Как сегодня восстановить революционную доктрину? Как возродить программу пролетариата, в то время как ее официальный представитель, французская партия, называющая себя «коммунистической», впала в открытый оппортунизм и отказалась от доктрины, заменив ее плоской прогрессивной, национальной и демократической идеологией, восстановленной под именем «развитой демократии», являющейся преимущественно старой антипролетарской программой социальной демократии?
Как найти марксизм, в то время как те, кто утверждает, что стоит в оппозиции официальному оппортунизму и борется за революцию, на самом деле отказался от всех претензий на принципы, в то же время вычеркивая одним росчерком пера все уроки борьбы, сводя революцию к вопросу чистого рецепта?
КПФ — с одной стороны, «левизна» с другой: это ложная альтернатива, истинное отражение ложных перспектив, предлагаемых сегодня рабочему движению. Реакционный порядок или отсутствие цели, открытое сотрудничество с буржуазией или слепой активизм: официальный оппортунизм утонул в учении буржуазной идеологии, левизна превратила его в рецепт и тактические формулы.
Это нормально, что те, кто по-прежнему ищет доктрину, пробираясь через этот двойной экран, обратились в крайнем случае к различным теоретикам, идеологам, университетским ученым, утверждающим о работе над марксизмом. Это не меньшее зло, контрреволюционное учение о революции, кажется, опять льется в головы отдельных индивидов, их высокое теоретическое сознание, кажется, чудом спасает общее поражение. Но сама по себе эта надежда разбивается в большинстве случаев, эти люди только и делают, что играют с сознанием свою роль активных идеологов, стремясь обнаружить наиболее изобретательный метод кастрации марксизма, самый тонкий способ его изуродования. Кроме тех бойцов, кто на протяжении более века проливал кровь, противостоя идеологам орудием тонких опровержений, существует те, — еще более презренные, — что так позорно критикуют, адаптируют, обновляют марксизм, помещая в него новые, более или менее абстрактные или философские эпитеты.
Что оппортунизм сделал на практике, то академические «марксисты» совершают в своих теориях: в обоих случаях ради удаления революционной концепции, ради того, чтобы похоронить ее под грудой мусора и предотвращения возрождения.
Нам не хватало кого-то, кто, наконец, в состоянии вернуться к своим корням, к основам теории и выполнить большую работу по восстановлению: этот кто-то, по мнению некоторых, нашелся в лице месье Луи Альтюссера.
Это не удивительно: один против всех, месье Альтюссер сегодня подтверждает потребность в возвращении к историческим принципам марксистского учения и к критике всех ложных идеологий, которые пытались послужить заменой марксизму. Следовательно, нормально, что его рукописи смогли показаться якорем спасения: это последний случай всех тех, кто желает сегодня приблизиться к настоящему марксизму. Что ж, довольно говорить о значимости его работ, и нашем нетерпении прочесть его.
О чем говорит месье Альтюссер?
Объявляя себя противником буржуазных отрицателей доктрины и философов, имеющих одну только метафизическую теорию, месье Альтюссер начинает с высокого заявления о своем научном характере.
Марксизм — наука: он действительно означает фактическое знание об обществе и истории, положительное знание о настоящих условиях существования людей; поэтому он противостоит всем другим экономическим доктринам, историческим или философским, которые деформируют реальность, потому что всегда запятнаны идеологией. Следовательно, раз и навсегда надо установить фундаментальное различие между наукой и идеологией: надо отличить настоящее знание от всех сумасшедших систем мышления, которые напрямую или косвенно повинуются интересам господствующего класса. Чтобы избежать любой ошибки, любой двусмысленности, надо, следовательно, показать, как рождение марксизма стало огромной революцией теории, и поразмыслить над принципами этой науки.
Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не смогли это сделать: так как это требовало новой философии, у них никогда не хватало времени для ее формулирования, либо наука совсем медлила, либо они были захвачены политическими задачами.
Эта марксистская философия, владение которой столь важно, не пребывает все еще в «практическом состоянии», то есть оно само по себе даже никогда не было сформулировано:
«наш жребий и наша задача заключается сегодня в том, чтобы просто поставить эти проблемы и взяться за их решение в ясном свете дня; и только сделав это, мы сможем обеспечить существование и теоретическую устойчивость марксистской философии» (Предисловие к «За Маркса»).
Размышлять над наукой Капитала, чтобы извлечь из нее принципы этой новой теории знания, вот задача, на которой зафиксировался месье Альтюссер: трудная задача, от которой несмотря ни на что зависит понимание доктрины.
Что за Марксизм?
Прежде чем войти в лабиринты сознания и критики месье Альтюссера, давайте уточним, что в революционной традиции надо понимать под выражением «марксизм». Этим выражением мы называем доктрину, которая возникает исторически с появлением пролетариата как класса на социальной арене, и которая сопровождает его до полной эмансипации от ига капиталистической эксплуатации. Марксизм не является ничем другим кроме как телом теоретической, политической и тактической доктрины, присущей этому революционному классу, сознательное выражение его деятельности и исторических целей. Поэтому следует отрицать любой смысл поиска «абсолютной истины», нужно видеть в этой доктрине не произведение абстрактного разума или даже интеллекта данного человека Маркса, но боевое оружие, исторически появившееся с классом, требующее вооружения, и которое, как таковое должно остаться инвариантным грузом, покуда класс ведет бой.
С этой точки зрения, мы должны настоять на факте, что марксизм выходит широко за пределы значения произведения мозга ИНДИВИДА с именем Маркс; концепция, которая хотела бы уравнять теорию и индивида (и мы увидим, что, как правило, месье Альтюссер сам не ускользает от нее) уже была высмеяна Энгельсом в знаменитом отрывке в его «АнтиДюринге»:
«Истинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только потому, что они не были ещё надлежащим образом познаны. Не было просто того гениального человека, который явился теперь и который познал истину. Что он теперь появился, что истина познана именно теперь, — это вовсе не является необходимым результатом общего хода исторического развития, неизбежным событием, а представляет собой просто счастливую случайность. Этот гениальный человек мог бы с таким же успехом родиться пятьсот лет тому назад и тогда он избавил бы человечество от пяти веков заблуждений, борьбы и страданий» [1].
Маркс сам повторил это сто раз: материалистическая концепция истории должна была быть обнаруженной по необходимости в 1845-50 годы, и был один человек или несколько людей, способных формулировать ее, потому что она выступает необходимым продуктом борьбы двух классов, произведенных историей: буржуазии и пролетариата. В этой борьбе пролетариат собирается противопоставить буржуазной доктрине свое собственное мировоззрение, материалистическое, детерминистическое и диалектическое. Это не теоретическая роскошь, и мы настаиваем на этом пункте: далее мы увидим, что месье Альтюссер также реформировал и эту часть.
Впоследствии марксистская доктрина, в качестве революционной теории пролетариата, естественно привела к изучению исторического развития капиталистического способа производства, который породил эти два класса и их антагонизм, и речь шла не о простом изучении современных исторических явлений, и еще меньше о простой «науке капиталистического способа производства»[2].
Напротив, речь шла о том, чтобы опираясь на такое изучение, доказать, что экономические и социальные конфликты, вызванные капитализмом, приводят к революционному решению. Над задачей только «изобразить капитализм» посмеялся бы и сам Маркс. По его мнению, изучение капитализма означает изучение необходимости его исчезновения и одновременно необходимости исчезновения всей «политической экономии», считающейся наукой капитала и его точкой зрения.
Позиция нашей партии в том, что Маркс действительно провел свою жизнь, описывая не капитализм, но социализм и коммунизм как диалектическую противоположность капитализма. Каждая глава «Капитала» демонстрирует не только их необходимость, но так же и природу: чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить знаменитый вывод книги — «экспроприация экспроприаторов» в словах «Манифеста Коммунистической партии».
«Капитал» не является (как предположил месье Альтюссер) научным пособием по капиталистической экономике: это ТЕКСТ ПАРТИИ, которая путем анализа железной необходимости, господствующей в капитализме, призывает к диктатуре пролетариата, как кульминации этих конфликтов:
«То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов» (К. Маркс Письмо Иосифу Вейдемейеру 5 марта 1852).
Именно в этом смысле, что марксистская доктрина направлена против всех предшественников как РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПРОГРАММА пролетариата. Основная задача — направить все это движение от рождения к необходимости его исчезновения как класса в коммунистическом обществе и обеспечить теоретическое и доктринальное оружие, способное осознать это движение как реальное движение самого капиталистического общества, собственные противоречия которого обязательно приведут к революционному разрушению.
Как сказал Энгельс — «Коммунизм не доктрина, а движение. Он исходит не из принципов, а из фактов». В этом смысле, марксистское учение как продукт борьбы, разрушающей капиталистическое общество, есть не что иное, как ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ВЫРАЖЕНИЕ положения пролетариата в этой борьбе, и способность ПРЕДВИДЕТЬ его окончательный этап: введение пролетариатом собственной классовой диктатуры над обществом в целом.
Вот почему такая доктрина не может быть отделена от политической практики — необходимости строгой защиты программы; Именно поэтому марксизм не может быть вновь открыт произвольным интеллектуальным упражнением: он может быть воплощен в традициях одной классовой партии, которая защищает ясное видение борьбы от любого оппортунизма.
Это также объясняет, почему марксизм неотделим от критики философии во всех ее формах.
Марксистская критика философии
Когда Маркс в знаменитых «Тезисах о Фейербахе» утверждал, что философы только и делали, что объясняли мир различными способами, и что дело заключается в том, чтобы его изменить, то это не означало необходимость окончательного отбрасывания теории в угоду практики. Напротив, речь шла о том, чтобы сделать из теории НАСТОЯЩЕЕ выражение практики, реальное, единственное условие превращения теории в материальную силу.
Если марксизм с момента своего появления сразу атаковал старую философию, то это для того, чтобы дать реальности соответствующее изображение. Существовало только мистифицированное, перевернутое выражение: философия, то есть сознание, воображающее, что оно автономно по отношению к своим собственным материальным условиям существования; сознание, которое, в результате, думает, что эти материальные условия не являются ничем иным кроме как простыми ПРОДУКТАМИ сознания. Любая (даже «материалистическая») философия отличается исключительно более или менее ясным сознательным утверждением, согласно которому именно идеи управляют миром. Но чтобы так утверждать, надо вначале показать, что идеи независимы по отношению к миру: откуда следует, что обычная фразеология философии строится на (более или менее чистом) «сознании», на (более или менее абсолютном) «духе», на (более или менее абстрактной) мысли и т.д….
Чтобы характеризовать во всей своей ясности критику, данную марксизмом фундаментально идеалистической сущности любой философии, достаточно напомнить ясный переход в «Немецкой Идеологии»:
«Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни. Если во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на голову, словно в камере обскуре, то и это явление точно так же проистекает из исторического процесса их жизни, — подобно тому как обратное изображение предметов на сетчатке глаза проистекает из непосредственно физического процесса их жизни».
«В прямую противоположность немецкой философии, спускающейся с неба на землю, мы здесь поднимаемся с земли на небо, т. е. мы исходим не из того, что люди говорят, воображают, представляют себе, — мы исходим также не из существующих только на словах, мыслимых, воображаемых, представляемых людей, чтобы от них прийти к подлинным людям; для нас исходной точкой являются действительно деятельные люди, и из их действительного жизненного процесса мы выводим также и развитие идеологических отражений и отзвуков этого жизненного процесса. Даже туманные образования в мозгу людей, и те являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса, который может быть установлен эмпирически и который связан с материальными предпосылками. Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития; люди, развивающие своё материальное производство и своё материальное общение, изменяют вместе с этой своей действительностью также своё мышление и продукты своего мышления. Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание».
«Там, где прекращается спекулятивное мышление, — перед лицом действительной жизни, — там как раз и начинается действительная положительная наука, изображение практической деятельности, практического процесса развития людей. Прекращаются фразы о сознании, их место должно занять действительное знание. ИЗОБРАЖЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ЛИШАЕТ САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ ФИЛОСОФИЮ ЕЕ ЖИЗНЕННОЙ СРЕДЫ».
Это означает, что античная философия могла дать миру только мистифицирующее изображение: она превращала реальный мир в мысленный мир, потому что мысль, равнодушная к реальности, была своим собственным способом существования. С другой стороны, у философии, как у любой идеологии, не было только спекулятивной функции, у нее была также практическая функция. Она действительно преуспевала в исследовании вечной истины, абсолютных принципов, способных постоянно и систематически отражать реальность, превращая для этого настоящую действительность в окончательную действительность, другими словами, отрицая историческое развитие.
В сущности, любая идеология вначале имеет практическую функцию: она играет роль не только превращая реальные отношения в «чистые понятия», а также делая эти понятия ЗАСТЫВШИМИ. Она аккредитует, таким образом, иллюзию возможного увековечивания действительных отношений[3], как это было с религией внутри феодального способа производства.
В действительности, это потому что философия — теоретический и практический помощник религии, что из реальных отношений всегда мог дать только перевернутое изображение, над которым полностью господствуют иллюзия чистой мысли, даже у наиболее последовательных представителей, таких как Фейербах; это не теоретическая недостаточность, это практическая невозможность: роль философии состоит не в том, чтобы разоблачать реальные отношения, но в том, чтобы скрывать их под кучей воображаемых отношений (так, например, Декарт определил существование как существование мысли: cogito, ergo sum — мыслю, следовательно, существую).
Начиная из этой точки, было очевидно, что изучение реальных отношений, представленное марксизмом, должно было окончательно освободиться от любой философии, и дать ей критику.
Марксизм также должен был объяснить причину существования философии: начиная с того момента, как в обществе возобладало разделение между материальным и умственным трудом, это разделение сделало автономным каждое из этих дел. Каждый получает свое собственное занятие как действительное: потому идеологи, по мере того, как они живут их мыслями, думают, что именно мысль поддерживает мир, и полагают, что они сами — чистые сознания. Отсюда возникает свержение, которое характеризует любую идеологию:
«Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом» (Энгельс — Мерингу 14 июля 1893 г.)
Теоретическая революция, представленная марксизмом, состоит, поэтому, не только из преодоления философии, но и в подчеркивании «истинных движущих сил», породивших философию. После этого, достаточно показать, что философия и изучение действительного мира относятся друг к другу, как онанизм и половая любовь, и доказать как философия обязательно исчезнет перед изучением реального мира. Лучшим доказательством является философская бессодержательность настоящих теологов буржуазии, которые не годятся в подметки даже Гегелю.
Мы чуть не забыли о месье Альтюссере. Пусть читатель не волнуется, мы дадим ему слово: посмотрим, что месье Альтюссер думает о марксизме, философии и их отношениях.
Месье Альтюссер, апостол философии «собственной персоной»
Месье Альтюссер начинает с сожаления о том, что в произведениях Маркса не найти философии, разработанной специально для него. По его мнению, Маркс, работая над Капиталом, открыл новую «науку» (впоследствии мы увидим смысл, которым месье Альтюссер наделяет это слово), но забыл дать этой науке философскую теорию. Что касается Энгельса или Ленина, то они не производили в этом направлении ничего, кроме «больших полемических текстов», написанных в пылу дела, где чистая теория тонет в идеологических сражениях.
Здесь это видно:
«Марксистская философия… никогда не дана нам собственной персоной в той форме, что соответствует ее предмету: она содержится в практическом состоянии» («Исторический материализм и диалектический материализм»).
По мнению месье Альтюссера, Маркс, Энгельс, Ленин, следовательно, никогда не находили времени для того, чтобы предоставить философию «собственной персоной»: занимаясь другими задачами, обремененные неблагодарной политической работой, они смогли сделать философию только «практическим состоянием». Месье Альтюссер, со своей стороны, не скромничает: если кто-то и способен дать марксизму философию, к которой проявили невнимательность, то этот кто-то — действительно сам месье Альтюссер. Он говорит нам об этом без обходных путей:
«Наш жребий и наша задача заключается сегодня в том, чтобы просто поставить эти проблемы и взяться за их решение в ясном свете дня; и только сделав это, мы сможем обеспечить существование и теоретическую устойчивость марксистской философии» (предисловие к «За Маркса»).
Нас предупредили: кроме философов сюда никто не войдет.
Но что эта за «философия», которую месье Альтюссер намеревается нам подарить?
Одно из двух:
или это новое мировоззрение, принесенное марксизмом на базе изучения истории и социальных отношений, и тогда идет речь о концепции, у которой больше нет ничего философского, потому что она основана о реальных отношениях;
или раз вновь идет речь о системе знаний, которая имеет цель рассказать ОБЩУЮ истину, и мы точно снова попадаем в старую философию, которой необходимо дать критику.
В этом смысле, может быть, это не случайно, что Маркс, Энгельс или Ленин не сформулировали марксистскую философию «собственной персоной», если они сделали это на практике. То, чего желает месье Альтюссер — это довольно общая и абстрактная теоретическая система для рассмотрения «производства знания» в целом, четкий набор принципов, которые даже за пределами практики могли бы послужить инструментом для отделения истины от заблуждения, науки от идеологии и т.д…. Таким образом, когда месье Альтюссер утверждает, что нам нужна философия, чтобы узнать, является ли работа Маркса научной или нет, то он быстро забывает замечательный «Тезис о Фейербахе»:
«Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью,— вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос» (тезис 2).
Это означает, что нет «теории сознания» выше или вне самого процесса сознания: это точно означает смерть любой философии, задуманной как общая система знания, подобно той, что хочет предложить нам месье Альтюссер. Факт, что он называет эту общую систему «марксистской философией» не меняет ничего в деле: речь всегда идет о том, чтобы рассуждать об истине, заблуждении, науке вне своих практических применений (впрочем, мы увидим, что каждый раз, когда месье Альтюссер осмеливается сделать шаг по заминированному полю «практики», она щедро раздает затрещины философам и не-философам).
Между тем, месье Альтюссер не позволяет так легко себя обезоружить. Разумеется, он ответит на критику с нашей стороны, что это большая ошибка, ведь он не имеет ничего общего со старой философией, так как она только и делала что интерпретировала мир, в то время как он интерпретирует только Маркса.
Так давайте последуем за ним в его «интерпретации».
Месье Альтюссер, интерпретатор Маркса
В молчании своего рабочего кабинета месье Альтюссер, прочитав и перечитав «Капитал», мечтает: Марксу достаточно было прочитать Смита, Сэя, Мальтуса, Рикардо и других, убедиться в их недостаточности, раскритиковать их теории, добавить щепотку диалектики и соединить с материалистической позицией, чтобы былые экономические теории обрушились и осуществился этот замечательный «эпистемологический разрыв», который закрепляет рождение марксизма[4]. Говоря это, месье Альтюссер совсем ничего не объясняет, напротив, он предполагает, что переход от классической политэкономии к марксистской теории осуществился целиком в области чистой мысли. Если этого было достаточно, чтобы осуществить такую теоретическую революцию, простой «эпистемологический разрыв», то это потому, что месье Альтюссер без сомнения считает, как и все идеологи, что наука — чистый продукт сознания. Поэтому разгадка его объяснения состоит в том, чтобы идентифицировать появление марксизма с настоящим интеллектуальным подвигом индивида Маркса: «Тогда появился Маркс», «у Него хватило смелости задать вопрос» и т.д… Следовательно, Марксу просто потребовалось немного больше интеллекта, чем Рикардо, чтобы найти ключ капиталистической тайны, таким же образом, месье Альтюссеру хватило чуть больше интеллекта, чем месье Сартру, чтобы дать нам ключ философской тайны.
В действительности, обсуждаемый «эпистемологический разрыв» не имеет объяснений, так как он не является ничем другим кроме как результатом другого более существенного и более глубокого разрыва: КЛАССОВЫЙ РАЗРЫВ. Только по мере того, как Маркс занял по отношению к капитализму революционное положение (и после этого он не являлся никем другим, кроме как представителем революционного КЛАССА), он стал способен уловить глубокую природу капитала, в то время как наилучшие буржуазные экономисты, вроде Рикардо, не могли окончательно достигнуть этого. Дело в том, что Маркс занял не позицию капитализма, но позицию его революционного разрушения: вот из чего состоит замечательный «разрыв», по поводу которого месье Альтюссер написал целую книгу, запутывая главный вопрос. У «эпистемологии» есть лабиринты, которые марксизм игнорирует.
Как месье Альтюссер дает нам свою «интерпретацию»?
Он начинает с того, что рекомендует нам:
«всегда хорошо бы вспоминать идею, что «Капитал» — теоретический труд, имевший целью описать механизмы способа капиталистического производства и только его» (Предупреждение к карманному изданию «Капитала»).
Следовательно, первая рекомендация месье Альтюссера: оставьте в покое весь революционный характер Капитала, все то, из чего происходит текст Партии. Всегда помните, что идет речь о тексте чистой теории. После этой пометки, месье Альтюссер нас вновь предупреждает:
«Итак, что делает эту теорию необходимой для всей науки? Система базовых научных понятий. Достаточно произнести это простое определение, чтобы выдвинуть на первый план два существенных аспекта любой научной теории: 1. базовые понятия и 2. их система» (там же).
Следовательно, вторая рекомендация месье Альтюссера: обратите внимание, что в Капитале вы найдете систему понятий, связанных друг с другом, чтобы образовывать чистую теорию. Кстати, если не признаете этих понятий, вы ничего не поймете в «Капитале».
Выявив, таким образом, искуственную теоретическую трудность «Капитала», месье Альтюссер доходит до того, что ставит нас перед фактом:
«Первый том содержит другие теоретические затруднения, связанные с предыдущими, или с другими проблемами, Например, различие, которое надо установить между стоимостью и формой-стоимостью; например, теория качества общественно необходимого труда; например, теория простого и сложного труда; например, теория общественных потребностей и т.д…. Например, теория органического состава капитала. Например, замечательная теория товарного «фетишизма» и ее дальнейшее обобщение». И дальше: «Мы должны сделать из этого вывод, что предполагает предел переписывания первого тома Капитала, так, чтобы он стал «началом», которое было бы не слишком сложным, но простым и более легким».
Следовательно, третья и последняя рекомендация месье Альтюссера: в конечном счете, можете оставить в покое «Капитал», так как вы ничего никогда не поймете: я сам ничего не понял. Что и требовалось доказать.
Как месье Альтюссер смог дать это сногсшибательное заключение от имени марксизма? Вначале он сделал из марксизма теорию-в-себе, чья научная ценность заслуживала оправдание только с точки зрения «эпистемологии». Но, говоря это, он дал слову «наука» вульгарный буржуазный смысл знания, стоящего выше классов. Для него марксизм находится выше классов: марксизм стал общей теорией общества и истории, с которой может согласиться первый встречный интеллигент при условии обладания хорошим методом. Поэтому месье Альтюссер хочет написать философию, которая дала бы этот метод всем; например, он предлагает, чтобы все ученые без исключения стали марксистами, так как марксистская «философия» — это, несомненно, та философия, что больше всех может ускорить развитие наук. Он отрицает по этой причине факт, что марксисткая доктрина — результат коллективного труда Партии, ориентированного на революцию за пределами всех ложных идеологий, и в первую очередь за пределами «чистой теории», боевого коня буржуазного и мелкобуржуазного идеализма[5].
Месье Альтюссер, работая над сотнями страниц о марксизме, преуспел в подвиге игнорирования всего марксизма: поэтому он должен был воспользоваться наиболее герметичным языком, наиболее абстрактной мыслью, наиболее теологическим методом, наиболее докторской внешностью, что только возможны. Мимоходом заметим, что эти существенные черты впрочем не являются его личным достоянием: они характеризуют также всех университетских псевдо-«марксистов», которые посвящают целую жизнь пусканию пыли в глаза, чтобы заполнить свою теоретическую пустоту.
Месье Альтюссер, блестящий защитник «разрыва»
Таким образом, когда месье Альтюссер пробовал оправдать свой философский проект, сказав, что у Маркса «не было времени» творить философию, он без сомнения позабыл «Немецкую Идеологию» и эту знаменитую цитату из «Анти-Дюринга»:
«Современный материализм является по существу диалектическим и не нуждается больше ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Как только перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить своё место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней. И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет ещё учение о мышлении и его законах — формальная логика и диалектика. ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ВХОДИТ В ПОЛОЖИТЕЛЬНУЮ НАУКУ О ПРИРОДЕ И ИСТОРИИ».
Месье Альтюссер, желающий любой ценой сотворить философию, нам ответит без сомнения, что идет речь только полемике, которую не стоит воспринимать буквально и т.д…. По этому поводу следует отметить, что если он не любит Энгельса (которого он обвиняет в «философских дебатах»), то еще меньше полюбил бы первые произведения Маркса: по его мнению, эти произведения, включая «Немецкую Идеологию», были бы еще «гегельянскими или фейербахианскими», то есть не марксистскими. Месье Альтюссер выходит из положения, сказав, что якобы в мыслях Маркса произошел «разрыв»: таким образом, по его мнению, все ранние тексты должны быть выброшены в корзину.
На это мы можем ответить на несколько вещей:
I. — Марксистская доктрина появилась в момент, когда уже царило некоторое мировоззрение, гегельянская система. На основании разложения этой системы, у которой была позаимствована диалектическая концепция, образовался марксизм, использующий понятия и язык, которые были ему завещаны этой эпохой. Когда месье Альтюссер говорит нам: гегелевское слово таит в себе гегелевскую мысль, он быстро забывает это суждение Маркса в период этой мысли:
«Этот путь (материалистическая концепция мира, прим.) был намечен уже в «Deutsch-Franzosische Jahrbucher» — во «Введении к критике гегелевской философии права» и в статье «К еврейскому вопросу». Но так как это было облечено тогда ещё в философскую фразеологию, то попадающиеся там по традиции философские выражения — как «человеческая сущность», «род» и т. п. — дали немецким теоретикам желанный повод к тому, чтобы неверно понять действительный ход мыслей и вообразить, будто и здесь опять всё дело только в новой перелицовке их истасканных теоретических сюртуков».
Делает ли месье Альтюссер что-либо отличное от «немецких теоретиков», когда говорит нам, что гегельянское слово скроет по необходимости гегельянскую мысль? Он только принимает форму за основу, действительно наилучший способ игнорировать диалектику.
II. — Там, где Маркс и Энгельс видели ИЗБЫТОК философии, месье Альтюссер видит только АНТИФИЛОСОФИЮ: то, что его беспокоит, так это не философская сторона ранних произведений Маркса, это безжалостная критика любой философии: они объявляют о необходимом исчезновении философии десятью различными способами. Когда месье Альтюссер всячески провозглашает, что эти произведения не марксистские, потому что они критикуют философию, он только защищает свое собственное существование в качестве философа. Следовательно, когда он провозгласил этот замечательный «разрыв», это была не какая-нибудь забота о «марксистской чистоте», это была только попытка выработать новую философскую систему, способную трансформировать доктрину чистой теории.
III. — Абсурд выделять в Марксе двух различных деятелей. Согласно этой пустой гипотезе, молодой Маркс был философом, революционером и волюнтаристом, в то время как зрелый Маркс якобы был в состоянии научной мании. Мы напротив показали много раз, что произведения зрелого Маркса преследовали те же революционные цели и давали необходимую теоретическую основу для критики капитализма, такую же, какой она была сформулирована в первых произведениях.
Вот вся тайна «разрыва», которую месье Альтюссер хотел бы ввести в работу Маркса: отрицать оружие критики лучше, чем отрицать критику оружием.
Таким образом, существенная часть того, что нам предлагает критическое сознание месье Альтюссера, держится на маленьких словах: разорвать классовую основу марксизма. Но что месье Альтюссер забывает, так это то, что если отделить марксизм от пролетариата, чтобы сделать «чистую теорию», то это значит также отделить пролетариат от марксизма и переместить его от революционной традиции к другой очень известной традиции — оппортунизму.
Где мы видим, что теория месье Альтюссер не столь чиста, как кажется
Здесь, месье Альтюссер собирается нас остановить и говорит: как вы осмелились намекнуть, что я оппортунист, ведь я делаю только теорию, и никогда — политику. Справедливо, что политические положения, ПРОВОЗГЛАШЕННЫЕ месье Альтюссером, сверкают своим отсутствием: иногда едва он осмеливается рискнуть несколькими осторожными уведомлениями о «сталинском догматизме» или о «преодолении диктатуры пролетариата в СССР»[6]. Большую часть времени он оставляет эту заботу своим эпигонам (кто бы это ни был — члены Французской Коммунистической Партии, Объединенной Социалистической Партии или даже маоисты) – есть риск угодить в ловушку в политической области, где чистая теория чувствует себя не в своей тарелке.
Но НАСТОЯЩИЕ политические положения месье Альтюссера — те, немногие, что у него есть — совершенно другого порядка: невысказанные, бессознательные сами по себе, они прокрадываются обманным путем через незнание, магия спрятана в каждом из предложений. Потому, когда месье Альтюссер утверждает, что рабочее движение приходит в упадок из-за недостатка теоретиков, он не только разрушает отношения между мыслью и действием, но еще и переиздает старую социал-демократическую теорию разделения задач внутри Партии на «теоретические», «политические», «профсоюзные» и т.д., разделение, которым закончился Второй Интернационал, когда он имитировал разделение труда между практикой и умственным трудом, присущее самому буржуазному обществу. Желание разделить Партию на идеологов с одной стороны и на политических активистов с другой, является ее уничтожением и разрушением ее органического единства, это значит оставить марксистскую критику разделения между материальным и умственным трудом.
Мы знаем, что во Втором Интернационале такое разделение соответствовало в целом реформистской практике; мы знаем так же, что подобно месье Альтюссеру, такая практика соответствует пустому идеализму: он доходит до того, что объясняет поражения рабочего движения отсутствием идеологов, сказав, что:
«И действительно, если мы обратимся к истории марксистского рабочего движения, то сможем назвать по именам теоретические уклоны… и виднейшие руководители рабочего движения, прежде всего Энгельс и Ленин, осудили их именно как уклоны в философии» («Ленин и философия»)
Как мы видим, Гегель не единственный, кто говорит, что именно идеи управляют миром: и философия «собственной персоной» месье Альтюссера возглавляет революцию и поглощает контрреволюцию, так как оппортунистские идеи предшествуют реальному оппортунизму.
Месье Альтюссер, во-первых, сжег все мосты, которые соединяли его философию с миром; теперь он желает объяснить мир своей философией. Признать его колоссальный разум становится наименее возможно.
В итоге, месье Альтюссер, мы можем дать вам первый ответ: по причине того, что вы хотите сотворить ТОЛЬКО теорию, вы прилагаете руки ТАКЖЕ и к политике. С другой стороны, мы увидим, что ваша теория не является ничем, кроме как плоским восстановлением идеализированных политических перспектив контрреволюции. Но прежде чем показать это, необходимо пройти весь путь сухого составления чистой теории. Давайте посмотрим, что месье Альтюссер думает о диалектике.
Месье Альтюссер восстанавливает диалектику
Чтобы дать марксизму «новую философию», надо взяться вначале за метод, то есть за диалектику. Месье Альтюссер искренне говорит нам об этом:
Сталин «имел основание» отменить диалектический закон отрицания отрицания, потому что это было «гегелевское наследие», несовместимое с новой наукой:
«…мне кажется более простым признать, что исключение «отрицания отрицания» из области марксистской диалектики может свидетельствовать о подлинной теоретической дальновидности его автора» («За Маркса»).
Итак, то, о чем месье Альтюссер умалчивает, так это то, что отрицание отрицания — центральный момент всего диалектического видения марксизма[7]. Действительно, начиная с этого принципа, диалектика как наука движения отличается от метафизики, которая представляет понятия вещей как незыблемые, абсолютные, вечные. Согласно метафизике, если я отрицаю принцип, то получаю другой, ему противоположный, но если я отрицаю в свою очередь и этот второй принцип, это значит я автоматически вновь приду к первому, согласно принципу не-противоречия (т.е. два противоположных тезиса А и B: отрицание A значит получение B; отрицание B значит автоматическое возвращение к A. Видно, что метафизический или логический метод чисто формален, и что он составляет, в конечном счете, только отказ от изменений: дело, в том, что для такого метода категории точны и неизменяемы).
Согласно диалектическому методу, напротив, во время отрицаний и последовательных утверждений присутствующие условия меняли характеристику и положение так, чтобы отрицание первого отрицания вновь не вернулось к первоначальному утверждению и получило новый результат: вот формальный смысл отрицания отрицания. Историческое значение имеет принципиальную важность для марксистского учения: действительно, отрицание отрицания действует как закон, извлеченной из самой истории, марксизм достиг ясного видения всего исторического процесса, который ведет от первобытного коммунизма к будущему коммунизму. Давайте приведем исторический пример: капитализм — историческое отрицание феодального способа производства, то есть общественной формы, где царит нетоварное производство, основанное на индивидуальной собственности на инструменты и на индивидуальном наличии продуктов для трудящегося (индивидуальное производство). Капитализм объявляет конец этим двум формам: он превращает инструменты производства в частную собственность, а продукты в товары, на которые трудящийся больше не имеет никакого права; но в то же самое время, он делает труд общественным трудом и воспитывает новый исторические отношения, основанные на антагонизме капитала и наемного труда, противоречии между общественном характером производства и частным присвоением продуктов. То, что показывает Маркс в Капитале, это как прежде эволюция индивидуального производства по необходимости породила условия своего собственного уничтожения — то есть экспроприацию индивидуальных производителей — даже сегодня способ производства создает материальные условия, которые заставят его погибнуть по необходимости:
«Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса своё собственное отрицание. Это — отрицание отрицания» («Капитал», том I).
Эта третья фаза, отрицание отрицания, представляется «экспроприацией экспроприаторов». Она вырастает до завершения процесса обобществления производительных сил, который характеризует капитализм. Орудия труда прекращают быть частной собственностью, так же как и индивидуальной собственностью всех трудящихся на продукты. Общество в целом возьмет в свои руки свою собственную судьбу: это социализм. Маркс настаивает на факте, что это ничего кроме исторической тенденции самого капитализма не производит условия своего собственного преодоления:
«Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьёт час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» (там же).
Когда месье Альтюссер наивно говорит нам, что в Капитале существует только «всего две фразы» об отрицании отрицания, заставляет нас рассмеяться: этот закон присутствует во ВСЕМ Капитале, во ВСЕХ работах Маркса мы видим отрицание отрицания: без него, невозможно понять историческое движение, которое как естественная неизбежность ведет к социализму и коммунизму. Справедливо, что после Сталина месье Альтюссер желает вычеркнуть из законов истории не закон отрицания отрицания сам по себе, а необходимый приход социализма и коммунизма!
В этом смысле, месье Альтюссер опять нас смешит, когда утверждает, что якобы именно чистая теоретическая озабоченность Сталина испытала потребность в отрицании данного закона: если тот устранил его из официальных философских трактатов русского государства, то это затем, чтобы дать «теоретическое» обоснование «социализму в одной стране», ему надо было представить переход к высшему «коммунизму» как постепенный процесс и без столкновения под руководством народного государства, без необходимых потрясений внутри общества. Как показано, такая проблемой является не теоретической, а ПОЛИТИЧЕСКОЙ: фильтрация, которой сталинизм подверг диалектику, означает просто ее систематизацию для устранения всех ее революционных элементов. Это отказ от допущения любой возможности взрывоопасного превращения так называемого русского «социализма». Впрочем, нечто похожее встречается в замечательной теории «не-антагонистических противоречий» внутри народа, из которой китайские «коммунисты» сделали свою библию.
Роль самого месье Альтюссера по отношению ко всему этому очень неблагодарна: он должен придать всем этим оппортунистическим тезисам довольно густой философский блеск, чтобы они смогли прослыть как вдохновленные «теоретические заботы». Тем способом, каким Гегель превращал шляпы в идеи, месье Альтюссер превращает контрреволюцию в концепцию: достаточно спустить философские плавки, чтобы обнаружить явную наготу сталинизма.
До настоящего времени мы следовали за месье Альтюссером в лабиринты «марксистской философии». Теперь мы можем продолжить в болотистых топях контрреволюции. После превращения последней в концепцию, он собирается взяться за революцию, чтобы с ловкостью отложить ее в первый попавшийся ящик. Взглянем, как он берется за дело.
Месье Альтюссер устраняет классовую борьбу
Если мы допустим, как месье Альтюссер, что «Капитал» — только теория капиталистического способа производства, то столкнемся с серьезной трудностью: как человечество собирается перейти от этого определенного способа производства к другому?
Месье Альтюссер, нашедший озвученную проблему до нас, ожидал, что мы ее сформулируем. Его ответ уже готов:
«Маркс не дал нам — и это привело к большим последствиям — теорию переходных форм от одного способа производства к другому способу производства, есть только указания и наработки» («Исторический материализм и диалектический материализм»).
Месье Альтюссер вероятно не прочитал ни главы о «первоначальном накоплении», ни «Grundrisse», ни заметок Энгельса о разложении первобытного коммунизма, ни Критики Готской программы, иначе он бы увидел, как способ производства заменяется другим способом производства, как новый класс распространяет свою власть на все общество. Проблема, что месье Альтюссер, опираясь на так называемое «отсутствие» у Маркса, счел нужным самостоятельно дополнить «теорию перехода». По его мнению, в переходе от одного способа производства к другому заметны несомненные «переходные формы», некоторые изменения производственных отношений и т.д. Последовательная теория «перехода» состояла бы в размышлении над этими «переходными формами» и их развитием. Эта теория якобы поставила решение вопроса перехода от одной общественной формы к другой[8].
Ранее месье Альтюссер был увлечен философией; с нашей стороны, мы спрашиваем друг друга, как в каком теоретическом люке могла исчезнуть классовая борьба.
Где классовая борьба?
Месье Альтюссер ее искусно избежал в пользу своих замечательных «переходных форм». Нет больше ни классовой борьбы, ни революции, которые позволили бы перейти от одного общества к другому. Теперь ЭТОТ ПЕРЕХОД ПРОИСХОДИТ ПО ОДНОЙ ПРИЧИНЕ – благодаря добродетели «переходных форм». Действительно, месье Альтюссер сможет нам ответить, что например, в «первоначальном накоплении» Маркс хорошо описывает переход от феодального производства к капиталистическому производству на уровне «переходных форм»; но месье Альтюссер забывает сказать, что в «Коммунистическом Манифесте», тот же Маркс описывает нам ожесточенную классовую борьбу буржуазии против феодальных форм и за навязывание новых форм. Кроме того, не довольствуясь избеганием классовой борьбы вообще, месье Альтюссер также избегает и пролетарской революции: в действительности, пролетарская революция единственная в истории исключает «переходные формы» по той простой причине, что у пролетариата, как класса, угнетенного наемным рабством, нет никакой позиции, которую необходимо завоевывать внутри капиталистического общества. Его единственное средство эмансипации состоит точно в том, чтобы разрушить сверху донизу это общество и его государство.
Выдвигая свою теорию «переходных форм», месье Альтюссер только обобщает буржуазное видение революции. Согласно такой концепции, любая революция должна повиноваться буржуазной модели, сумевшей понемногу и постепенно завоевать целые сектора феодального производства, прежде чем захватить государство и изменить его направление в сторону новых общественных отношений.
Намекая на возможность применения той же схемы «переходных форм» к пролетарской революции, месье Альтюссер лишь присоединяется к старому реформистскому видению Бернштейна, преуспевшего в защите постепенных экономических «завоеваний» пролетариата в рамках капиталистического режима, отрицая тот факт, что первая задача пролетариата в революции — разрушение буржуазного государства, и эта задача не допускает никакого перехода; политическая эмансипация пролетариата — ключ к его экономической эмансипации. Пока капитализм будет жить, он способен защититься против атак.
В действительности, теория «форм», какой ее задумывает месье Альтюссер, преследует двойную цель:
1) Показывает, что именно люди больше не творят историю, что общественные отношения не являются отношениями между людьми, они ВЫШЕ людей. Такое утверждение стирает классовую борьбу и возможность сознательного вмешательства Партии в эту борьбу.
Вот философская тайна «антигуманизма» месье Альтюссера, который мыслит общество как обширную механическую систему, где все связано и развивается согласно почти математической строгости и даже вне человеческого вмешательства.
2) Показывает, что в итоге существуют «социалистические формы» в границах капиталистической экономики и оправдывает задним числом замечательную сталинскую теорию «строительства социализма», как задуманное обобщение этих форм на все общество. Вслед за этим, марксизм уже ответил, что социализм не шаг «строительства»: капитализм именно разрушается, излишнего акцента быть не может, задача пролетариата в революции — РАЗРУШИТЬ существующие формы, чтобы освободить производительные силы, а не «построить» что-то по неведанной волюнтаристской логике. Замечательная теория «строительства социализма» — только ничтожная ширма, служащая чтобы скрыть зловещую реальность капиталистического накопления.
Несомненно, очень трудно быть чистым в этом нечистом мире…[9]
Месье Альтюссер, певец сталинизма
Так как согласно его словам, Маркс все же дал нам некоторое изображение общества, месье Альтюссер спешит — по привычке — донести теорию этого изображения, «теорию теории»: он еще раз собирается уточнить то, что Маркс не смог понять в своей собственной доктрине. Какой, согласно Марксу, характер общественной формации?
Труд Маркса — отвечает месье Альтюссер, — показывает, что мы должны разработать структуру любого общества, сформированную из различных «уровней» и неравной значимости: в основе любого общества лежит инфраструктура или экономический базис, ее материальное основание; она состоит из производительных сил и соответствующих им на данный момент производственных отношений. Выше этого экономического базиса находятся надстройки различного характера: юридического (право), политического (государство), идеологического (мораль, религия, философия, теория месье Альтюссера и т.д.)… Вот точка, к которой мы будем возвращаться: марксистская доктрина настояла на этой организации любого общества, подчеркнув, что экономическая инфраструктура имела определяющее влияние на надстройку.
Давайте уточним:
«В общественном производстве своей жизни люди вступают в определённые, необходимые, от их воли не зависящие отношения[10] — производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. He сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» (Предисловие «К критике»).
С другой стороны, против тех, кто деформировал доктрину для того, чтобы видеть в воздействии экономических сил единственную причину социального развития, Энгельс показал, что существует ОБРАТНОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ надстройки на экономический базис: потому государство может иметь некоторое «воздействие» на экономическое развитие, хотя само в конечном счете является продуктом этого развития[11]. Идеологии сами могут иметь некоторую историческую эффективность и сыграть роль в истории: то, как люди осознают реальные конфликты, даже в мистифицированной форме как в любой идеологии, осуществляет свое воздействие на курс исторической борьбы (в противном случае мы не смогли понять, ни почему «теория, которая захватывает массы, становится материальной силой», ни почему идеология месье Альтюссера может сбивать с пути некоторых молодых, чрезмерно очарованных теорией). Но это не означает, что надстройка (и в особенности идеология) смогла иметь независимое развитие. Итак, тезис месье Альтюссера, когда он утверждает, что мы можем «законно изучать в отдельности» надстройки, звучит как возможность рассмотреть их в качестве «объектов относительно независимой научной обработки». По его мнению, явления, которые возникают в надстройке, можно рассмотреть как «законные», как имеющие конкретные причины. Месье Альтюссер вероятно имел в виду «относительную автономию» своей собственной мысли по отношению к коммунизму; на самом деле, мы увидим, что такой тезис ничуть не «автономен» по отношению к контрреволюции[12].
Если ранее было неясно, куда месье Альтюссер метил с этим тезисом, то позже все становится понятно, как только он говорит о «сталинском периоде». Он действительно объясняет нам, что
«очень просто, в теории, социалистическая инфраструктура в основном смогла развиться без ущерба, в течение этого периода ошибок, затрагивающих надстройку».
(Кстати заметен приятный эвфемизм, который использует месье Альтюссер, чтобы оценить контрреволюцию: «период ошибок, затрагивающих надстройку»).
Вот разгадка вещи: сталинизм смог целиком разрушить коммунистическую программу, вовлечь пролетариат в строительство русской НАЦИИ, но, тем не менее, по мнению месье Альтюссера, нация собирается перейти к коммунизму, потому что сталинские «ошибки» затронули только надстройку, которая, как известно всем, автономна. Такая плоская реальность теории месье Альтюссера здесь только оправдывает банду социализма в одной стране, давая себе пространство для критики сталинизма за его «догматические ошибки». Выходит, русское государство могло бы стать полностью контрреволюционной машиной без того, чтобы экономическая инфраструктура русского общества прекратила триумфально восходить к полному коммунизму?
По правде теория месье Альтюссера о «самостоятельности надстроек» — точная копия его теории «переходных форм». Речь идет о том, чтобы показать, что любое изменение общества — продукт параллельной серии явлений; с одной стороны, на уровне экономического базиса якобы наблюдается появление новых форм; с другой стороны, на уровне политической надстройки, осуществляется замена одной государственной формы другой. Если месье Альтюссер настаивает столько на «относительной автономии» этих двух фактических порядков, то это потому, что он разорвал связь, которая их соединяет. Эта связь — классовая борьба.
Начиная с классовой борьбы и только с нее, можно понять, как динамика экономических сил может сделать необходимыми изменение и превращение политических отношений, которые продолжаются до разрушения государства. Начиная с классовой борьбы и только с нее, можно понять, что революция не простой объективный механизм, она требует сознательного и волевого вмешательства Партии, способной подготовить революционный класс к его задачам и организации. Именно начиная с классовой борьбы, можно понять сталинское искажение марксизма, продукт международного уничтожения пролетариата и мелкобуржуазных условий России того времени.
Месье Альтюссер почти сумел склеить куски сталинизма: в его теории просто недостает того, что стало несовместимым со сталинизмом: революционная перспектива, видение Партии. Вот почему он отбивается в непреодолимых теоретических акробатиках: таким образом, не желая устанавливать связь между «экономическими противоречиями и политическими-идеологическими потрясениями», он изучает каждую из сторон по отдельности, помпезно заявляя, что последняя «относительно автономна»[13].
Месье Альтюссер кажется сам является очевидным контрпримером своих собственных размышлений: когда теория лишилась своих корней, когда надстройка стала изолирована от инфраструктуры, когда сверху донизу было разрушено органическое единство марксизма как диалектического материализма, тогда можем впасть только в плоское обоснование буржуазной идеологии, зловещим представителем которой внутри рабочего движения был сталинизм.
Всем тех, кто искал в произведении месье Альтюссера доказательства инвариантного или научного характера марксизма, мы поспешим огорчить. Его работа — живая демонстрация инвариантности буржуазных и мелкобуржуазных атак, направленных против марксизма, выраженных непристойным пером всех «теоретиков» и философов, этих кабинетных теологов, этих наемных убийц, обнаруживших лучшее «теоретическое» средство для убийства доктрины.
Месье Альтюссер последовал известным путем: вначале он постановил, что марксизм был «незаконченной наукой», безостановочно совершающей новые открытия («было бы неосторожно полагать, что обо всем уже сказано»). Простое доказательство: все те, кто как Бернштейн намеревался «обогатить» марксизм, всякий раз желали показать, что марксизм незакончен, чтобы добавить к нему (то есть всегда) мнимые «новые принципы», являющиеся его собственным отрицанием.
Очевидно, лучшее средство «завершить» марксизм — уничтожить его.
Давайте приведем несколько примеров в рукописях месье Альтюссера.
Месье Альтюссер, теоретик рабочизма и интеллектуальный хвастун
Прежде чем дать нам свои советы по чтению «Капитала», месье Альтюссер начинает с выделения отличий между публикой, которую собирается погрузить в свои лекции: читатель нас извинит за длинную цитату, но оно того стоит:
«Из кого может, наиболее натурально, состоять эта публика?
1 ° пролетариев или трудящихся, напрямую эксплуатируемых в материальном производстве.
2 ° не пролетарских наемных трудящихся (от простого служащего до руководителя среднего звена и начальника, инженера, исследователя, преподавателя и т.д.)..
3 ° городских и сельских ремесленников
4 ° представителей либеральных профессий.
5 ° студентов и лицеистов».
Видимо, Маркс зря потратил время, настаивая на делении общества на три фундаментальных класса: Альтюссер предпочитает обращаться к буржуазной социологии и к ее делению на «социальные категории». Он уточняет свою мысль:
«Пролетарии или рабочие, которые прочтут первый том Капитала, естественно включая мужчин и женщин, практикующих классовую борьбу в своих профсоюзных и политических организациях, заполучат некоторую «идею» марксистской теории. Эта идея может быть более или менее справедливой, и когда мы переходим от пролетариев к не-пролетарским рабочим, не совершаем фундаментальной ошибки».
Следовательно, если верить месье Альтюссеру, чтобы обладать «справедливой идеей» марксистской теории, достаточно сегодня быть пролетарием. Достаточно бороться в СОВРЕМЕННЫХ профсоюзных и политических организациях пролетариата, чтобы понимать марксизм, в то время как эти организации — именно те, кто УБИЛ марксизм и связал пролетариат с буржуазной идеологией реформизма, постепенных завоеваний и «мирного перехода» к социализму. Дальше месье Альтюссер скажет нам очень наивную вещь, что международное рабочее движение окончательно «объединилось» с марксистской теорией с конца XIX-ого века, то есть он сознательно проигнорировал контрреволюцию и переход «пролетарских» партий в лагерь буржуазии в ходе двух больших кризисов, потрясших мир в начале XX-ого века. Он считает Коммунистическую партию Франции настоящей марксистской Партией, партией революции, а не контрреволюции: оппортунистским негодяям достаточно считать себя марксистами, чтобы месье Альтюссер (делающий то же самое) поймал их на слове.
С другой стороны, если мы понимаем, что продвигает месье Альтюссер, то он оправдывает наиболее плоский «спонтантеизм», расцветающий в настоящее время среди некоторых леваков: если на самом деле достаточно только быть пролетарием, чтобы понимать и осуществлять на практике марксистскую доктрину, а так же обладать коммунистической программой, то почему пролетарий нуждается в партии, защищающей эту программу, в централизованной организации пролетариата и т.д…. Достаточно ежедневной агитации и ожидания, чтобы пролетарии, обладающие врожденным справедливым взглядом на вещи, испытали (без сомнения «спонтанную») потребность в революции.
Месье Альтюссер одновременно оправдывает действующую контрреволюцию и безрассудную борьбу с ней: он оправдывает и существование Коммунистической партии Франции во главе рабочего класса и неверный «спонтантеистский» взгляд некоторых леваков, которые намереваются бороться против этого существования иллюзорными ударами. Если месье Альтюссер делает ставку на обоих, то это потому, что эти две позиции неотделимо связаны, они не могут быть методом для изменения, выдвигая все то же видение между интерклассизмом и «народной и демократической» борьбой.
Здесь месье Альтюссер собирается нас остановить, чтобы сказать: Я не интерклассист, так как стремлюсь различать чистых пролетариев и остальное население. Доказательством тому — мои жесткие атаки против интеллектуалов:
«Если у интеллектуалов и есть что-то о марксистской теории в их головах, то это на 90% заблуждения … Эти идеи не имели никаких проблем с «завоеванием» широкой аудитории, потому что они были анти-социалистическими и анти-марксистсткими идеологическими предрассудками, уже заранее обреченными на «завоевание»».
«Это широкая аудитория в основном состоит из интеллектуалов, а не рабочих, потому что, как сказал Энгельс, даже если рабочие и не понимают самые абстрактные демонстрации в Капитале, то все же «не позволят себя обмануть»» (там же).
Заметен триумф месье Альтюссера: я борюсь за классовое видение против мультиклассизма. Увы, месье Альтюссер, вы начали с того, что забыли, что Энгельс говорил только о революционных рабочих; только они «не позволяют себя обмануть». Когда вы расширяете эти рассуждения на весь настоящий пролетариат, точно умалчиваете о факте, что он оказался «обманут» и что сегодня над ним полностью господствует идеология оппортунизма, в которую вы вносите свой маленький вклад, придавая ему «теоретический» оттенок.
Что касается вашей жесткой и резкой критики, направленной против интеллектуалов, позвольте нам РАССМЕЯТЬСЯ: это не себя ли вы предлагаете для решения этих маленьких проблем, чтобы послужить посредником между «спонтанным» марксистским пролетариатом и интеллектуалами, спонтанно подчиненными буржуазной и мелкобуржуазной идеологии? Ведь единственная функция сотен страниц завидной плотности, которые вы написали, это точно не обеспечение средств для «интеллектуалов» для привлечения к вашему «марксизму» вместе с отбрасыванием их удобных идеологических позиций? Это смешно, месье Альтюссер, когда вы изливаете потоки уксуса на мелкобуржуазных интеллектуалов: вы действительно их лучший знаменосец.
«Как об этом сказал Энгельс, любой ученый, хочет он того или нет, неизбежно практикует философию в науке, и поэтому не может обойтись без философии. (Видим как месье Альтюссер выхватывает цитаты Энгельса, деформируя их смысл). Вся проблема состоит в знании, какую философию он должен иметь в качестве партнера? Идеология, которая деформирует собственную научную практику, или суровая философия, которая реализует и понимает эту практику? Идеология, которая подчинила практику своим ошибкам и иллюзиям, или напротив философия, которая открывает ему глаза, освобождает от мифов, и позволяет овладеть своей теоретической практикой и ее результатами? Ответ не вызывает сомнений» («Исторический материализм и диалектический материализм»).
Таким образом, месье Альтюссер, который намеревался запретить выше «классовую точку зрения», теперь бросается в тягостное инициативу «освободить ученых от их мифов», предлагая им философию в качестве партнера, в интересах самого знания.
В итоге, задача пролетариата в том, чтобы сотворить хорошую идеологию, способную бороться с неверными иллюзиями и с ошибками: выходит, покоренные интеллектуалы получат свой пропуск в Коммунистическую партию Франции!
Месье Альтюссер — горячий защитник позиций пролетариата или мелкобуржуазных интеллектуалов? ОТВЕТ НЕ ВЫЗЫВАЕТ СОМНЕНИЙ!
Нам было бы легко установить каталог политических заблуждений месье Альтюссера: кроме того, что у такого сборника шуток был бы размер телефонного справочника, не ясен интерес их чтения. Только давайте укажем, что месье Альтюссер искусно восстанавливает антимарксистское разделение между экономической борьбой и политической борьбой (предупреждение к прочтению «Капитала»), мимоходом отмечая «формальное исчезновение Интернационала» (там же, стр. 24), то, что для него не имело никакого значительного последствия для борьбы пролетариата[14]. Наконец месье Альтюссер не пренебрегает высказать свое мнение о марксистской теории государства, которая, по его мнению, неполноценна («LA PENSEE», revue… du rationnalisme moderne, n 151), так как не настаивает достаточным образом на псевдо-различии между «властью государства» и «государственным аппаратом», что является плохой калькой с буржуазного различия между государством и «правительством» (подразумевая, что «правительство» пользуется государством, а не наоборот). Видим, что месье Альтюссер не скупится на «открытия».
Мы последовали за месье Альтюссером в страну концептуальных чудес; и далее он привел нас в пустыню сталинизма: подведем итог этой прогулки.
Наука и идеология по мнению месье Альтюссера
Фундаментальная проблема месье Альтюссера, которая обнаружена во всех его рукописях, следующая: как отличить науку от идеологии, как осознавать разногласия, которые их отделяют и фиксируют границу между ними? Мы закончим это исследование рассмотрением этого вопроса, что позволит нам дать попытку месье Альтюссеру выразить его общий смысл. Так как существенная часть забот месье Альтюссера состоит в том, чтобы «развить знание» по направлению к науке, проблема может быть сформулирована следующим образом: как сохранить науку от всех опасных влияний, которые «компрометируют ее развитие»? Как освободить ученых от их «мифов»? Для этого, надо очевидно знать то, что отличает науку от других представлений реальности в мозгу людей.
Месье Альтюссер с нами следовательно объясняется, что
«идеология как система представлений отличается от науки тем, что ее практически-социальная функция господствует в ней над функцией теоретической (или функцией познания)» («За Маркса»).
Давайте переведем: идеология повинуется некоторым практическим и социальным интересам, ею управляют классовые критерии, в то время как наука имеет только «теоретическую» функцию, и больше никаких других функций.
1) Говоря это, месье Альтюссер распространяет буржуазную идею «объективной» науки, которая якобы парит над обществом. Мы напротив показали, что научное развитие повиновалось чистой социальной необходимости, и в особенности, внутри буржуазного общества развитие науки подчинено росту капитала и в целом прошло те же фазы[15]. Мы увидели выше как месье Альтюссер применил к марксизму такое же определение, чтобы сделать из него теорию над классовой борьбой. Мы не вернемся к этой идее, только укажем, что исходя из определения науки в общем, как чего-то независимого от идеологии, он забывает, что цели, задачи и даже методы науки не ускользают от идеологического определения, по мере того, как идеология господствующего класса вмешивается в «объективную» работу науки, чтобы навязывать развитие, совместимое с развитием классового общества и его требованиями.
Укажем, наконец, что эта концепция «объективной» науки, способная по-научному регулировать все проблемы, точно является частью буржуазной ИДЕОЛОГИИ, разоблаченной марксизмом как НАУЧНЫЙ ОБСКУРАНТИЗМ. Месье Альтюссер не делает ничего, кроме как обеспечивает гарантии этому современному опиуму.
2) Когда месье Альтюссер нам говорит, что идеология будет существовать всегда, и что
«И поскольку мы не собираемся избегать даже самых животрепещущих вопросов, скажем, что согласно принципам исторического материализма даже коммунистическое общество совершенно немыслимо без идеологии» («За Маркса» 330 стр.).
то это идеология постоянного измерения человеческого существования, в то время как она — только отражение, перевернутые в мозгу людей их собственные условия существования В РАМКАХ КЛАССОВОГО ОБЩЕСТВА. В этом суть всей идеологии — в любой момент времени быть прямо или косвенно идеологией, присущей господствующему классу существующего общества: поэтому настоящая идеология выделяется как идеология буржуазии. Что ее характеризует, как любые другие, так это класс, который умеет пропускать свои собственные представления, свое собственное понимание вещи как представление и способ видения вещей, общий для всего общества:
«Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений, как выраженные в виде мыслей господствующие материальные отношения; следовательно, это — выражение тех отношений, которые и делают один этот класс господствующим, это, следовательно, мысли его господства» («Немецкая идеология»).
Следовательно, невозможно рассмотреть идеологию, иначе чем как идеальное представление господства класса над другими классами: так например буржуазная идеология «свободы» предполагает в качестве реальной основы существование «свободного трудящегося», то есть освобожденного от препятствий своей собственности: только ограбленный и «свободный» даст себя эксплуатировать.
Вот почему абсурдно говорить, как месье Альтюссер, что коммунизм совместим с существованием идеологии: как общество без классов и без государства, коммунизм специально запрещает любую систему идей, чья функция заключается в переворачивании реальных отношений таким образом, чтобы оправдать какую-либо эксплуатацию, утверждая ее как единственное ЕСТЕСТВЕННОЕ существование человека[16].
Опять же цель тезиса месье Альтюссера о вечности идеологии очень прозаично: идеология оказывается в самой сталинской теории. Во всех официальных учебниках истории или философии Кремля действительно говорится о необходимости борьбы на «идеологическом фронте» против врагов народа, которые возвращаются к старым индивидуалистическим и ликвидационным «концепциям». Против них надо выдвинуть «хорошую» идеологию — патриотическую, националистскую и главным образом направленную на повышение производительности: пропаганда тогда представляет «социализм» как обеспечение рационального и общего освобождения человека, хотя там существуют все социальные формы эксплуатации, и в особенности наемный труд. Именно для этого есть нужда в «идеологии», и что месье Альтюссер распространяет отголоски этого бреда. Ибо как об этом говорил Маркс, потребность идеологии исчезнет
«как только, следовательно, исчезнет необходимость в том, чтобы представлять особый интерес как всеобщий или «всеобщее» как господствующее» («Немецкая идеология»)
Чтобы завершить этот вопрос, приведем пример, что прольет свет: марксизм всегда считал, что образ, согласно которому люди мыслят природу, был только отражением того, как они мыслят свои социальные отношения. Таким образом, так же, как буржуазия была вначале революционным классом, так и ее наука и ее идеология естественно, что были материалистическими и детерминистическими (Галилей, Дидро, Дарвин, Морган и т.д.)… Сегодня не только возродилась буржуазная философия, чтобы использовать старое идеалистическое ханженство, но и наука сама стала анти-детерминистской, от биологии и до физики, не говоря о ложных науках как так называемая «социология», единственная функция которой — доказать вечность буржуазного режима и его категорий. Если сегодня буржуазная наука предпринимает столько атак против детерминизма в природе, то по той причине, что буржуазия, уже давно прекратившая быть революционной, пытается отогнать призрак детерминизма в обществе: призрак социальной войны, спектр ее собственного падения.
Где, следовательно, разница между наукой и идеологией, месье Альтюссер?
В действительности, это ложное различие может служить для краткого изложения всех усилий нашего философа: действительно, если он так нуждается и настаивает на так называемом определении границ, то суть его действий в том, чтобы превратить марксистскую доктрину в науку в буржуазном смысле, сохраняющую свою «чистоту», то есть «сохраняющую пролетариат» от классовой борьбы, отвергающую идеологию. С другой стороны, мы увидели, что единственной заботой месье Альтюссера было в итоге «продвижение знания»: поэтому было необходимо начертить границу между тем, что является «теорией» и тем, что является ДЕЙСТВИЕМ, для того, чтобы сохранить только теорию, отрезав ее от любой практики. Но принимая во внимание то, что марксизм неотделим от революционной практики пролетариата, «теория», которую нам предлагает месье Альтюссер, больше не имеет ничего общего с марксизмом: месье Альтюссер вынужден опираться на сталинизм, исторического агент этого разделения, результатом которого была потеря пролетариатом своей исторической программы. Наконец, если мы сумеем очистить произведения месье Альтюссера от густого слоя философской пыли, которой он окружает свои тезисы, остается только это: сталинизм, настоящая теология ложного марксизма, что не осмеливается утверждать об этом открыто.
Заключение
Мы, разумеется, оставили без внимания много деталей: дело, в том, что мы уже пропускаем ухищрения, что месье Альтюссер может принести в формулировке своей теории. Решение состоит в том, чтобы увидеть, что такая теория нисколько не нова, это просто воспроизведение педантичных положений мелкобуржуазных интеллектуалов, что осмеливаются считать себя марксистами, потому что тут и там они склевали сталинскую падаль, чтобы оправдать все то, что противится эмансипации пролетариата. Именно этот тип выходок имел в виду Маркс, когда писал:
«не следует думать, что все представители демократии — лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение. Таково и вообще отношение между политическими и литературными представителями класса и тем классом, который они представляют» («18 брюмера Луи Бонапарта»).
Так много тех, кто как месье Альтюссер, хотел и все еще желает заменить реальность своими философскими мечтами. Против всех мы неутомимо повторяем, что нынешние наука и философия — это преграда для революции; что единственной важной вещью является знание класса пролетариата, его теория и его революционная практика, его историческая доктрина и опыт своей борьбы; — это организация пролетариата в класс вокруг своей программы и своей Партии.
Месье Альтюссер нам утверждает, что фундаментальный интерес марксизма и его научный характер — то, что он умеет развивать знание и «думать» о реальности лучше, чего никогда не делали все буржуазные теории. Он лишь развивает мелкобуржуазную мечту общего знания. Для нас напротив, фундаментальный интерес марксизма, — то, что он является доктриной революции, и что он смог выявить абсолютно необходимый характер этой революции, за пределами простого видения настоящего общества. Вот что определяет его научный характер: если марксизм — сегодня единственная социальная наука, достойная этого имени, то это не следствие его теоретического превосходства, а следствие того, что он выражает рациональным образом цели революционного класса, и именно следствие способности соединить изучение истории прошлого и настоящего общества с отчетливой перспективой этих окончательных целей. Если марксизм — наука, это не потому, что он только способен изучать капитализм, но потому, что он способен ПРЕДВИДЕТЬ КОНЕЦ КАПИТАЛИЗМА. Способность предвидения, основанного на детерминизме, отличает марксизм как науку от всех ликвидационных идеологий, которые намеревались его уничтожить или, что еще хуже, «реформировать».
Сегодня, только Партия, которая смогла до конца извлечь уроки контрреволюции и сопротивляться всем приливам оппортунизма, может уберечь такую науку и воплотить способность предвидения и руководства вытекающей отсюда борьбой. Только революционная практика, чьим добровольным и сознательным выражением является классовая Партия, сможет прекратить все философские мечты, в которых осуждены позорные апостолы чистой теории.
Только в ожесточенной борьбе против этих лжепророков и этих театральных Геркулесов, чьи теории все еще воняют или пытаются заразить рабочее движение, пролетариат обнаружит путь своего революционного направления: классовая Партия, организованная вокруг неизменных принципов коммунизма, безжалостной критики всех мифов, всех идеологий, всех философий, единственная цель которых состоит в том, чтобы ОТВЕСТИ борьбу пролетариата за свою эмансипацию в качестве класса, связав ее со всеми иллюзиями, которыми торгует вразнос в своих рядах теоретический или нетеоретический оппортунизм.
Последняя минута
Без неожиданности мы узнаем, что месье Альтюссер постановил, что существенная часть произведения Маркса к несчастью несет след «гегельянского влияния». По его мнению, Маркс действительно стал марксистом только во время Критики Готской программы(1876). Тем, кто спрашивает, где остановится триумфальное шествие «разрыва», которая разрезает произведения Маркса, мы можем ответить не колеблясь, что месье Альтюссер будет вынужден показать нам, что Маркс действительно никогда не был марксистом в «теоретическом смысле», разумеется — (впрочем не сказал он об этом самом?).
Месье Альтюссер может вволю играть, переписывать «Капитал» и переходить к открытой критике доктрины, что он и делал ранее, позорно скрываясь под покровом философии.
Мы не можем желать формулировки чистой теории и в то же самое время требовать сохранения даже формальной связи с материализмом. Не можем желать подняться на небо, не покидая всех сыновей, которые соединяют небо с сушей.
Каждый почитает свою профессию за правду: месье Альтюссер, чья профессия состоит в том, чтобы думать, превращает в мысль все то, к чему прикасается, и удивляется, что все находящееся вокруг — только мысли.
Марксизм умер, месье Альтюссер жив!
[1] Сравните с букетом мыслей буржуазных «теоретиков», которые воображают, что работают на детерминизм, находя в извилинах мозга Маркса или его личной жизни ключ коммунизма и его дефектов.
[2] Месье Альтюссер, как ожидалось, не стесняясь, использует старый аргумент, согласно которому «Капитал» не был бы ничем другим кроме как знанием о капиталистическом способе производства и «только о нем». Мы увидим, как это заявление может свести на нет целую революционную концепцию, выходящую из «Капитала», под предлогом доказательства увлеченности Маркса чистым и бескорыстным знанием: это должно было любой ценой превратить Маркса в Альтюссера, заполучив возможность представить себя в качестве «марксиста» (этот процесс хорошо известен: это уже было сделано Бернштейном, для которого Маркс был апостолом чистой науки).
[3] Для тех, кто сомневается в основной практической функции философии, мы можем напомнить принципиально реакционную роль всей философии после Фейербаха: ее единственной функцией является либо отрицание, либо искажение марксистской доктрины во имя старых идеалистических аргументов. Мы вернемся к этому.
[4] Что подразумевается под такими утверждениями, так это то, достаточно месье Альтюссеру самому прочитать Маркса, чтобы убедиться в его недостаточности и занять позицию философии собственной персоной, чтобы родилась эта новая теория, отсутствие которой так дорого для рабочего движения.
Месье Альтюссер не мог бы найти лучшего способа, чтобы предстать перед нами как потешный философ, зачерпнувший в работе Маркса достаточно ложных причин, оправдывающих бесполезность своих попыток.
[5] Правда, месье Альтюссер допускает здесь несколько ограничений: он признает то, что называет «влияниями окружающего мира» на науку. Но для него эти влияния только негативные ощущения: «Среди этих влияний, социальные и политические влияния, которые могут напрямую вмешаться в жизнь наук, и серьезно скомпрометировать их курс, когда это не означает угрозу их существованию» («Исторический материализм и диалектический материализм»).
Откуда постоянная озабоченность месье Альтюссера: защита науки от всех социальных влияний, которые только и делают что «угрожают» ей или «компрометируют» ее. Месье Альтюссер очень дорожит своими облаками.
[6] В последнем пункте, месье Альтюссер умыл руки, сказав, что «это было навязано ему». Вот насчастье! Критическое сознание притеснено неблагородным давлением «окружающего мира», которое заставило печатать тезисы, категорически отрицаемые сознанием. Какова серьезность!
[7] Факт, что закон был «гегелевским наследием» в сущности, не изменяет ничего: Энгельс повторял, что речь шла о революционном характере гегелевской диалектики, согласно которой все существующее заслуживает гибели. (См.: « Фейербах и конец немецкой классической философии»).
[8] Этот пункт обильно развит на страницах «Читая Капитал», и особенно в презентации месье Балибара, главного сторонника месье Альтюссера. Мы оставим эту «теорию», не вдаваясь в ее подробности, чтобы бесполезно не очернять бумагу, отвлекая внимание читателя.
[9] В редких случаях, когда месье Альтюссер говорит о революции, применяя сталинские схемы, он испытывает интерес к революции только в качестве объекта спекуляции. Интересно было бы знать, что он думает о формулировке Ленина «приятнее и полезнее проделывать «опыт революции», чем о нем писать». Несомненно, месье Альтюссер увидит только подтверждение того, что Ленин был только простым «практиком», мало склонным к теории.
[10] Здесь не говорится, что эти отношения не являются отношениями между людьми, как думает месье Альтюссер. Наемный труд — отношение, независимое от желания рабочих, но это отношение связывает их с капиталистическим классом и начальником как человеческое отношение или скорее бесчеловечное.
[11] Энгельс главным образом демонстрирует это в письмах к Блоху (21 сентября 1890), Конраду Шмидту (27 октября 1890), тому же Мерингу (4 июля 1893).
[12] Наилучший пример, данный нами, касающийся тщетности тезиса месье Альтюссер об «автономии» идеологий, состоит в том, чтобы показать, что ее собственная идеология — только отражение материальной силы, контрреволюции.
[13] Он пользуется для этого всеми формулами Энгельса, чей смысл он по желанию искажает, согласно старому методу Иосифа Сталина.
[14] Он дает свой залог идеологии «национальных путей социализма» от имени анализа «особенных условий», полностью деформируя замечательную фразу Ленина о «конкретном анализе конкретного положения», которую сталинисты приспособили ко всем соусам, заставляя ее говорить что угодно.
[15] «Programme Communiste» n°43-44, «Марксизм и буржуазная наука».
[16] Если мы говорим об этом, то это не какая-то вера или просвещение (как верил бы без сомнения месье Альтюссер), заменяющие идеологию «наукой»: дело, в том, что для нас разрушение социальных классов одновременно означает разрушение заблуждений, которые находят люди в своих отношениях друг с другом и с природой. Дело не в том, чтобы идеология была достойна осуждения, потому что она неверна (подобно мелкобуржуазным философам), а в том, что ее существование зависит от существования классовых отношений внутри общества, и что в результате она должно исчезнуть с ними.