрежной полосы на юго-востоке Китая. В 2001 году[76] для всего Китая экспорт составлял 23% от ВВП, тогда как доля экспорта прибрежных провинций составляла 33%, из которых только один Гуанчжоу экспортировал 44% своей продукции, а Шанхай — 45%; внутренние провинции участвовали только в 6%. Почти идентичная ситуация для импорта: для всего Китая — это 21%; для прибрежных провинций — 30%; Гуанчжоу 65%; Шанхай 57%; в то время как для внутренних провинций — только 5%. 40% промышленного производства производилось иностранным капиталом, доля которых достигала 60% в Гуанчжоу и Шанхае. Хотя межрегиональная торговля в 90-е годы сократилась (с 26 до 16% ВВП), внешняя торговля выросла (с 10 до 18%), особенно из прибрежных провинций и, в частности, торговля провинций Гуандун и Фуцзянь (сильно интегрированные и включенные области) с Гонконгом и Тайванем. Между 1978 и 2001 год вклад в ВВП прибрежной полосы (семь провинций плюс Пекин, Тяньцзинь и Шанхай) составляла от 48% до 64%. Следует отметить, что на демографическом уровне не наблюдалось роста активного населения в этой области в период между 1978 и 2001 годами. Экономическое развитие, еще сравнительно малое и с небольшим количеством государственных предприятий в 1978 году, позже быстро разогналось без найма новой рабочей силы — исключительно благодаря увеличению производительности путем непрерывного внедрения технологических инвестиций.

Следуя этому, появился огромный разрыв в производстве и торговле между прибрежными и внутренними провинциями, который усугубился проблемами реструктуризации тяжелой промышленности и господствующим положением государственных предприятий. Государство, которое могло бы несколькими десятилетиями ранее добиться некоторого перераспределения ресурсов между всеми провинциями для их однородности, поставляло свои ресурсы и инициативы в направлении быстрого капиталистического роста прибрежной полосы, в то же время отказываясь от развития экономики внутренних провинций.

В Китае доступны большие запасы энергетических ресурсов. Резервы угля (114 млрд тонн, что составляет 12% от мирового объема) расположены на третьем месте после США и России, а как производитель и потребитель страна уступает только США. В 2001 году производство (1 млрд тонн) обеспечило 70% коммерческого потребления энергии с увеличением экспорта (55 млн тонн). Запасы нефти составляют 2,3% от мирового объема (3,3 млрд тонн). Производство (163 млн тонн) в 2001 году росло менее быстро, чем потребление, поэтому приходилось обращаться к импорту (80 млн тонн), которые охватывали 40% внутреннего потребления. В 2004 году Китай, таким образом, стал вторым в мире импортером нефти после США. Правительственная корпорация CNOOC (China National Offshore Oil Corporation) попробовало влиться в историческую американскую нефтяную компанию UNOCAL; три китайские нефтяные связанные компании (CNOOC, Sinopec, Petrochina) купили долю в российских компаниях, месторождения в Судане, а также права на добычу в Габоне и Анголе. Они стремились увеличить освоение месторождений на Западе (Синьцзян), в Центральной Азии (Казахстан), в России, а также на морском дне. Запасы в Южно-Китайском море (острова Спратли) вызвали соперничество с другими государствами региона, в первую очередь, с Японией. Добыча нефти составляла 24% от всей энергии. Запасы природного газа в том же 2001 году составляли 1% от мирового объема (1370 млрд м3), в то время как производство (30 млн м3) обеспечивало 3% от общего потребления энергии. Гидроэлектрический потенциал также является внушительным (около 379 ГВт): только пятая часть эксплуатируемых запасов покрывает 2% общей энергии. Тем не менее, между импортом сырья и капитала (IDE) и экспортом в Китае достигнут почти идеальный баланс. С 1952 по 2000 год как импорт, так и экспорт вырос с 5% ВВП до 25%, и оба показателя продолжают более или менее ту же тенденцию. Китай не будет знать, таким образом, каких-либо иностранных долгов: уравновешены не только импорт и экспорт, но с течением времени накоплены сильные валютные резервы (в конце 2000 года около 156 миллиардов долларов), которые позволили не девальвировать свою валюту, открыв приток иностранного капитала и отразив спекулятивные атаки на свою валюту[77].

Конкуренция на внутреннем и внешнем рынке и азиатский кризис 1997-98 года подтолкнули к радикальной реструктуризации, которая повысила производительность за счет понижения занятости. Государственная промышленность сократила 35% пролетариев (от 44 до 28 миллионов за тот же период). Тем не менее, в 2001 году Китай, несмотря на это сильное восстановление, по-прежнему переживал сильное отставание в промышленной производительности по сравнению с другими странами, хотя эта разница в секторах, где присутствует иностранный капитал (электроника, текстиль, строительство автомобилей) была значительно уменьшена. Устранение избыточной занятости поддерживалось политическими мерами. В 1979 году выпущена «политика одного ребенка», которая с 1984 года применяется строго только в крупных городах. Рождаемость снизилась от 37 на 1000 в 50-х годах до 34 на 1000 в начале 70-х годов и 18 на 1000 в конце того же десятилетия, и в конце 90-х сократилась до 16 на 1000. Учитывая, что уровень смертности также упал до 6,5 на 1000, разница между этими двумя показателями (16-6,5) указывает на то, что население Китая увеличивается до 10 на 1000 в год: примерно миллиард и триста миллионов населения растет до 13 миллионов в год. Продуктивные потребности в прибыли поддерживаются не только уменьшением рождаемости, но и увеличением скорости увеличения мужского населения: соотношение между числом родившихся мужчин и родившихся женщин в 1995 году дошло до 1,15. В 2000 году в возрастной группе от 10 до 14 лет насчитывалось 170 миллионов мужчин и 150 миллионов женщин.

Мировой экономический кризис

ВВП Китая: движение вслепую и по-крупному

За двадцатилетний цикл, с 1990 по 2010 год, Китай увеличил свой ВВП на 178%, т.е. в среднем на 8,9% в год, в то время за тот же период США увеличили свою экономику на 52,09% (среднегодовой показатель +2,46%), ЕС — на 36,14% (среднегодовой показатель +1,8%), Япония —на 23,47% (среднегодовой показатель +1,17%), Индия — на 178% (среднегодовой показатель +6,5%)[78]. Если взять во внимание рост ВВП только за последний десятилетний цикл (2002-2011), то видно, что Китай[79] вырос в среднем на 9% в год (начиная с 2002 года, в приведенной ниже таблице отсутствует значение за 2001 год), в США средний годовой прирост гораздо ниже (на 2,1%), тот же показатель для Японии не превышает 1%, а для Германии как всегда еле превышает 1%.

Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	7	8		8	8	9,1	9,1	10,2	11,9	9	9,1	10,3	9,2
Страна	1999	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	4,1	5	0,3	2,45	3,1	4,4	3,2	3,2	2	1,1	-2,6	2,8	1,7
Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Япония	0,3	1,3		-0,3	2,7	2,9	2,6	2,2	2	-0,7	-5,2	3,9	-0,7
Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Германия	1,5	3		0,4	-0,1	1,7	0,9	2,7	2,5	1	-4,7	3,5	3,1

В абсолютном размере стоимости по данным 2011 года, ВВП Китая достиг около 11,400 млрд долларов США, что далеко от ВВП США в размере 15,290 млрд долларов. Но разница со временем сокращается. Например, в 2012 году ВВП Китая, как всегда в абсолютных значениях (в миллиардах долларов), по-видимому, поднялся до 12,471, в то время как ВВП США вырос до 15,700, и такой рост значительно медленнее, чем темпы китайской экономики. Согласно некоторым статистическим числам[80], если учесть ВВП (проданные товары и услуги в каждой стране) по «одинаковым ценам» (а именно по индексу мобильного телефона одной и той же стоимости в Китае, в Италии или в Бразилии), а не по динамике курсов валют на рынке, китайский ВВП уже догнал ВВП США в конце 2013 года (16,400 млрд долларов Китая против 16,200 млрд долларов США)[81]. Но США, находясь на фронте войны бухгалтерских и статистических данных, «обнаружили это» и приготовили свое оружие: по-видимому, если учитывать такие числа, как расходы на исследования и разработки, а также продажу прав на экранизацию фильмов, то ВВП Америки вырос еще на 3%[82]. Другие государства, в абсолютном выражении ВВП, уже остались позади Китая несколько лет назад: данные 2011 года говорят нам, что ВВП Япония равен 4500 млрд долларов, а Германии — 3140 млрд долларов, это видно из ниже приведенных таблиц, составленных по вышеупомянутому источнику:

Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	4.800	4.500		5.700	6.449	7.262	8.883	10.170	7.099	7.973	8.818	10.090	11.440
Страна	1999	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	9.255	9.963	10.082	10.400	10.990	11.750	12.310	13.130	13.780	14.260	14.120	14.660	15.290
Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Япония	2.950	3.150		3.550	3.582	3745	4.025	4.218	4.272	4.329	4.149	4.310	4.497
Страна	1999	2000		2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Германия	1.864	1.936		2.184	2.271	2.362	2.480	2.630	2.807	2.918	2.815	2.940	3.139

Что касается ВВП на душу населения, то Китай, с его 1,300 миллиардом жителей, по-прежнему находится на албано-болгарском уровне, и это заметное отличие от других крупных капиталистических стран; например, в 2012 году ВВП на душу населения в Китае был около 9 500 долларов, в то время как в США этот показатель находятся на уровне 49 000 долларов, в Германии — на уровне 38 000, Италия — на уровне 30 000, Япония — на уровне 35 000, но это означает, что потенциал развития Китая по-прежнему может быть значительным.

По данным Национального статистического управления, в 2012 году ВВП Китая, пусть и приблизился в абсолютных числах к ВВП США, по-видимому, сильно замедлился по сравнению с предыдущими годами: зафиксированный показатель в 7,5% на самом деле оказался самым низким за последние 13 лет. В 2013 году цифры подтвердили замедление Китая: ВВП вырос на 7,7%, но только «в рамках прогнозов», так как уже в середине года заметно просел экспорт. В первом квартале 2014 года рост по-прежнему замедляется, что приводит к 7,4% к показателю за тот же квартал прошлого года и к годовым 7,5%. Тем не менее, премьер-министр Ли Кэцян, от имени новых китайских верхов, проявил «понимание» к замедлению ради « менее стремительного, но более стабильного роста ». « Бурный рост Китая за последние 30 лет, — обнадеживающе объясняет Цзо Сяолей, директор China Galaxy Securities, — был основан на ключевом факторе: благоприятные условия в рабочей силе. Сегодня все изменилось. […] Это нормально, что наш потенциал роста будет меняться. Китай вступил в новую экономическую фазу и темп роста приспосабливается к новых условиям ». До сих пор рост Китая подталкивался главным образом экспортом и инъекциями ликвидности, но глобальное замедление, с одной стороны, и чрезмерно зависимый финансовый рынок, с другой, убедили Пекин изменить курс. Отныне цель реформ — переориентировать производство, в первую очередь, на внутренние спрос и потребление.

Экспорт и торговля: «новая мировая фабрика»

И если говорить об экспорте, то на самом деле почти весь китайский экономический бум был связан с ним. За последние 20 лет экспорт вырос более чем на 20% в год, что привело к росту ВВП. В 2010 году темпы роста экспорта по-прежнему составляли 31%, в то время как в 2011 году они снизились до 25%. В 2012 произошло резкое снижение до 7,9%, не только из-за мирового экономического кризиса (особенно в ЕС и США), но и по причине увеличения заработной платы, в основном из-за сокращения доступной рабочей силы. Кроме того, курс китайской валюты юань, удерживаемый на низком уровне (в отличие от высокой стоимости доллара) для поддержания конкурентоспособности экспорта, поднимал вверх цены на многочисленные импортные товары, в которых сильно нуждаются многие отрасли экономики Китая.

Тем не менее, уже в 2008 году Китай стал крупнейшей в мире страной-экспортером (несмотря на снижение экспорта в те страны, что больше всего пострадали от экономического финансового кризиса, США в первую очередь), с показателем в 1,435 млрд долларов, впервые обогнав те же США, которые в этом году остановились на 1,295 млрд долларов. С 1999 по 2011 год экспорт Китая всегда был выше чем импорт, со средним годовым профицитом около 125 млрд долларов. С другой стороны, США за тот же период зафиксировали средний годовой профицит примерно 597 млрд долларов.

Экспорт в млрд долларов

Страна	1999	2000	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	194.9	232	312.8	325.6	436.1	583.1	752,2	974	1.435	1.204	1.506	1.904
Страна	1999	2000	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	663	776	723	587	714.5	795	927.5	1.024	1.291	1.065	1.270	1.497

Импорт в млрд долларов

Страна	1999	2000	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	165.8	197	268.6	295.3	397.4	552.4	631.8	777.9	1.074	954,3	1.307	1.743
Страна	1999	2000	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	912	1.223	1.148	1.165	1.260	1.476	1.727	1.869	2.112	1.575	1.903	2.236

Баланс текущих счетов приведен ниже (в млрд долларов и в соответствии с приведенным выше источником):

Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	30.3	160.8	179.1	371.8	426.1	297.1	305.4	201.7
Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	-646	-829	-862	-731	-673	-378	-470	-473
Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Германия	73	115	134	254.50	243	168	188	188

Мы также собрали данные 2012 года для трех стран в миллиардах долларах.

Китай: экспорт 2049, импорт 1818, баланс с профицитом 231.

США: экспорт 1547, импорт 2335, баланс с дефицитом 788.

Германия: экспорт 1407, импорт 1167, баланс с профицитом 240.

В 2012 году Китай догонит США даже на «решающем» для Вашингтона, фронте глобальной торговли: 3,867 миллиарда долларов в качестве суммы экспорта и импорта Китая против 3,882 миллиарда долларов США[83].

В 2013 году общая стоимость импорта-экспорта Китая, по-видимому, превысила отметку в 4000 млрд долларов с ростом на 7,6% без учета влияния обменного курса. По этому поводу Шэнь Даньян отметил: « судя по общей тенденции, мы проявили оптимизм и благоразумие относительно развития внешней торговли […]. По данным наших опросов, мы наблюдаем увеличение затрат в Китае, в частности, есть большие проблемы для малых и средних экспортных предприятий. Согласно опросам, 54% компаний считают, что рост затрат повлиял на экспорт. […] конкуренция на международном рынке становится все более и более ожесточенной, благодаря ускорению переноса заказов и отраслей за границу. В этом контексте очень сложно точно оценить рост внешней торговли, и в целом создается впечатление, что рост не превышает уровня прошлого года ». Тем не менее, США не только отмечают, что импорт постоянно превосходит экспорт, но и теряют первенство общей торговли, то есть по сумме двух направлений бюджета, это первенство, которое они держали с завершением Второй мировой войны. Как пишет ТАСС: « Пекин становится первым торговым партнером многих европейских стран, включая Германию ». К 2020 году, по словам аналитика Джима О’Нила из Goldman Sachs, экспорт Германии в Китай будет вдвое больше, чем экспорт во Францию. « Для многих стран во всем мире Китай быстро становится самым важным деловым партнером », — объясняет О’Нил в Bloomberg, отметив, что на этом этапе все больше и больше европейских стран будут отдавать предпочтение партнерству с Пекином, пренебрегая нациями-соседями.

Но в то время как Китай пытался противодействовать угрозе «чрезмерного экспорта», опасность исходила снаружи, от того же традиционного союзника – Германии — что в 2013 году[84] достиг приблизительно 200 млрд долларов в сальдо торгового баланса, что составляет 7,3% от ВВП, став первым в мире экспортером. Китай, видимо, будет иметь более высокую прибыль, чем Германия, около 260 млрд долларов, но в абсолютном значении пока ВВП Китая превышает ВВП Германии примерно в три раза, его процентное соотношение прибыли к ВВП ниже чем в Германии, которая экспортирует больше, чем производит, даже в отношении того же Китая. Этот факт «смущает» США, которые обвиняют Германию в «подрыве европейской и мировой экономической стабильности», тем более, что профицит торгового баланса Германии, по-видимому, в основном увеличивается по отношению к обмену с США и тем же Китаем (в то же время на 5,1% уменьшается обмен с Японией из-за споров об островах). Тем не менее, 260 млрд сальдо торгового баланса Китая в 2013 году составляет 7,6% по сравнению с 2012 годом, и они составляют 119 млрд долларов по отношению к торговле с Европой, что на 2,1% больше, чем в 2012 году.

Мы видели, что Китай ринулся в гонку мировой торговли уже в начале 1990-х годов, с окончанием государственной монополии на внешнюю торговлю и её заменой растущим числом компаний, ориентированных на глобальный рынок. Уже в 1992 году только 20% внешней торговли контролировалось государством. Затем тенденция продолжилась сначала со снижением, а затем и освобождением от таможенных тарифов, касающихся как экспорта, так и импорта товаров, собираемых и направляемых в Китай на обработку, в то время как тарифы сохранялись только для импорта продукции для внутреннего использования или потребления. Большое соревнование касалось в основном совместных предприятий, компаний и иностранных групп. В 2013 году, несмотря на незначительное снижение (2,9%), внешняя торговля все еще зависела от иностранных групп и смешанных предприятий на 46,1%, то есть почти половину внешней торговли. Более гибкие малые и средние предприятия (МСП) также увеличили свою долю в торговле на 20,6%, что привело к увеличению их доли до 33,3% от общего объема китайской торговли. С другой стороны, государственные предприятия потеряли еще 0,6% по сравнению с 2012 годом. Увеличение экспорта (+10,3%) было сосредоточено главным образом на областях с более низкой стоимостью труда и более высокой интенсивностью: текстиль, одежда, сумки, обувь, игрушки, мебель, пластик, что составляло 20,9% от общего объема экспорта. Обрабатывающая промышленность увеличила свою долю на экспорт всего на 1%, в то время как на ее долю по-прежнему приходится 32,6%.

Что касается импорта, то потребительские товары и сырье увеличились (+4% нефти; +10,2% железной руды; +13,4% угля)[85]. Наиболее важными целевыми рынками китайского производства являются США, на которые приходится 17,2% от общего объема мирового экспорта Китая, и Гонконг, который получает 15,8%. Далее значительно выросли уровни экспорта в Японию, которая привлекает 7,4% экспорта, и в Южную Корею, в которую отправляется 4,3%. Помимо Соединенных Штатов, экономика которых уже много лет связана с китайской, экспорт КНР сосредоточен в Азии и особенно в странах, близких географически и более развитых экономически.

Что касается импорта, сценарий не сильно изменился. На этом фронте, главным торговым партнером является Япония (из которой в Китай поступает 9,8% мирового импорта), далее следуют Южная Корея (9,2%) и США (7,1%). Соответствующие доли имеют страны двух других континентов, такие как Австралия (4,3%) и Германия (5,1%). С Германией торговый обмен увеличивался и в 2013 году стал равен 205 млрд долларов, подтолкнув Германию к блокированию действий Европы против импорта солнечных панелей из Китая. Следует отметить, что почти две трети китайского импорта из «других стран» с меньшими долями: источники импортных товаров для китайского рынка намного шире, чем экспорт, что свидетельствует о том, что многие страны по всему миру пытаются проникнуть на рынок.

Этот показатель импорта и экспорта теперь создает много забот китайскому правительству. После нескольких «капризов» (по меньшей мере, это происходило дважды) с ненормальными всплесками в мае и ноябре 2013, в марте 2014 года экспорт Китая резко снизился на 6,6%, опустившись до 170,11 млрд долларов. Импорт снизился на 11,3%, и весь объем внешней торговли понизился на 9%[86].

Инвестиции: ускоритель «процветающих» секторов

Экспорт всегда находил свою основу развития в сфере, как местных, так и зарубежных инвестиций. Эти выросшие капиталовложения были направлены, согласно капиталистической логике максимальной прибыли, в сектора максимально высокой производительности труда: например, электроника или электричество быстро выросли, в то время как традиционные отрасли тяжелой промышленности — металлургия, механика и текстиль — резко сократились. В самом деле, недавняя большая доступность рабочей силы, высокая интенсивность труда в рамках производственного процесса (в смысле увеличение абсолютной прибавочной стоимости) замедлили вытеснение рабочей силы высокотехнологичным оборудованием, и, следовательно, затормозили даже небольшое увеличение производительности труда. Очевидно, что технологический разрыв отличается от сектора к сектору: производительность возросла, прежде всего, благодаря капиталу, вложенному другими странами, особенно теми, что импортировали и позволяли использовать передовые технологии. Китайская экономика комплексно, несмотря на огромный рывок вперед, по причине высокой доступности «дешевой» рабочей силы (по крайней мере, так было еще несколько лет назад), все еще остается, в целом, очередной страной с производительностью труда ниже, чем в крупных странах старого империализма: низкий органический состав капитала и дефицит продукта для совместного труда, ситуация значительно хуже в сравнении с более старыми империалистическими экономики.

Среди прочего, в комплексной китайской экономике, несмотря на развитие частных предприятий, в том числе с вложениями иностранного капитала, число традиционных предприятий и производственных секторов – более отсталых и неэффективных — по-прежнему преобладает над другими. В 2001 году эти предприятия, как мы уже говорили в предыдущей части, составляли около 40% ВВП, в то время как другие 60% были равномерно распределены между двумя другими секторами: частным капиталом и иностранным капиталом. Тенденция в частной сфере заключалась в постоянно растущем развитии иностранных компаний и секторов высоких технологий и высокой производительности.

В 2012 году по иностранным инвестициям Китай попал в первую тройку стран в мире. По данным правительства, в прошлом году прямые инвестиции выросли на 17,6% годовых, до 87,8 млрд долларов: это абсолютный рекорд, по данным Министерства торговли. По сравнению с 2011 годом, когда прямые инвестиции выросли на 8,5%, произошло ускорение, поскольку прямые транснациональные инвестиции во всем мире упали в 2012 году на 17% из-за экономического кризиса.

В 2013 году иностранные инвестиции, согласно официальным данным, сделанным Министерством торговли, выросли на 16,8%, что привело к 90,17 млрд долларов, особенно в энергетике и ресурсах. Гонконг, Тайвань, Япония, Таиланд и Сингапур давно стали основными инвесторами, и вырастили свои вложения на 7,1%. Российские инвестиции в 2013 году выросли более чем на 4 млрд долларов (это 518% по сравнению с 2012) в различных проектах в области энергетики. Американские инвестиции в 2013 году увеличились до 4,23 млрд долларов, с увеличением в 125%. Японские инвестиции, из-за различных политических споров, упали на 4,23%, достигнув 7,1 млрд долларов. Европейские вложения снизились на 13,6%.

Прямые иностранные инвестиции (ПИИ) в Китай, за исключением финансовых, после снижения на 3,7% в 2012 году (112 млрд долларов) в 2013 году выросли на 5,3%, что привело к показателю примерно в 118 млрд долларов. Прямые инвестиции Европейского Союза в Китай увеличились на 18,1% в 2013 году, что привело к 7,2 млрд долларов. Большинство прямых инвестиций в Китай происходит из азиатских стран, и Тайвань, Гонконг, Япония и Сингапур возглавляют этот рейтинг.

Во время пресс-конференции, прошедшей 16/1/2014 в Пекине, чиновники Министерства торговли заявили, что в течение трех лет стоимость китайских иностранных инвестиций превысят стоимость иностранного капитала. « В прошлом году, прямые нефинансовых инвестиции достигли 90,17 млрд долларов, и в том же году, мы привлекли 117,586 млрд долларов, с разницей примерно в 10 миллиардов долларов. В таких условиях, если не в этом году, то в следующем или через два года, доля зарубежных инвестиций Китая должна превысить долю использования иностранного капитала. Китай осуществляет комбинированное развитие внедрения иностранного капитала и интернационализации, это отличная вещь для всего мира, а также для международного делового сотрудничества и экономического сотрудничества с зарубежными странами ». В 2013 году направление иностранных инвестиций в Китай было реализовано в сфере услуг.

Долг: государственный, иностранный, частный, местного управления

У Китая до сих пор не было проблем с государственным долгом. За исключением его повышения в 2011 году до 43% ВВП, а в 2013 году — до 56%, в период с 2004 по 2010 год средний показатель был относительно низким: 21% ВВП. Следует учитывать, что государственный долг США за тот же период в среднем составлял 65% ВВП, а японский — даже 160%, как указано в следующих таблицах (согласно источнику, указанному выше):

Государственный долг млрд долларов

Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Китай	31,4	24,4	22,1	18,4	16,2	16,9	17,5	43,5
Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
США	65	64,7		60,8		53,5	58,9	67,7
Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Япония	164,3	158	176,2	170	173	192,9	225,8	211,7
Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011
Германия	65,8	67,3	66,8	64,9	64,4	73,2	78,8	81,8

Это объясняется тем, что в структуре государственного долга Китая, уровень внешнего долга всегда был почти незначительным и остался очень низким, особенно если сравнивать с другими державами:

Внешний долг млрд долларов

Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
Китай	159	162	149,4	149,4	197,8	233,3	252,8	305,6	363	379,8	349,3	406,6	697,2
Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
США	862	862	862	862	1,400	1,400	8,837	10,040	12,250	13,640	13,450	13,980	14,710
Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
Германия							3,626	3,904	4,489	5,250	5,208	4,713	5,624
Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
Япония							1,545	1,547	1,492	2,231	2,132	2,441	2,719

Китай, другими словами, никогда не имел необходимости брать в долг у других государств (за исключением уже упомянутого периода 50-х годов, с кредитом, взятым у СССР, позднее постепенно погашенным), имея в последние десятилетия всегда положительное сальдо экспорта/импорта, как мы видели, и даже рост в годы нынешнего экономического кризиса и, следовательно, рост поступлений иностранной валюты в государственную казну. Другими словами, крупные империалистические державы не смогли вогнать Китай в долги, это метод, который применялся, особенно в 1990-х и начале 2000-х годов, в отношении развивающихся стран (например, Мексика, Аргентина, Бразилия и т. д.), или стран «без развития» (любопытно, почему?!) или совсем недавно в отношении Греции, метод долговой зависимости от империалистических держав и мертвой привязанности к этому долгу, что привело некоторые из этих стран к банкротству, к просьбам о реструктуризации долга или одностороннем погашении самого долга (как это произошло в Аргентине).

Нынешний рост государственного долга Китая является лишь косвенным и частичным последствием от недавнего снижения ВВП. Прежде всего, у него есть внутренние мотивы, связанные с необходимостью реорганизации инфраструктуры, экономики и внутреннего потребления. В ходе экономического кризиса европейские и американские рынки становятся все более насыщенными, все менее доступными на плане прибыльности, поэтому Китай теперь вынужден ориентировать свою продукцию меньше на внешний рынок и больше на внутренний рынок. По сравнению с прошлыми показателями, он должен довольствоваться более низкими прибылями, полученных от внутреннего рынка, а не рисковать все еще массовыми инвестициями или экспортом в страны, где рынки перенасыщены товарами, поэтому сопряжены с потенциальными или реальными рисками, или совсем неприбыльны. Китай давно планировал это, что объясняет, почему он пытался облегчить государственный долг США и Европы, скупая свои ценные бумаги государственного долга. Но это бесполезно, так как экономический кризис в США и ЕС не прекратился, а продолжил двигаться вперед и, несмотря на снижение в расходах на социальные нужды, приватизацию и т.д., инвестиции в эти области старого капитализма до сих пор не смогли запустить реальное восстановление (даже при нынешнем скромном восстановлении в США). Рынки США и ЕС все еще остаются на прежнем уровне, «страдает» не только китайский экспорт, его производственный аппарат (структурированный, как мы видели, в основном в экспортном направлении) и инвестиции, но, очевидно, даже поставщики для этого производственного аппарата, в основном в области Южной части Тихого океана (особенно в Австралии) или Латинской Америки, активно экспортирующие сырье в Китай[87]. Эта ситуация уже несколько лет производит в Китае целый ряд драматических эффектов. Это, конечно, общее замедление производства, закрытие заводов, банкротства и увеличение безработицы. По-видимому, сотни тысяч малых и средних предприятий оказались в долговой спирали[88], и большинство разорившихся фирм — это именно те, которые находятся в восточной провинции Чжэцзян и особенно в городе Вэньчжоу, с 6 миллионами жителей. В 1990-х годах только в этом регионе поселились около 400 тысяч фирм, 70% из которых работали на экспорт, особенно в области электроники, игрушек, одежды, носков и обуви. Бум завершился в 2010 году после увеличения стоимости рабочей силы, сырья и ограничительной правительственной политики инфляции, что затруднила банковское кредитование предприятий, заставляя их обращаться в теневые банки с ростовщическими интересами. В целом, похоже, что 1/6 предприятий региона (около 76 тысяч) пришлось закрыть, в то время как многие тысячи других все еще находятся под угрозой банкротства. Таким образом, трудности растут даже для прибрежных провинций Китая, так называемых «мастерских мира».

Чтобы как можно решительнее справиться со сложившейся ситуацией, инвестиции сейчас направляются в инфраструктуру или строительство с целью как можно больше увеличить производственный аппарат в будущем. Но эта попытка в ближайшем времени несет за собой увеличение целого ряда расходов, возложенных на органы местного самоуправления, которые, очевидно, значительно раздувают государственный долг. В 2010 году задолженность местных администраций вырос на 67% и продолжил расти с темпом 35% в год. В сентябре 2011 года долг китайских провинций составил 2 300 млрд долларов, и не мало из них были близки к дефолту. В июле 2013 года она составила 2957 млрд долларов. Если добавить эту сумму к долгу всего китайского государства (5008 млн долларов, в июне 2013 года), «Народная Республика» станет вторым государством в мире после США по размеру государственного долга в абсолютных числах: 7965 млрд долларов примерно, т. е. 56% его ВВП. Увеличение государственного долга местных администраций связано во многом, с тем, что они все чаще вынуждены брать на себя строительство дорог, железных дорог, аэропортов, метро, которые составляют основную часть будущего развития китайского производства и строительство которых уже задерживается. Дело в том, что инвестиции в эти работы финансируются за счет долга, накопленного самими местными властями. Государство позволяет центральным банкам государственных кредиторов растянуть сроки погашения задолженности как можно дольше. На самом деле государство не может позволить местным администрациям потерпеть неудачу, поскольку ему приходится напрямую вмешиваться в свои ликвидные активы, чтобы покрыть дыры в долгах.

Вопрос о задолженности местных администраций всегда представлял собой одну из многих «оккультных тайн» в Пекине. Но накопленные долги теперь, похоже, достигают уровня покровительства, поэтому «рискуют» вырасти вновь после очередного погашения. Увеличение государственного и местного долга тесно связано с прежней актуальностью государственных предприятий. Съезд КПК в ноябре прошлого года (2013) решил сильно ограничить финансирование в их поддержке. По сути, по-видимому, государственный долг разросся из-за непрерывного финансирования государственных предприятий, в основном неэффективных и удерживаемых в основном в целях поддержания привилегий и власти некоторых партийных группировок (в том числе вновь осужденного бывшего босса Бо Силая).

Банковский кризис, долги и ростовщичество

В связи с этим теневые банки (или, при недостаточном контролировании, так называемые Shadow Banking), похоже, в настоящее время участвуют в совокупном кредитном предприятий на 62%, в то время как «официальные» банки, более или менее контролируемые государством, покрывают оставшиеся 38%, по сравнению с 52% в 2011 году и 92 % десять лет назад[89]. Экономические трудности, связанные в основном с увеличением затрат на производство и задолженностью по отношению к поставщикам или государству, заставляют предприятия брать кредиты и займы в банках или финансовых компаниях, но последние уже находятся на высоком уровне задолженности по причине неплатёжеспособности как самих предприятий, так и местных органов власти. По этой причине за получением кредитов фирмы все чаще обращаются к этим теневым банкам. Известный экономист Ларри Ланг недавно заявил, что « теневая банковская система, любимая многими компаниями в недвижимости и строительстве, имеет кредиты на сумму 30 миллиардов юаней (около 5000 миллионов долларов) на рынке ». Затем он добавил, что « из-за государственной монополии на банковскую систему, частные компании не могут получать кредиты от банков и поэтому обращаются к теневой банковской системе, которая иногда ведет себя как ростовщик »[90]. Ланг замечает, что та же «теневая банковская система» в ближайшее время накопила слишком много долгов и приведет к « еще одному финансовому кризису, особенно ужасному для Китая », прогноз подтвердил глава китайского Банка в октябре 2012 года, заявив, что теневая банковская система ведет к « огромным рискам для банковских и финансовых систем Китая ». Несмотря на замедление роста ВВП в 2012 году, китайское правительство по-прежнему продолжало свою экспансионистскую политику кредитования, предоставляя новые кредиты на 1300 миллионов долларов, что на 10% больше, чем в предыдущем году. В результате в 2012 году общий объем банковского кредита (особенно для предприятий и местных органов власти) достиг 190% ВВП, в то время как в 2008 году составлял 124%[91], таким образом, приведя к увеличению задолженности тех же официальных банков, повышению риска банкротства и невозврату депозитов. В 2013 году китайское правительство, казалось, вынуждено изменить курс по поводу экспансионистской кредитной политики: эти изменения напрямую связаны с замедлением производственной деятельности, приватизацией частных компаний с иностранным капиталом. Все больше и больше кредит выдается на производственную деятельность, направленную на внутренний рынок: но такая деятельность (инфраструктура, строительство) в значительной степени остается в руках неэффективных государственных предприятий и провинциальных администраций. Если, с одной стороны, наблюдается попытка обуздать экспансионистскую политику кредитования в отношении предприятий, которые производят для экспорта, с другой стороны, правительство вынуждено вмешиваться, чтобы возродить предприятия в инфраструктуре, в большинстве своем государственные и в любом случае неэффективные.

К внутренним рынку и потреблению, но «только по необходимости»

Таким образом, Китай смог запустить свой рост, прежде всего, основываясь на экспорте, который связан зачастую с инвестициями иностранного капитала. Если мы наблюдаем противоположную тенденцию к росту внутреннего потребления, то внутренняя активность (инфраструктура, строительство) была и раньше и находилась в руках государственных предприятий или провинциальных администраций, официально оцененных как неэффективные и непроизводительные. В отношении таких предприятий китайское правительство, похоже, решило принять политику ограничения кредита, опасаясь, что чрезмерная ликвидность в обращении может подтолкнуть не к реструктуризации и инвестициям, а к спекулятивным играм или поддержке сильных позиций коррупционеров или местной власти. Однако, как мы уже вспомнили, банкротство местного административного сектора непозволительно, поэтому государство вынуждено одобрять кредиты государственным банкам, чтобы не вмешиваться и не спасать их.

Внутреннее потребление товаров первой необходимости всегда уменьшалось по сравнению с ВВП: сейчас оно составляет около 33% ВВП (и около 50% в 1960 и 1970 годах), в то время как этот параметр в американских семьях составляет около 70%, а в Германии — около 60%[92]. В последние годы из-за давления других империалистических государств Китай уже пытался направить свое производство на внутренний рынок, так как на внешнем рынке усиливается конкуренция из-за общего экономического кризиса. Поэтому экономика имеет тенденцию к росту в секторах, связанных с внутренним потреблением, но только по необходимости, это не только продовольственные товары первой необходимости, но и туризм, онлайн-продажи, производство электроэнергии и т.д. Это общая ситуация для всех так называемых развивающихся стран в ситуации глобального экономического кризиса: снижение общего мирового спроса и уменьшение прибыли на рынках, насыщенных товарами, заставляют страны-производители «озаботиться этими вопросами» и пытаться исправить свои «модели развития» (сегодня «лозунг» экономического развития в Китае это «хорошо и быстро», в то время как до вчерашнего дня это было «быстро и хорошо»: социалистические тонкости, конечно). Но даже недавнее повышение заработной платы, безусловно, не увеличит внутреннее потребление из-за повсеместного роста цен не только на продукты питания, но и на дома, страхование здоровья, расходы на образование и т.д. Основным препятствием для развития внутреннего рынка и представлено в Китае существованием того фактора, который с другой стороны позволил каждый раз ставить экспортные рекорды: это низкая зарплата китайских рабочих. В 2012 году было небольшое оживление внутреннего потребления (около 13,6%), позднее в первом квартале 2014 года произошел спад на 12,2%, признак больших трудностей переориентирования производства с внешнего экспорта на внутренний.

Достаточно «одного ребенка»: увеличение рабочего перенаселения

В течение последних трех десятилетий, мощный китайский экспорт стали возможным благодаря низкой стоимости рабочей силы, предложение рабочей силы больше, чем необходимое число рабочих, а количество голодных, переезжавших из сельской местности в города, расширилось. Но китайское правительство также опасалось, что избыток доступной рабочей силы, в дополнение к «нормальному» рабочему перенаселению, может определить немало проблем и социальных опасностей. Именно так в 1979 году официально начался год «большой гонки» реформ, так называемой «политики одного ребенка». Такая политика, которая до сих пор способствовала сохранению высоких показателей ВВП Китая, защищенных от вероятных социальных потрясений, где-то год назад стала приводить к негативным последствиям для той же самой экономики. Речь идет не только о старении населения, увеличении доли людей старше 65 лет, но и о том, что рабочая сила в трудоспособном возрасте пошла на резкое снижение, в то время как стоимость рабочей силы, вследствие этого, быстро увеличилась в последние годы. В 2012 году рабочая сила в возрасте от 15 до 59 лет впервые фактически снизилась на 3 миллиона и 450 тысяч, что равно 0,4% от рабочей силы 2011го года. Если скорость снижения останется той же, по оценке китайских официальных органов, то это окажет огромное влияние на заработную плату и будущий экономический рост. И тенденция, по-видимому, может продлиться много десятилетий. Организация Объединенных Наций оценивает, что к 2030 году более 60 миллионов работников должны покинуть «работу». Таким образом, повышение заработной платы стало пугалом, которое раскачивало и встряхивало китайское правительство на недавнем ноябрьском съезде, посвященном этой проблеме. Это, конечно, не тот случай, когда частичная отмена «политики одного ребенка» найдет непосредственное применение в богатой провинции Чжэцзян, к югу от Шанхая, в так называемом «Золотом треугольнике». Речь вообще идет о том, чтобы немного пополнить рабочее перенаселение, которое сжалось до неприемлемого уровня, что привело к увеличению заработной платы и уменьшению прибыли.

Взглянем, прежде всего, на последствия «политики одного ребенка» по темпам роста населения:

Рост населения (в миллиардах единиц)

Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
Китай	1.261	1.273	1.284	1.286	1.298	1.306	1.313	1.321	1.330	1.338	1.330	1.336	1.343

Коэффициент роста населения (уровень рождаемости к уровню смертности)

Страна	2000	2001	2002	2003	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2011	2012
Китай	0,9	0,88	0,87	0,6	0,57	0,58	0,59	0,61	0,63	0,66	0,49	0,49	0,48

Как можно видеть, темпы роста населения, которые в предыдущем десятилетии составляли около 10 на тысячу человек (прирост населения 13 миллионов в год), уменьшаются вдвое и снижаются в среднем до 5 на тысячу в последнее десятилетие, это около 7 миллионов в год.

Последствия для численности активного занятого населения в сумме с рабочим перенаселением, можно увидеть из следующей таблицы:

Страна	1999	2000	2001	2003	2005	2006	2007	2008	2009	2010	2012
Китай	700	706	744	760	791	798	800	807	813	780	795

Следовательно, по сути наблюдается определенная стагнация активного населения, начиная, по крайней мере, с 2005 года.

Однако мы не нашли данных о распределении между занятым и неактивным населением. Тем не менее, данные о процентном соотношении безработицы, которые читаются из следующей таблицы, показывают, что безработица снижается, поэтому в будущем доля занятого населения вырастет:

Страна	2004	2005	2006	2007	2008	2009	2011
Китай	10,1	9,8	9	4,2	4	4,3	6,5

Уровень активного рабочего населения падает: другими словами, рабочее перенаселение сокращается, что обычно приводит к ослаблению или исчезновению давления на заработную плату, что за последние 2-3 года фактически стало выше с повышением паники иностранных и отечественные инвесторов.

Жилищный вопрос или очень большой дефицит и переполненность жилья

Чтобы противостоять ожидаемому сокращению экспорта и, следовательно, поддержанию высокого уровня ВВП, китайское правительство в последние годы сделало большую ставку на «внутренний спрос» в секторе строительства, что пытался сохранить индексы производства и «преодолеть» (на их взгляд) постоянную городскую перенаселенность, а также недвижимость, которая, безусловно, является основным драйвером внутреннего рынка и потребления. В конце 2008 года правительство Китая приняло масштабный план на сумму около 588 миллионов долларов, что побудило государственные банки сделать то же самое, в то время как «местные органы власти» также увеличили свои расходы, чтобы простимулировать дальнейшую урбанизацию, в общей сложности на около 900 миллионов. Однако эти инвестиции привели не к удовлетворению внутреннего спроса, а к большой нехватке и переполненности жилья, что только задало рост цен на уже построенные дома (например, в 2009 году на 7,8% за год выше). Опасаясь образования «пузыря на рынке недвижимости», подобного американскому пузырю 2007 года, правительство Китая ввело ограничительные меры по кредитованию (повышение налога на недвижимость, ликвидация ипотеки для первой покупки дома и т.д.), обусловив повышение процентной ставки центральным банком. В 2001 году эта мера привела к некоторому замедлению роста цен на жилье, на которое напрямую влияют динамика ставок процента[93], а также замедление общего экономического роста. Обеспокоенное этим замедлением производства, правительство было вынуждено снова снизить ставки процента, но это вызвало новый рост цен на жилье. Поэтому движение происходит в постоянном и неразрешимом противоречии: китайское правительство, как и любая капиталистическая экономика в ситуации сильного экономического кризиса, не может позволить себе поддерживать высокие ставки процента; оно вынуждено уменьшать их, чтобы поддержать или восстановить экономическую активность; но, уменьшая ставку процента, автоматически также растут цены на жилье. Много капитала вкладывается в сектор недвижимости, где прибыль больше из-за большой нехватки жилья, но прежде всего из-за спекуляций на большом расширении сельскохозяйственных земель, заброшенных крестьянами и затем проданных под строительство.

Также в 1998 году, перед лицом краха «азиатских тигров», финансовый кризис поставил китайский экспорт в Юго-Восточную Азию в сложную ситуацию с серьезными последствиями замедления роста ВВП (с 8,8% до 7,2%) и потере рабочих мест. Затем правительство приступило к реформе, стимулирующей внутреннее производство и спрос, в частности сектор недвижимости, что, в свою очередь, должно было простимулировать секторы строительства, электричества, бытовой техники и т.д. Реформа также включала в себя сокращение государственного контроля за строительством и более широкое упрощение кредитования частных компаний. Результатом стала только новая спекулятивная дата: с 2001 по 2004 год цены на жилье выросли на 25%, с пиками до 70% в таких городах, как Шанхай. Затем последовало несколько лет правительственных мер «против пузырей на рынке недвижимости», но с экономическим кризисом 2007 года и чучелом сокращения экспорта мы вернулись к самым массовым инвестициям на внутреннем рынке и особенно на рынке недвижимости. Поэтому правительство только воспроизводит новые условия для нового повышения цен и формирования нового пузыря на рынке недвижимости с очень опасными последствиями.

Это явление известно всем экономикам и крупным городским центрам. Строительство новых (не роскошных) жилищ «объективно» останавливается или замедляется из-за низкого общего уровня жизни и, прежде всего, из-за низкой заработной платы, низких арендных ставок. Чтобы инвестировать капитал в строительство, требуются государственные вклады, низкие ставки процента и другие смягчения: но тогда в связи с большой потребностью в жилье дефицитные дома будут выставлены на продажу или в аренду по высоким ценам, с параллельными инвестициями, особенно в сектор промышленного строительства (склады и т. д.) или в элитные дома. Недавно[94] мы узнали, что цены на жилье в Китае настолько высоки, что они недоступны даже для среднего класса, который должен довольствоваться « арендой гипсокартоновых комнат площадью в несколько квадратных метров, вдвое меньшими по размеру от нормальной комнаты, или получением кроватей в импровизированных общежитиях; Китайские рабочие сектора услуг и служащие уже давно отказались от своей мечты о покупке дома… ».

По сути, в связи с недостатком жилья строится меньше домов, дефицит постоянно увеличивается, а построенные дома настолько дороги, что недоступны даже для среднего класса. Мы говорили, что это типичное явление любой капиталистической экономики, каждого городского центра. Часть построенных домов остаются пустыми или пустующими, в ожидании «хороших» покупателей или арендаторов. С другой стороны, уже заселенные дома из-за роста населения и урбанизации (которая в Китае еще очень высока) становятся переполненными из-за плохого состояния жилья и содержания[95]. Это «заново открывает» необходимость время от времени контролировать цены на жилье и арендную плату, приправленные «находками» подобными недавнему введению своего рода китайский IMU, налога на недвижимость (одновременно с разговорами о том, что «весь мир и все остальные страны» …капиталистические!). Но, по этой причине, хотя строительство элитных домов по высоким ценам может немного сократиться, строительство «обычных» домов по «более доступным» ценам также не будет расти. Между прочим, следует отметить, что представители КПК, по-видимому, в основном являются собственниками крупных зданий, связанных «двояким образом со строительной промышленностью», в основном с крупными спекулянтами (например, в отношении преобразования сельскохозяйственных земель), занятыми землей под застройку, на которой местные администрации особенно спекулируют, чтобы «сделать деньги»). Короче говоря, «внутренний спрос», внутреннее потребление в области строительства, в котором якобы наблюдается «стремление» к «общему возрождению» сектора, экономики и потребления в целом, на самом деле «не существуют» — и, конечно, не потому, что существует большая потребность в жилье, а потому, что цены недоступны для значительной части населения Китая, ни для пролетариата (от голодающих зарплат), ни для большей части той же мелкой буржуазии и, конечно, для остальных больших крестьянских масс, вынужденных постоянно бежать из села из-за голода, долгов и ростовщиков. «Спрос» на недвижимость существует только среди немногих привилегированных секторов, крупных и мелких спекулянтов и всевозможных паразитов; прежде всего, из состава большого центрального политического и бюрократического аппарата и тех провинций, которые независимо своих возможностей поглощали дорогие дома и здания, все они безусловно, не смогут поднять и оживить потребление и поменять судьбу строительного сектора или экономики в целом[96].

Сельское хозяйство или как справиться с развитием всеобщего, подлинного голода?

Несмотря на стремительный рост промышленного сектора и сферы услуг, первичный сектор сельского хозяйства всегда остается жизненно важной и наиболее важной отраслью: на один миллиард и триста миллионов общей численности населения (данные 2012 года)[97], по общей оценке 721 млн (54,3%) по-прежнему живут в сельской зоне, в то время как остальные 45,7% проживает в городах. В 2012 году 35% занятой рабочей силы по-прежнему работали в сельском хозяйстве, но производили только 10% ВВП, в то время как в промышленности 30% занятой рабочей силы производили 45% ВВП и оставшиеся 35% рабочей силы — 45% ВВП в секторе услуг[98]. Первичный сектор производит на 7% больше сельскохозяйственной продукции, чем в ЕС, и на 205% больше, чем в США. Сельскохозяйственное производство составляет 15% ВВП и растет в среднем на 8% годовых[99].

Мы видели, как в течение всего времени, начиная с земельной реформы 1950 года, сельскохозяйственное производство, как это обычно бывает в капиталистическом способе производства, постоянно «приносилось в жертву» промышленному производству. Технологии, сильно развитые в основном в области электроники, информатики и т.д., в крупных промышленных и городских центрах Юго-Восточного побережья, заметно отстают в огромной оставшейся области и, следовательно, почти во всех сельских местностях. Низкие цены на сельскохозяйственную продукцию, установленные государством для того, чтобы накормить городское население, в основном состоящее из пролетариев с очень низкой заработной платой и, следовательно, с небольшими затратами (прежде всего, чтобы угнаться за непрерывным развитием промышленности), не были бы несчастьем, если бы цены на сырье и сельскохозяйственное оборудование также сохранились низкими. Но сильный дефицит инфраструктуры в сельской местности, высокая стоимость оборудования, минеральных удобрений, пестицидов и разного сырье, что привели к сильному и постоянному отставанию сельского хозяйства от промышленности, могут лишь серьезно сократить прибыль сельских кампаний, обеспечив крах сельскохозяйственного производства и все больший исход в города. Так называемых «контрактов солидарности» было недостаточно, позднее действующие 30 лет случайная помощь или в чрезвычайных ситуациях государственное регулирование цен на сельскохозяйственную продукцию тоже не принесли результата, и в 50-х годах установились такие формы управления, как кооперативы и сельскохозяйственные коммуны (последние официально отменены).

Результатом всего этого процесса является то, что в сельском хозяйстве Китая сегодня наблюдается очень сильный дефицит производства продовольствия в зерновом секторе, который является безусловно самым важным. Мы упоминали, как в период 1978-2000 годов производство зерновых снизилось на 12%. В последнее время импорт зерновых постоянно увеличивался и, согласно официальным данным, в 2012 году он достиг 14 млн тонн, что на 150% больше, чем в 2011 году[100]. Снижение производства зерна, очевидно, сопровождается непрерывным и массовым исходом из сельской местности, что в последнее время является «ожидаемым», по прогнозам он должен «привлечь» около 400 миллионов человек. Дальнейшее резкое сокращение сельского населения, которое повысит цены на сельскохозяйственную продукцию в пользу производителей, по-прежнему остающихся в сельской местности из-за возможного дефицита предлагаемой продукции (и относительного увеличения спроса), с другой стороны, делает эти продукты абсолютно недостаточными (как для небольшого количества, так и для высокой цены), чтобы удовлетворить продовольственные потребности населения все еще растущих городов.

Чтобы каким-то образом устранить этот городской дефицит продовольствия и, прежде всего, ослабить сильную внутреннюю социальную напряженность, в течение некоторого времени китайское государство пытается инвестировать капитал в сельскохозяйственный сектор за границей, а не внутри Китая. В течение многих лет Китай приобретал сельскохозяйственные угодья во всех частях света, от Южной Америки до Юго-Восточной Азии, вплоть до Африки: по оценкам, около двух миллионов гектаров сельскохозяйственных земель куплено и процесс все еще продолжается. В июне прошлого года, похоже, было подписано соглашение между китайским государством и Украиной о постепенной покупке (в действительности, концессии на 50 летнее пользование) еще 3 миллионов гектаров сельскохозяйственных земель, что соответствует 9% сельскохозяйственной площади и 5% от общего количества в этой стране. Взамен Украина получит три миллиона долларов от китайского банка импорта-экспорта, чтобы инвестировать (опять же с помощью китайского государства) как в инфраструктуру, так и в развитие сельского хозяйства в целом, посредством строительства заводов по производству удобрений, машины, оборудования, семян и др.

По сути, Китай пытается решить проблему растущих внутренних продовольственных потребностей путем увеличения своих капиталовложений за границей, где есть лучшие условия для развития сельского хозяйства для своих компаний, с точки зрения производительности, по сравнению с внутренними. Таким образом, он делокализует часть своего сельскохозяйственного производства, покупая или захватывая земли, создавая компании с китайским персоналом, обязывая принимающие государства отдавать предпочтение тому же развитию с инфраструктурными работами и поставками сырья по относительно низким ценам. Затем товары должны быть импортированы в Китай по сниженным ценам. Один из способов попытаться решить (или обойти) проблему внутренних потребностей в еде заключается в частичной смене курса миграции из сельской местности — не в уже перегруженные и голодные внутренние городские районы, а за рубеж.

Предварительные выводы

Сейчас мы приостановили работу по частичному обновлению информации об эволюции китайской экономики с 1949 года по сегодняшний день, которая, очевидно, проводилась по всему периоду в целом. Её цель, с учетом использования партийных материалов, опубликованных в последние годы, состояла в том, чтобы предложить, прежде всего, молодым товарищам, которые приближаются к нашей партии, менее поверхностные знания и глобальное видение динамики состояния китайской экономики, чтобы понять, с применением марксистского метода, смысл этого развития с включением дальнейших исследований и обновлений. Как инструмент теоретического и партийного познания, эта работа, очевидно, не имеет академической значимости, но, как и все другие работы, это оружие, которое нужно создавать и в будущем выковывать еще лучше, при подготовке и с учетом классовых революционных ситуаций, которые великие всеобщие кризисы капитализма могут только подготовить и приблизить.

Как мы уже видели, все экономические данные указывают на крупные производственные разработки, глобальную торговлю и капиталовложения, кредитование и т.д. — события, достигнутые за короткий 40-летний период, создали нагрузку на прежнюю экономическую структуру, основанную на сельскохозяйственной экономике, которая привела к реальным социальным потрясениям, библейскому исходу из села и беспрецедентной городской перенаселенности. Цена, которую пришлось заплатить сначала массам бедняков, а затем пролетариям, была очень высока. Поэтому мы считаем, что китайский пролетариат в будущем станет одним из важнейших и боевых отделов мирового пролетариата. На поддержку всемирной коммунистической партии, к которой мы стремимся, будет положительно влиять как общая борьба пролетариата Китая, так и всякая великая борьба мирового пролетариата.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Октябрьская революция, которая политически была пролетарской, знала, что она должна была довести до конца решение буржуазных экономических задач. Потребовалась сталинская контрреволюция, чтобы лишить её пролетарского и коммунистического политического характера.

[2] «Сталин – Маленков: починка, а не новый этап», статья, опубликованная в n.6, 1953 газеты «Il Programma Comunista», которая была тогда органом Интернационалистской Коммунистической Партии и выходила раз в два месяца на итальянском языке.

[3] «Послевоенные перспективы в отношении партийной платформы», «Prometeo» №3, 1946; перепечатано в «За органическую систематизацию коммунистических принципов», издательство «Il Programma Comunista», Милан, 1973, стр.151. Статья вновь была напечатана, в «Programme communiste» nn. 84-85 в марте 1981.

[4] «Комплексные революции», текст 1953г., вновь напечатанный в «Le Proletaire» n.164, 7 января 1974 г.

[5] К. Маркс, Ф. Энгельс «Обращение центрального комитета к Союзу коммунистов» (март 1850). Только неизлечимый левацкий кретинизм может принять этот боевой клич за… моральный императив маоизма, его «перманентной революции», которая ставит себе цель «развивать производство» в беспрестанной борьбе, ведущейся для того, чтобы быстрей пройти этапы, ведущие к государственному капитализму.

[6] Не без колебаний, компромиссов, опасений а, зачастую, и отречений, свойственных всякому мелкобуржуазному движению, в том числе и революционному: на эту тему см. серию статей о «Социальном движении в Китае», опубликованном в «Programme communiste» nn. 28-35.

[7] «Полезной» в той мере, в какой, в отличие от дореволюционной России, наиболее передовые слои буржуазии, немногочисленные, но не лишённые энергии, имели в своём багаже значительные культурные традиции и, начиная с 1911-1912 гг., факт «мужественной борьбы с оружием в руках против феодализма и центрального и местного деспотизма» (см. нашу «Экономическая и социальная структура России сегодня», издательство «Il Programma Comunista», Милан, 1976, стр.446).

[8] Эта попытка, несомненно, поучила импульс от тяжёлого опыта жадности, с которой СССР предоставлял свою «помощь» «братской» республике, попытавшейся осуществить индустриализацию и модернизацию, подобные (но ещё более исчерпывающие) сталинским пятилетним планам: и в этом один из примеров иронии истории для тех, кто верил и продолжает верить в российский или китайский «социализм».

[9] Буржуазные революции не были бы самими собой, если бы они не вызывали на сцену, рядом с демиургом, который творит историю, демиурга, который её разрушает. Мао, как идеолог капиталистической трансформации Китая, не представляет собой исключения из этого правила: он много теоретизировал об устойчивости «классов» и их противоположности в период, который он, однако, не колебался назвать «переходом к социализму», но как результат деятельности надстройки, реализации «идеи» или даже «менталитета». Не надо, следовательно, удивляться, если в его «марксизме», который перевёрнут с ног на голову, это правоверные, или точнее «добрые люди» как индивиды, создают социализм, а инакомыслящие, или точнее, «злые люди», и всегда в качестве индивидов, внедряют или пытаются внедрять капитализм. В итоге действуют два стиля… индивидуального поведения, честного или бесчестного, экономного или расточительного, верного самобытным и незапятнанным национальным традициям или открытого разлагающему соблазну чужеземного мира. Эпигоны могут сегодня лишь развивать, обращая его в погребальный фарс, наследие Великого Кормчего.

[10] Хуа Гофэн (1921–2008) стал председателем ЦК Коммунистической партии Китая в 1976 году, сменив Мао Цзэдуна. За время его недолгого пребывания на посту (до 1980 года) произошел переход к периоду реформ и открытости Китайской Народной Республики, во главе которой стоял Дэн Сяопин.

[11] См. «Китай, друг для врага своего врага» в газете «il programma comunista» nn.16-17, 1977 г.

[12] Так итальянская буржуазия говорит о ФРГ: « До сих пор внимание сосредоточивалось исключительно на успехах экспорта. Однако в 1970-е годы наблюдался сенсационный рост иностранных инвестиций Германии как в третьем мире, так и в Европе и США. В этой роли европейский колосс все чаще занимает место американского колосса » (Corriere della Sera, 13 февраля 1978 г.).

Хорошо известно, что с точки зрения проникновения капитала в свою сферу влияния американцы, конечно, боятся не СССР, а скорее Германии и Японии. Очевидно, однако, что маоисты, которые справедливо выводят империалистический характер Соединенных Штатов из их иностранных инвестиций, по соображениям очевидности (и намеренно) игнорируют угрожающий экспорт капитала Германии, который хотел бы подражать СССР, но не может конкурировать. Но мы знаем, как обстоят дела: достаточно, чтобы национальные интересы Китая изменились, так чтобы немецкий капитал стал считаться злом, тогда как другие будут признаны полезными для «развития народов».

[13] « Разумеется, внутри стран третьего мира существует борьба между различными политическими силами. Среди этих сил имеются и революционеры, решительно стоящие за доведение до конца национально-демократической революции, и различные прогрессивные и промежуточные элементы, а также небольшое число реакционеров и даже отдельные агенты империализма или социал-империализма. […]

Однако сложное переплетение всех этих обстоятельств отнюдь не изменяет тот существенный факт, что третий мир является основной силой в борьбе против империализма и гегемонизма ».

[14] Мы не можем не заметить здесь, что утверждали Хуа Гофэн и Дэн Сяопинь по случаю недавнего визита Барра в Пекин:

« Все возрастающее вмешательство Жискарда в Африку рассматривается положительно так же, как оно стремится сдержать советское влияние, не будучи достаточно сильным в долгосрочной перспективе, чтобы блокировать любое развитие в пользу Китая » (Le Monde, 18.1 0,1978). Хороший пример поддержки борьбы третьего мира против империализма!

[15] См. «Kommunistisches Programm» № 17, февраль 1978 г., исследование России в статье «Призыв к Востоку — Призыв к Западу!».

[16] « В настоящее время остаётся в силе неизбежность мировой войны главным образом между капиталистическими Соединёнными Штатами Америки и реставрировавшим капитализм Советским Союзом. Как видно, положение о том, что логика вещей сильнее всякой иной логики, отнюдь не устарело ». Оговорка о возможном военном союзе с США против Советского Союза очевидна.

[17] Nach Enrica Collotti Pischel, «Внешняя политика Китая после Мао, исторические условия и тенденции» в «Politica Internazionale», № 2, 1977.

[18] Сегодня Люйшунькоу, район города Далянь. Английское колониальное название Порт-Артур происходит от имени лейтенанта Королевского флота Уильяма К. Артура, который использовал канонерскую лодку HMS Algerine для обеспечения безопасности порта во время Второй опиумной войны (1856-1860).

[19] Сегодня Далянь, после русско-японской войны портовый город находился под контролем Японии с 1905 по 1945 год и получил название Дайрен. Под властью России город назывался Дальний.

[20] Однако отношения Китая с Японией не безоблачны. Долго обсуждаемый «мирный договор» между двумя основными азиатскими державами, в котором китайцы, разумеется, хотят включить «оговорку против гегемонии», направленную против СССР, неохотно заключается, поскольку Япония не хочет связывать себя узами брака с СССР, но держится открытой.

[21] Антониу Агостиньо Нето (1922–1979), ангольский врач и поэт, первый президент Анголы с 1975 по 1979 год. Агостиньо Нето был одним из первых членов MPLA, «Народного движения за освобождение Анголы», и рано стал его председателем. Умер в московской больнице в 1976 году, его тело было сохранено специалистами из Мавзолея Ленина и похоронено в огромном мавзолее в Луанде, столице Анголы.

[22] Колин Легум, статья «Советский Союз, Китай и Запад в Южной Африке», «Foreign Affairs», июль 1976 года (цитируется из итальянского перевода в «Affari Esteri») https://www.foreignaffairs.com/articles/southern-africa/1976-07-01/soviet-union-china-and-west-southern-africa.

[23] Там же.

[24] см. «Классовые бои и столкновения между государствами в Индокитае» в «Il Programma Comunista» n.17, февраль 1978 г.

[25] «Corriere della Sera», 8.2.78

[26] Троцкий, «Коммунистический Интернационал после Ленина».

[27] Троцкий, «Коммунистический Интернационал после Ленина».

[28] Протоколы Второго Конгресса Коммунистического Интернационала.

[29] Троцкий, «Коммунистический Интернационал после Ленина».

[30] 31 марта, по словам Чэнь Дусю, тогдашнего лидера КПК: «Интернационал телеграфирует нам спрятать, похоронить все оружие, имеющееся у рабочих, во избежание военного столкновения между Чан Кайши и рабочими». Командир Первой дивизии, находившейся в рабочем районе, получив приказ Чана покинуть город — это означало, что Чан подготовил военное действие против пролетариев, — продолжал делать предложения коммунистическим лидерам и посланникам Интернационала отказаться повиноваться и во главе своих войск арестовать Чана за контрреволюционный заговор. Но парализованный политикой необходимости хвостизма и заключения мира с Гоминьданом, Интернационал отказался, удовлетворившись письмом Чану с уважительной просьбой пересмотреть свое решение, и в конечном итоге он позволил этим солдатам уйти. см. Гарольд Исаакс, «Трагедия китайской революции».

[31] В телеграмме Сталина от 1 июня предусматривалось, среди прочего, что «с перегибами [крестьянского движения] должны бороться не солдаты, а крестьянские союзы». Некий Мао Цзэдун был президентом Национальной федерации крестьянских союзов и начал усердно применять эту директиву, что заставило Роя заявить, что Мао находится в крайне правом крыле КПК. см. North, Eudin «Миссия М.Н.Роя в Китае», 1977 (Рой был тогда новым посланником КИ в КПК). Несколько месяцев назад Мао в отчете КПК, где указывалось, что крестьянские союзы в Хунани насчитывают 2 миллиона зарегистрированных членов, однако написал, что донос на предполагаемых «лишних» крестьян служит только для «саботажа революции»…

[32] См. Гарольд Исаакс, там же. 30 июня. Всеобщий профсоюз (под руководством КПК) опубликовал официальное заявление, чтобы вбить последний гвоздь: « По соображению укрепления единства армии с рабочим классом, а также чтобы клевете врагов негде было зацепиться, 28 июня наш комитет принял решение о разоружении Рабочей дружины. Весь арсенал был передан городскому гарнизону Революционной армии ».

[33] см. Отторино Перроне «Тактика Коминтерна», 1976. Этот текст был опубликован ранее в Prometeo, теоретическом обзоре Интернационалистической коммунистической партии, в 1946 году.

[34] Отчет общего собрания в Марселе от 11-13 июля 1964 года, «Programme Communiste» n.32. Нам нечего добавить к мощной критике Троцкого, направленной против ориентаций Интернационала, на которые мы могли бы здесь очень кратко сослаться. Это не те же позиции, которые он выдвигал в последующий период, и против которых полемизировало наше течение. Троцкий утверждал, что «необходимо выдвигать промежуточный лозунг: учредительное собрание и демократическая конституция в Китае». Так он впал в демократическую ориентацию, с которой сам боролся, под лозунгом демократической диктатуры рабочих и крестьян с точки зрения поэтапной революции, как если бы она была более коротким путём. Но история не знает коротких путей; тактика, основанная на целесообразности или интерклассизме, может привести только к поражению, причем отягощающий фактор делает восстановление революционного движения на правильной теоретической и программной основе более сложным и отдаленным во времени.

[35] «Слияние великого вклада революционной борьбы современных стран в единую историческую интернационалистическую доктрину», отчеты, связанные с марсельским и флорентийским встречами в июле и ноябре 1964, «Il Programma Comunista», n. 23, 1964 и nn.2-3-4, 1965, воспроизведенные ныне в «Сборнике партийных собраний», n. 13, «Il Programma Comunista», с. 20-36.

[36] «Народный Китай лишь повторяет путь всякого крупного капитализма», «Il Programma Comunista», n.4, 1989.

[37] В 1993 году Китай экспортировал в Японию на 20,6 млрд долларов и импортировал на 17,3 млрд долларов (+21,3% и +44,6% по сравнению с 1992); кроме того, прямые инвестиции Японии увеличились в течение первой половины 1994, на 56,3% в годовом исчислении, в результате чего Китай поднялся на 2-е место японских инвестиций с 13-го всего за пять лет.

[38] См. M. Dinucci, «Geografia dello sviluppo umano», Zanichelli, pp. 185-188.

[39] См. «Le Monde diplomatique/ Il manifesto», Р. Лью, «В волнующемся море китайского развития», декабрь 1994 г. и «Le Monde diplomatique/ Il manifesto», март 1995 г. Дж. Л. Рокка, «Население и местные жители объединились против центральной власти», а также за данные о забастовках, представленные ниже.

[40] Р. Лью. цитировано по «The China Monitor», янв. февраль 1994.

[41] См. «Обстановка временных политических контрастов: Азиатско-Тихоокеанский регион», в «Programma Comunista», n. 2/95.

[42] Следует еще раз подчеркнуть, что военные расходы быстро растут по всей Юго-Восточной Азии; помимо Китая и Японии, еще в четырех странах (Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг) общие годовые расходы выше, чем в Латинской Америке; кроме того, вопреки тому, что они объявили ранее, США не будут сокращать присутствие более 10 000 солдат, дислоцированных в Восточной Азии, согласно отчету Министерства обороны, в котором подчеркивается стратегический интерес США в сохранении открытости Южно-Китайского моря (см. «Война и мир», май 95, где сообщается новость из «Дальневосточного экономического вестника» от 03.09.95).

[43] У. Оверхолт, «Пробуждение Китая», Il Saggiatore, pp. 298/299.

[44] См. «Panorama Difesa», n. 108 марта 1994 г. и Les equilibres militaires, Дюно-Париж, 1995 г.

[45] Документ с тем же названием частично воспроизведен в «Limes» n. 1/95, pp. 123/127.

[46] См. Р. Отомо, «Но в Японии прошлое еще не прошло», в «Limes» n. 1/95.

[47] «Мир пушек и страданий», в «Il Programma Comunista», № 7/06.

[48] См. наши тексты «Диалоги со Сталиным» (1952) и «Экономическая и социальная структура России сегодня» (1955-57), вместе с другими текстами о России).

[49] См. «Особенности китайской исторической эволюции», Il programma comunista, nn 23-24, 1957 и 7-8, 1958.

[50] См. например тексты, собранные в К. Маркс, Ф. Энгельс, «Индия, Китая, Россия», Il Saggiatore, и в К. Маркс, «Китай», Editori Riuniti.

[51] Данные взяты из «Manca all’appuntamento dell’80 la ‘super pianificata’ industria russa», Il programma comunista, nn.1-2, 5-6/1976.

[52] Данные о промышленном и сталелитейном производстве, указанные ниже, взяты из различных статей, опубликованных в Il programma comunista в 1960-х годах: в частности, в n. 10-11-12, 1962 и n. 9-17, 1969; а также «Китай и сталь», Il programma comunista, № 1/1997.

[53] Storia della Cina. Dalle origini ai nostri giorni, Enciclopedia Tascabile, стр. 82

[54] F. Lemoine, L’economia cinese, Il Mulino.

[55] La storia — La biblioteca di Repubblica, vol. 14, стр. 734

[56] Соч. взято из China Quaterly, n. 1929/1967.

[57] Мао, Противоречие между рабочим классом и буржуазией — главное противоречие в Китае.

[58] О государственном капитализме, прозванном «социализмом», см. «Китайские вариации на социалистическом рынке», Il programma comunista, № 17, 1969, а также «Марки и капитализм становятся социализмом», Il programma comunista, 9, 1956.

[59] F. Lemoine, L’economia cinese, Il Mulino.

[60] См. Примечание 39.

[61] «Новый статус государственных компаний в России, обновленная копия фашистской Хартии труда», Il programma comunista, nn.1-2-3/1966.

[62] F. Lemoine, L’economia cinese, Il Mulino.

[63] F. Lemoine, L’economia cinese, стр. 39.

[64] «Китайский реформизм в действии», Il programma comunista, n. 3/1988.

[65] См. также «Китай и СССР между «реальным социализмом» и «примордиальным социализмом»», Il programma comunista, n. 1/1988.

[66] Конституция 1954 г. ст. 5-12 обращается к частной и индивидуальной инициативе на основе четырех признанных и охраняемых форм земельной и промышленной собственности.

[67] Об этом аспекте см. «Китайский реформизм в действии», цит. выше.

[68] «Не имеет значения, черная кошка или белая, если она ловит мышей»

[69] Il sole 24 ore, 14/1/1992.

[70] Дипломатическая компания Le Monde сообщает о ряде забастовок числом от 6000 до 12000 в течение 1993 года во всех секторах, с занятием предприятий, разрушением зданий, столкновениями с полицией и т. д.

[71] См. «Длинный марш китайского империализма», «Il Programma Comunista», n. 5, 1995.

[72] F. Lemoine, L’economia cinese, таблица 2.4, стр. 49.

[73] См. «Китай и сталь», Il programma comunista, № 1/1997.

[74] См. вставку «Обновление курса капитализма» (с соответствующими таблицами), дополнение к n.2/97 Il programma comunista.

[75] Всемирная торговая организация (ВТО), сменившая Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ) в 1995 году.

[76] Экономические данные, представленные ниже, взяты из F. Lemoine, L’economia cinese.

[77] F. Lemoine, L’economia cinese.

[78] Данные взяты из базы данных Conference Board TotalEconomy, январь 2010 г.

[79] Источник: CIA WorldFactbook.

[80] Например, Программа международных сопоставлений (IPC), которая работает под эгидой Всемирного банка.

[81]Данило Трайно, «Закат Американской империи», Corriere della sera, 11.06.2013.

[82]Информационное агентство TM News (22.4.2013): «США: ожидается исторический пересмотр ВВП с июля на 3% выше». Помимо вопиющего нарушения бухгалтерского учета при таком исправлении, возникает «спонтанный» вопрос: подобное касается только США?

[83] См. «Первая мировая держава: экономика Китая превосходит США», в Libre — Associazione di idee, 15/2/2013 (www.libreidee.org).

[84]Согласноимеющимся у нас данным (источник: DieWelt).

[85]Источник: Die Welt.

[86] Rita Fatiguso, в «Il Sole 24 Ore», 16/4/2014.

[87] См. также «Латинская Америка на распутье», «Il Programma Comunista», n.2, 2012.

[88] Данные на конец 2012 года.

[89] По данным рейтингового агентства Fitch.

[90]Углубленный анализ отношений между капиталом, приносящим проценты, и ростовщическим капиталом см. К. Маркс, «Капитал», том III, гл. 36.

[91]Опять же по данным рейтингового агентства Fitch.

[92] «Китай замедляет темп и фокусируется на внутреннем спросе», Limes, 18.01.2012.

[93] См. Маркс К. в «Капитале», том III, раздел «Превращение добавочной прибыли в земельную ренту», гл. 46: «Рента за строительные участки. Рента с рудников. Цена земли». Объяснив, как вообще цена земли увеличивается с ростом земельной ренты, Маркс пишет: « Цена земли может повыситься, хотя рента не повышается; именно: 1) просто вследствие понижения ставки процента, благодаря чему рента продаётся дороже, а потому капитализированная рента, цена земли, возрастает ».

[94] Мирко Мискео, «Муниципальный налог на имущество появился в Китае», Limes, 30/7/2013.

[95] В этой связи см. «Проблема общественных работ в Италии» в нашем тексте «Собственность и капитал»: « Таким образом, обеспеченность жильем итальянского населения не только уменьшилась в абсолютных цифрах, хотя она должна увеличиться по демографическим причинам, а также по причинам уменьшения плотности и расчистки под пашню, но темпы сокращения были усугублены политикой блокировки аренды. Это означает, что с уменьшением количества домов и увеличением числа жителей концентрация населения, которая уже была одной из худших в Европе, росла пугающим образом, особенно за счет бедных классов, втиснутых в старые и разваленные дома, они платили меньше за жилье, но также меньше пользовались им и часто вообще не имели. […] Отсюда следует, что выхлоп от всех особых законов приносит пользу только домам богатых классов, построенных не для бедных: представление о том, что пролетариат будет платить меньшую долю своего дохода за все дома, в которых он когда-то жил, уступает тому, что рабочие переплачивают тысячу раз, из-за высоких цен и налогов, оставаясь в трущобах, и тем самым оплачивая дома, построенные для синьоров ». Понятно, что проблема строительства не специфически итальянская.

[96] В доказательство того, что проблема не «китайская» или «итальянская», а общая, как типичная для капитализма, вот что мы писали о России 1956 года, в «Экономической и социальной структуре России сегодня»: « все указывает на то, что изобилие строек направлено не на обеспечение жильем этих примитивных и нетребовательных слоёв, а на обеспечение проституированных социальных слоев — слоев мелкой буржуазии, представителей рабочей аристократии или рабочих-доносчиков — стремящихся к экзистенциальному и снобистскому образу жизни, скопированному по моде западного капиталистического мира. Мы делаем этот вывод из важности расходов на дома и из выговоров, раздаваемых на съездах самими руководителями, которые тем не менее имеют дома в городе и «дачи» или виллы за городом, где мы находим все ухищрения безвкусного и тривиального современного буржуазного строительства ».

[97] Источник: «Country Sheet – China», 2012 г., под редакцией Палаты консорциума по интернационализации (http://www.pr.camcom.it/internazionaliizzazione/2014-materiale-news-ed-eventi/cina-scheda-paese).

[98] Источник: Статистический ежегодник Китая.

[99] Данные за 2011 г. взяты из: Gianni, Origoni, Grippo & Partners, Legal Update.

[100] См. Л’Индро. Независимый ежедневный анализ (www.lindro.it), 27.09.2013.