посткап / post-cap
Самоотрицание капитала
I
Финансовый кризис
Капитал и перенаселение
Студенческие и молодежные движения
Безработные и нестабильно занятые
Средние классы в двух фазах
Межклассовая / среднеклассовая динамика
Палингенез пролетариата
II
Равенство и перепроизводство элит
Фетиш и автономизация капитала
Долг и ставка процента
Коммунизм капиталистов
Экология-Биология-Технология
Физические пределы накопления
Промышленная революция
Современный протекционизм
Полная автоматизация
Новый утопический социализм
Грядущий кризис
В прошлом материале «Кризис и капитал» мы доказали характерную предрасположенность капитала к кризису, и сейчас кратко повторим главный вывод. Было выяснено, что капитал освобождает колоссальные производительные силы общества, но и ограничивает их, предпочитая сохранение товарного характера экономики интересам человека. Природа современного хозяйства такова, что технологический прогресс разгоняется, но все сильнее тормозит по мере падения совокупной нормы прибыли. В первую очередь, это касается главенствующего индустриального сектора, где увеличение прибыли требует разрастания постоянного капитала, то есть модернизации и инновации на современном лексиконе. Растет производительность, дешевеют средства производства, но тем временем по сравнению с постоянным капиталом относительно уменьшается переменный капитал. Это негативно отражается на отношении прибыли к издержкам производства – норме прибыли. Повышение производительности соседствует с понижением производительности, оба явления противостоят друг другу, соответствуя валоризации и девалоризации капитала. Именно поэтому на длительном промежутке рост общественного богатства подвержен постоянным колебаниям, образующим восходящие и нисходящие фазы производственного цикла.
Свободный наемный труд – это спасение от архаичной экономики и проклятье буржуазного общества. Автоматизация избавляет труд от страданий прошлого, но закрепощает пролетариев, низводя их до живых деталей в механизме индустриального предприятия. Освобождение труда есть в тоже время угнетение трудящихся.
Вердикт, вынесенный капиталистическому способу производства, таков — эффективность накопления противоположна непосредственным потребностям человеческого рода. Кризис срывает последние маски с лиц всех сторонников данной саморазрушительной системы. Даже самые лживые из агентов капитала открыто признают, что экономика нуждается в максимальном давлении на пролетариев. Выжимание рабочих часов, снижение заработной платы, увольнения, разрушение благ и, в конце концов, жизней. Это современное жертвоприношение, названное оптимизацией расходов предприятия.
Однако во всяком капиталистическом обществе созревает иная направленность, а именно новый способ производства, что может быть назван посткапиталистическим или коммунистическим. Коммунизм не имеет никакого значения без процесса собственного становления, поэтому коммунизм = движение. Коммунизм уже присутствует в общественном характере технологического развития (промышленность, наука и т.д.) и превращается в насущную необходимость, когда капитал ограничивает этот прогресс. Вибрации товарных отношений расшатывают сами основы социального спокойствия. Антагонизм между трудящимися и капиталом зреет в корне их отношений. На политическую арену восходит классовый субъект, производящий капитал, то есть пролетариат. Живая сила капиталистического производства вступает в противоречие с самим капиталом. Борьба между классами не может быть ничем иным, кроме как борьбой между способами производства.
Не секрет, что кризис не приводит автоматически к возрождению классового движения. Рабочие массы могут относительно спокойно принимать кризисы, или же наоборот, подъем движения может случиться в период процветания, а не кризиса. Это говорит о том, что показатель нормы прибыли не является единственным фактором, влияющим на активность низов, важна вся композиция геоисторического развития общества. Например, по принципу маятника недовольство масс может быть спровоцировано крушением их высоких надежд. Или в ином случае к возрождению социального движения может привести длительный период застоя. Но все же рано или поздно объективные противоречия вызывают активность классового субъекта. Кризис, так или иначе, ухудшает жизненные условия, а потому сеет семена для воспроизводства критики общественного порядка. Можно выразить эту критику более лаконично – человечество испытывает необходимость в дальнейшем развитии, но не ради производства стоимости, а для удовлетворения своих потребностей.
I
Кризис 2007-2009 гг. был назван финансовым, однако поразил все сектора реальной экономики и имел глубокие предпосылки не в банковской сфере, а в перепроизводстве товаров и/или капитала. Другими словами, в действительности кризис порожден далеко не только финансовыми махинациями, но прежде всего самой противоречивой структурой капиталистической экономики, о которой мы говорили выше.
Возвращаясь к середине XX века, заметим, что Вторая мировая война принесла большие разрушения, что, однако, несло и положительные основы для капитала: ослабевало противоречие между чрезмерно крупной долей постоянного капитала и малой долей переменного капитала. В послевоенное время мертвый труд, сосредоточенный в основном капитале, выпустил пар, и это способствовало замедлению падения нормы прибыли. Капитал успешно вторгся на восток, и советское государство послужило ему одним из проводников. Данный период был прозван Славным тридцатилетием и продлился до нового большого кризиса 1975-го года. Последующие кризисы выглядели мягче, но подготовили новый экономический коллапс 2007-го года.
Верно то, что финансовый сектор относительно автономен. Чисто финансовый спад или кризис может случиться посреди благоприятной фазы в физических секторах, мы объясним это позднее. Тем не менее, кризис породил мистификацию относительно своей сущности. Сперва рыночные пузыри стали самым простым объяснением происходящего, потому акцент пал на общественные конструкции, связанные с обращением и распределением стоимости, а не ее производством. Виновные найдены – спекулянты, коррупционеры, финансовые «элиты» и т.д., что означало – жизнь общества испорчена жадными людьми, а не всем способом производства.
В действительности названные группы являются лишь частью проблемы. Ограниченная критика такого рода оборачивается терпимостью к корневой проблеме – товарному характеру производства. Все заявления о господстве финансового капитала над промышленным капиталом терпят провал, так как упускают системообразующий элемент. Следует повторить: способ производства обретает свой специфически капиталистический характер, когда освобождение труда машинами становится условием дальнейшей эксплуатации труда. Промышленность – вот, где капитал добивается наибольшей отдачи. Сельское хозяйство и сектор услуг, потому, покоряются индустрией, служат ей. Финансы играют роль наиболее свободной (автономной) формы для циркуляции стоимости. Однако перспектива кризиса перепроизводства появляется раньше, уже на этапе производства товара, так как она заложена в природе капитала.
С другой стороны, кризис открылся как данность и закономерность. Многие заявили о его неизбежности и повторяемости. И если болезнь хроническая, то горе тому, кто пострадает во время ее обострения. Уже сейчас период, начавшийся в 2007-м, называется «Великой Рецессией». Тем самым идеологи признали беспомощность капиталистического класса перед лихорадочными судорогами экономики.
Безработица — неотъемлемая черта капиталистических отношений в период их зрелости. По обратную сторону воспроизводства капитала происходит воспроизводство рабочей силы, и в этом сочетании процесс накопления оказывается в тоже время процессом воспроизводства капиталистических отношений. Всякий рабочий принадлежит капиталу еще до найма. Отношение между активными и безработными меняется с техническим прогрессом, введением новых машин, требующих меньших затрат труда. С точки зрения капитала для производства все той же массы стоимости требуется меньшее число рабочего времени и занятых работников. Увеличение производительных сил приводит к появлению новых рабочих мест. Во время процветания существует ощутимая тенденция к росту зарплат и численности населения, к труду привлекается больше незанятых работников. При том часть рабочего населения все же остается незадействованной, гарантируя производство капитала своим неучастием в нем. Стимулируется усиленная конкуренция между рабочими. Многодетность поддерживается бедными семьями. Хотя рост безработицы может ускориться и посреди фазы процветания, все же наиболее явно прослеживается это в фазе кризиса, когда капитал прибегает к увеличению степени эксплуатации, то есть увеличивает прибавочную стоимость, уменьшая переменный капитал. Конфликт между общественным производством и его капиталистической формой приводит к «пассивности» средств производства и производителей: все меньше используются первые, и все меньше заняты вторые.
Элементы, названные промышленной резервной армией, обнаруживаются в числе уволенных и вытесненных работников, временно занятых, побочных работников, подвижной перемещаемой массы (трудовая миграция между странами, промышленными центрами или деревней и городом), а так же среди хронических безработных, сирот, инвалидов и нетрудоспособных. Положение перечисленных групп никогда не становится устойчивым, более того, занятые работники рискуют пополнить их ряды. Никто не застрахован от потери работы. Таким образом, весь класс пролетариев заведомо обречен на нищету, независимо от занятости и размера зарплаты.
В промышленно развитых странах, исчерпавших резервы первоначального накопления в национальных границах, относительный экономический рост замедляется до нескольких процентов. Поднимается уровень жизни и падает прирост населения. Растет совокупная заработная плата в обществе, так или иначе, происходит эмансипация женщин, увеличивается продолжительность жизни и образованность масс. В итоге индустриально созревшая нация испытывает так называемое «старение населения»: пенсионеры перетягивают на себя больше национального продукта, а молодое население ведет себя менее подвижно. В России большой демографический скачок был совершен до 1960-х гг., далее естественный прирост населения только уменьшался с большим провалом в 90-е и сейчас близок к нулю. Для Японии, начиная с кризиса 1975-го, присуще плавное снижение естественного прироста и на данный момент этот параметр является отрицательным.
Экспансия капитала в менее развитые страны с низкой производительностью и дешевой рабочей силой дает драйвер для дальнейшего роста, но тоже имеет свои пределы: число отстающих стран с более-менее благоприятными для накопления условиями уменьшается. Это видно не только по замедлению роста мирового ВВП, но и по уменьшению естественного прироста населения по миру. В свете последнего кризиса и попыток его смягчения путем активизации денежных резервов заметно активное давление на рабочую силу как менее развитых, так и более развитых стран. Увеличивается степень эксплуатации, интенсивность труда, зарплата падает ниже стоимости рабочей силы, стимулируется искусственное относительное перенаселение. Кроме того, атака проводится в противоположных возрастных полюсах – речь идет о повышении пенсионного возраста и стимулировании мобильности молодежного населения. Перечисленные манеры — одни из главных средств капитала против падения нормы прибыли.
Студенческие и молодежные движения
/ движение против «договора о первом найме» во Франции 2006, против приватизации образования в Италии, Греции, Сербии 2006 и 2011, Чили с 2011, Квебек 2012, Великобритания 2014 /
Данная тенденция противостоит «социальной неопределенности», молодежной безработице и незащищенности, а так же неравенству в области доступа к образованию.
Пролетарии производят не только товары, но и самих себя. Вопрос воспроизводства рабочей силы затрагивает молодых пролетариев сразу в нескольких точках. Для многих вступление во «взрослую» жизнь (наемный труд) вынуждено совпадает с кризисом и мерами по спасению капитала со стороны государства и банков. Урезание бюджетных расходов на образование, перенос безработицы на молодежное население не могли не сказаться на росте протестных настроений среди студентов и школьников. Здесь же вспоминается ограниченность нуклеарной семьи, а так же проблема разделения труда. Капитал в своей стоимостной форме не испытывает принципиальных затруднений при перетекании из отрасли в отрасль, молодежь же не может позволить себе подобной гибкости, она зажата в пределах своей квалификации (или ее отсутствия) и возможностей «семейного бюджета». Мост от упомянутой проблемы к коммунистическому обществу переброшен через бесплатное образование и общественное воспитание, что сочетаясь с иными коммунистическими мерами, приведет к отмене «специализации» индивида и его разностороннему развитию.
Вопреки социологическому мифу, студенты в качестве отдельной категории не являются классом, у них нет собственной политической программы, то есть конструируемого способа производства. Действуя самостоятельно, студенческие движения не имеют достаточно сил для социального преобразования или лидерства среди масс, что впрочем, не исключает возможности передачи эстафеты пролетариату и преодоления собственного промежуточного положения. В обратном случае в отрыве от пролетарской направленности учащиеся тонут в академизме и замыкаются в среднеклассовой среде. Когда студенты направляют свою борьбу на захват учебных заведений и кампусов, их потенциал рассеивается. Вырисовываются локальные и «социологические» границы. С признанием подобного разделения происходит фильтрация состава бунтующих, отрезаются элементы, несвязанные с образовательными учреждениями.
На территории бывшего СССР той или иной степенью активности отличились студенческие профсоюзы Украины и Грузии, что может быть объяснено местной тенденцией к реконфигурации общественных и государственных моделей в попытке уйти от российского империализма. В отличие от учащихся названных стран российские студенты имеют больше гарантий на получение диплома и права на труд. Здесь традиции студенческого движения, в целом, были обезврежены циклом нулевых годов, упаковавшим гражданское общество. Таким образом, на текущий момент в регионе бывшего СССР мы можем выделить зависимость между особенностями социальной комбинации, особым положением в международном разделении труда и «чувствительностью» студентов. Совокупный общественный капитал, компенсирующий падение нормы прибыли в отдельных фрагментах экономики, крепким узлом связывает промежуточные слои, к которым относятся и студенты. С другой стороны, в России возникает иной эффект, когда государство покушается на устоявшиеся институты, соединяющие госбюджет и учащихся. Угроза полной отмены стипендий (Санкт-Петербург 2011) и льгот на проезд (Великий Новгород 2016) породили возмущения студентов. В дальнейшем возможный рост безработицы может простимулировать активность учащихся.
Обратимся к нации, подарившей миру республиканскую форму государства. В 2006-м во Франции трудовая реформа, облегчавшая увольнение молодых сотрудников до 26-ти лет, также способствовала снижению занятости работников постарше, так как работодатели предпочитали менее защищенную молодежь. Движение против «договора первого найма» включало в себя не только школьников и студентов, но и их неравнодушных родителей, а так же немногочисленных профсоюзных и непрофсоюзных работников, чья активность была заметнее в пригородах. В результате требование отмены реформы было удовлетворено.
В большей степени классической студенческой динамикой является движение за новую систему образования в Чили. Постепенно наращивая силы с 2006-го года, протестующие учащиеся заявили о себе мощными выступлениями в 2011-2013 гг. при частичной поддержке профсоюзов. Требуя отмены пиночетовской системы платного образования, студенты не побоялись прямого столкновения с полицией. Новый президент от Социалистической партии, Мишель Бачелет, не смогла выполнить данных ею обещаний, касающихся реформы образования, что вылилось в новые протесты в 2015-2016-х гг.
Студенческие захваты университетов и преподавательские забастовки в Греции 2006-го года, вызванные приватизацией образования, сменились в 2008-м беспорядками без явно выраженных требований. Поводом было убийство подростка полицией, однако более основательной причиной является все та же потеря гарантии труда. В составе движения были школьники, студенты и, помимо них, полузанятые и безработные.
Безработные и нестабильно занятые
/ Англия 2011, Греция с 2008-го, Франция 2005-2009, Швеция 2013, США 2013-2014 /
Общественные низы лишенные каких-либо гарантий трудоустройства и образования, «запертые» в гетто и исключенные из официального гражданского общества. Они остаются на обочине общества, ведь капитал по своему существу всегда не задействует часть рабочей силы, остающейся, тем не менее, частью пролетариата. В социальном плане разделение между занятыми и незанятыми пересекается с другими разделениями (пол, раса, национальность, религия и т.д.), что формирует более сложную композицию.
Действия безработных и полузанятых групп не в последнюю очередь сочетаются с их интеграцией в общество, что обычно звучит как право на труд, гражданство и т.д. В этом смысле проявляется двойственность динамики. Безработные пытаются утвердить себя в обществе в качестве полноправных его членов, а в производстве — в качестве занятых пролетариев, но одновременно их безработица является условием для капиталистического способа производства. Тогда вторая сторона динамики обретает смысл как разрушение препятствия на пути к собственной реализации, то есть как разрушение непосредственно капиталистического способа производства.
В вышеупомянутом случае (Греция 2008) профсоюзная бюрократия и левые партии стремились избежать поддержки бунтующих, заклеймив их преступниками. Не выдвигая никаких требований, школьники, студенты и «плавающее» население устраивали беспорядки, выражая таким путем ненависть к отвратительному режиму. Это поколение без будущего, вынужденное действовать вне привычных форм. Непримиримость и приверженность насилию были сильными сторонами движения, но в то же время наблюдалось отсутствие его связи с основной пролетарской массой. Испытав предательство легалистских профсоюзов, бунтующие, однако, не обрели никакой политической силы, пролетариат и его партия не были восстановлены. В отсутствие программы результатом бунта стал лишь захват профсоюзного здания Γ.Σ.Ε.Ε. (Генеральная Конфедерация Рабочих Греции), что было прямым противоречием даже по отношению к самому составу движения.
Кражи, совершаемые маргинализированными пролетариями, являются формой критики товарных отношений. В Англии в августе 2011-го изначально мирный протест превратился в несколько ночей горящих машин и ограбленных магазинов, где основными действующими лицами оказались жители бедных «цветных» кварталов. «Я буду грабить, пока меня не поймают» — говорил в своем интервью подросток, участвующий в беспорядках. В кризис происходит наиболее явный раскол между капиталом и рабочей силой, между производством стоимости и общественным размахом производства. Тогда воровство, совершаемое угнетенными, является попыткой освобождения потребительной стоимости от ее противоположности, непосредственно товарного характера. Избыточное население находит свой ключ к решению вопроса перепроизводства товаров. Незанятые в производстве они заполучают то, что уже произведено другими.
Так как подобное воровство лишь фрагмент борьбы, а безработные – только часть класса, то они оказываются изолированными от будущего коммунистического общества. Их критика остается ограниченной, а безработный бунт – недостижимым самоутверждением в капиталистическом мире. Избыточное население, не участвующее в производстве, не имеет рычагов для переворота самого способа производства. Неудивительно, что ворованные вещи продавались в бедных районах.
Чернокожие бунты, прогремевшие в 2014-2016-х гг. в Фергюсоне, Балтиморе и Далласе, раскрыли ложь о преодолении расовой сегрегации в США и продолжили линию «расовых волнений». Демократическое государство крупнейшей экономики мира проводит пунктир, разрезающий общество не только на классы, но расы и районы. Поэтому, если черные безработные в гетто желают чего-то добиться, то они нарушают закон. Для них фикция демократии уже во многом доказана. Цивилизация и общественный порядок функционируют через полицейское насилие, выселения, тюрьмы и т.д., поэтому наиболее отчаянные бунтующие не стремятся к милосердию.
В российских условиях отдельные вспышки рассматриваемой динамики появляются в среде трудовых мигрантов из Кавказа и Средней Азии. С оговорками сюда можно отнести и возмущение цыганской общины под Тулой в 2016-м.
Ни российская, ни американская или европейская демократия не способны разрешить вопрос «исключенных» из гражданского общества. Это постоянная игра на фундаментальном противоречии товарных отношений.
Те, кто опасается покушений на европейские ценности во время сегодняшнего так называемого «миграционного кризиса», выдают в себе сторонника империалистической политики. Диалектика политических завоеваний пролетариата не имеет ничего общего со слепым преклонением перед капиталистической цивилизацией. Беженцы из стран, погрузившихся в войну, кочующие и осевшие цыгане, безработная молодежь из гетто или внутренние переселенцы между селом и городом и т.д. нисколько не обязаны принимать принципы демократии. Напротив, игнорируемые желтыми и альтернативными профсоюзами, в составе пролетариата они выступят дополнительным фактором в уничтожении буржуазного государства и всех порожденных им мистификаций. Уничтожение антисоциальных сфер экономики, сокращение рабочего дня позволит интегрировать в производство всех безработных и застрявших между способами производства. К последним относятся и средние классы.
Зачастую понятие среднего класса относят к либеральному дискурсу, так как оно соответствует определенному размеру доходов абстрактного гражданина. Несогласные с этим ультралевые критики отрицают понятие среднего класса вообще, признавая деление только на два класса: буржуазию и пролетариат. В действительности, коммунистическая программа никогда не упрощала настоящий состав общества, что весьма далек от дуального. Матрица всех социальных связей без сомнения формирует более сложную и постоянно развивающуюся картину. Рядом с капиталистическими отношениями всегда соседствуют формы предшествующие или параллельные им. Капитал не может без постоянной экспроприации мелких собственников, как не может он без выделения социальной «буферной» зоны между классами.
При господстве формального подчинения труда капиталу, преобладают экстенсивные методы эксплуатации за счет роста числа рабочих и увеличения рабочего дня. В этой фазе к средним классам относятся в основном мелкие производители-собственники (крестьяне и ремесленники) и лавочники, наследники предыдущего способа производства, мелкая буржуазия, иными словами.
Участвуя в товарном производстве, а, следовательно, и в конкуренции, старые средние классы, тем не менее, не извлекают (как капиталисты) и не производят (как пролетарии) прибавочной стоимости. Имея гораздо больше общего с докапиталистическими отношениями, старые средние классы подвержены экспроприации со стороны растущего капитала, так как последний имеет преимущества в производительности. С другой стороны, класс капиталистов пополняется за счет вчерашних мелких собственников, адаптировавшихся к новым правилам.
По этой причине процесс интеграции или пролетаризации старых средних классов зависит от успеха воспроизводства капиталистических отношений в социальном поле. Если мы рассмотрим менее развитые нации с преобладанием формального подчинения и даже докапиталистических отношений в структуре экономики, то здесь средние классы оказываются зажатыми в комбинации противоречий. Они мечутся не только между капиталистами и рабочими, но и между фазами капиталистического способа производства. Более развитые сектора противостоят менее развитым, а на мировом рынке более развитые нации противостоят менее развитым. Мелкие собственники желают активного экономического роста, но процесс их экспроприации и воспроизводства капиталистических отношений замедляется стагнацией технологического развития из-за ограничений международного разделения труда. Поэтому старые средние классы заинтересованы в дальнейшем распространении капиталистических отношений и по этой причине составляют заметную часть национально-освободительных и ранних демократических движений. Так союз пролетариата и мелкой буржуазии имел значение в двойных революциях (Германия 1848, Россия 1917), когда разрешение буржуазных задач при поддержке революций в других странах открывало возможность для коммунистических мер.
В следующей фазе, при господстве реального подчинения труда капиталу, извлекается относительная прибавочная стоимость: увеличение прибавочной стоимости теперь зависит от роста производительности и вложений в постоянный капитал. Товарные отношения закреплены в основе экономики. В данной среде средние классы образуют слой непроизводительных наемных работников, потребляющих долю уже созданной прибавочной стоимости (см. работу о производительном и непроизводительном труде).
Наблюдаемое здесь противоречие выражает диспропорцию в строении самого капитала, при том здесь идет речь именно о прибавочной стоимости и ее разделении между потребителями. Пытаясь замедлить падение нормы прибыли, капитал выталкивает часть прибавочной стоимости в непроизводительные сферы, чем смягчает все основные противоречия, характерные накоплению (мертвый труд vs. живой труд, постоянный капитал vs. переменный капитал, издержки производства vs. прибавочная стоимость…). Новые средние классы получают плату за свой паразитизм, а разница между буржуазией и пролетариатом становится менее отчетливой. Господствующий класс связан со средними классами через прибавочную стоимость, а угнетаемый класс – через наемный труд. Поэтому существование новых средних классов гарантировано сохранением общественного состава. Они меньше больны местничеством, нация – вот их «собственность», капитал – их кормилец. В контексте серии способов производства средние классы не имеют программы и партии. В рамках текущего способа производства их политическая функция достигает точки максимума в требовании самоуправления на предприятиях. Однако средние классы способны передать пролетариату ключ от трансформации производственной формы, привлечь его к классовой борьбе.
Не будем забывать о той части прибавочной стоимости, что реализуется как дополнительный капитал, соединяясь с авансированной суммой капитала, в процессе его расширенного воспроизводства. В условиях перепроизводства срабатывает «инстинкт самосохранения» капитала, кризис обуславливает реструктуризацию (в самом широком смысле) предприятий: капиталист стремится не только к увеличению нормы прибавочной стоимости (отношения прибавочной стоимости к переменному капиталу), но и к уменьшению непроизводительных затрат относительно дополнительного капитала. Накопление противостоит условиям накопления. Прибыль противостоит доходам средних классов.
Когда курс государства в условиях кризиса смещается в пользу крупного капитала, среднеклассовые движения возмущаются коррумпированностью и некомпетентностью правительства и требуют возврата к демократии. В этом свете т.н. финансовый кризис действительно мобилизовал средние классы на борьбу с паразитизмом и олигархией.
Межклассовая / среднеклассовая динамика
Что характерно, началом большой волны межклассовых движений в арабском мире обычно называют самосожжение торговца фруктами и последующие за ним массовые демонстрации в Тунисе 2010-2011гг. Хотя, так или иначе, развивается национальная промышленность, экономика Туниса все еще придерживается экспорта сельскохозяйственной продукции. В этом регионе мелкие собственники переживают исходный процесс пролетаризации. Другим важным фактором являлась особенность, описанная выше – безработица образованной молодежи.
Еще до тунисских событий произошли два ярких эпизода: это серия всеобщих забастовок и акций протестов в Гвинее, в результате которых пала диктатура Конте (смертью самого диктатора), а так же т.н. «Зеленая волна» в Иране. Большая часть населения Гвинеи долгое время остается занятым в сельском хозяйстве, страна считается одной из самых бедных среди соседей. Застой этой нации вряд ли может быть сравним с успехом иранской экономики, достигшей второго места по размеру ВВП в исламском мире после Турции. В обоих эпизодах присутствует борьба с диктатурой, однако для иранской «зеленой волны» характерна в большей степени гражданская ориентация.
Помимо разделения на фазы капиталистического способа производства, есть еще немало особенностей, затрудняющих общую категоризацию движений. В целом события Арабской Весны включают в себя несколько направлений различных групп – от молодежи, гражданских активистов и нищих безработных до военных и религиозных групп различной степени радикальности. Соответственно развитие протестов неоднозначно и во многом далеко от завершения. Среди результатов: военный переворот (Египет 2013, Буркина-Фасо 2014), развернутая война (Сирия с 2011, Ливия 2011-2015), смещение власти гражданским движением (Тунис 2011, Кувейт 2011) или добытые реформы (Алжир 2011).
Тунис и Египет имеют традиции рабочей борьбы и рабочие организации, что позволило рассеять и ослабить влияние радикального ислама. Обратная ситуация в Сирии и Ливии, ставшими точками противостояния империалистических государств и исламистских групп.
В западной части мира, в более развитых странах, ликвидация последствий кризиса стоила колоссального замедления роста. Бегство капитала из Греции, смещение долгов на Испанию и Португалию, малоуспешные вливания денежного капитала и т.д. все это обеспечило возникновение новых демократических движений. Их основное поле действий – площади, парки и другие общественные пространства. Так Los Indignados в Испании, Syntagma в Греции и Occupy Wall Street в США в 2011-м находят сходство с арабскими движениями на площадях Тахрир в Египте и Таксим в Турции. Сюда же относятся акции протестов в Бразилии 2013 и 2015. С местными особенностями возникли свои аналоги в Азии: Occupy Bankok в Таиланде 2010 и Occupy Central в Гонконге 2014.
На постсоветском пространстве наиболее явным примером мультиклассового движения является Майдан в Украине 2013-2014. Его партийный состав был смещен вправо, а видимые результаты оказались удручающими. С другой стороны, демонизация происходившего на Майдане ничуть не оправдана. Майдан действовал согласно своему историческому положению, раскрывая противоречия эпохи.
Цепочку «народных» волнений постсоветского региона составили протесты против повышения тарифов на электроэнергию в Армении 2015, общеоппозиционные митинги в Кишиневе 2015 и протесты против повышения цен в Азербайджане 2016. Нельзя забывать и две революции в Киргизии 2005 и 2010.
Демократизация, как это было доказано в 1848-м, означает передачу государства от отдельных фракций буржуазии всему капиталистическому классу. Потому буржуазные революции никогда не были чистыми политическими переворотами, они несли и перестановки в классовом составе и актуализацию условий для накопления. Но где выделенный нами выше пролетариат?
Выше мы рассмотрели только избыточное рабочее население, относящееся к пролетариату. В целом же пролетариат как политический субъект сейчас не никак не представлен и не защищает свои интересы. Его партия не восстановлена и не стремится к изоляции остальных классов от политической власти. Говоря откровенно, пролетариат не существует в настоящий момент истории.
Данное заявление может показаться откровением только тем, кто привык к социологическому определению классов, и не понимает историю/классовую борьбу диалектически.
Мы имеем смелость говорить лишь о фрагментарном появлении пролетариата. Не в последнюю очередь это связано с тем, что класс сам разделен и не представляет целого. Он существует в качестве пролетариев, но не как пролетариат, количественно, а не качественно.
Пролетарии действовали на вторых ролях в студенческих протестах (2006) и в движении против пенсионной реформы (2010) во Франции. Их присутствие отчетливо во всеобщей забастовке в Гвинее, текстильные работники Эль-Махалла-эль-Кубра и работники портов и фабрик Порт-Саида были заметным элементов в свержении Мурси в Египте 2013. Движение Occupy Wall Street не обошлось без требований Конгресса промышленных организаций, профсоюзов работников сферы услуг и сетей быстрого питания. Демократическое движение в Гонконге поддерживалось конфедерацией профсоюзов.
Каково же взаимное соотношение пролетарской партии и демократии? Действуя изначально в рамках межклассового сотрудничества, пролетариат движется далее к разоблачению (а потому и разрушению) буржуазного государства и установлению собственной диктатуры. Прежние требования уступают коммунистическим мерам. Нет смысла искать в демократизации нечто иное, кроме расчистки политического поля от неклассовых полюсов. Демократическое государство эффективно не своими абстрактно-гражданскими формулами равенства, а связыванием классов воедино. Идеи равенства и абстрактного человека успешны в той среде, где люди воспринимают друг друга в качестве торговцев и покупателей. Шоком для либеральной публики станет то, что демократия была присуща даже сталинскому государству, которое привело ряд докапиталистических устоев на территории СССР к буржуазной форме производства.
С момента появления пролетариата и до полного коммунизма нет никакой рабочей демократии. Санкюлоты желали большего, чем свобода и равенство. Пролетарии выразили свое недовольство демократией в первые дни ее существования. Сегодня мировой рынок способствует встрече капитала более развитой нации с капиталом менее развитой нации, капиталистических отношений с докапиталистическими, различных норм прибыли, надстроек и т.д. Данными противоречиями объясняется то, что новые демократические режимы менее развитых наций подкупаются империалистическими нациями, коррупция вполне сосуществует вместе с всеобщим голосованием и остальными атрибутами политического равенства. Демократическое правительство способно быть не только большим коррумпированным чиновником, но и большим полицейским. Некоторые товарищи верно заявили об амортизации демократии на примере нынешнего украинского государства. Тем не менее, активность шахтеров как западных, так и восточных регионов Украины, а также забастовки иных работников прямо подтверждают наличие конфликта с новоиспеченным аппаратом власти и перегруппированным капиталистическим классом. Мы наблюдаем одновременно консолидацию украинской нации и её внутренний разрыв, двойное противоречие.
Неудовлетворенность требованиями средних классов вызывает среди рабочих политический скепсис, особенно в более развитых странах. Если Nuit Debout против трудовой реформы (Франция 2016) превращается в май 68-го, то это означает не победу, а провал. Рабочий класс Парижа, чувствуя это, возвращается назад к работе. Если российские пролетарии не сформировали отдельного класса в протестах против фальсификации выборов в 2011-2012, то это потому, что этого не позволяла форма движения. Рабочие Пикалёво, Калуги и других городов действовали до и во время упомянутых протестов без заключения прямого союза с демократией.
В отсутствие межклассового движения пролетарии способны выступить в качестве самостоятельной силы: в 2011-м году так сделали работники-нефтяники Жанаозена, пострадавшие от репрессий государства, в 2012-м году шахтеры ЮАР, требуя выплат зарплат, не побоялись идти навстречу полицейским пулям. Забастовочная борьба стала ежедневной реальностью в Китае: пролетарии не только защищаются от атак капитала, но и переходят в наступление. Динамично развивающиеся Камбоджа и Бангладеш отличились поднимающейся рабочей волной.
В 2014-м бунты в Боснии, вызванные высоким уровнем безработицы и закрытием приватизированных заводов, завершились возрождением мифа о самоуправлении. Были организованы гражданские пленумы, где средние классы вытеснили изначальные пролетарские требования. В связи с этим, развитие данной динамики зашло в тупик или, точнее, замкнулось в своих пределах. Предприятие Dita, доставшееся рабочим, продолжило выпуск продукции, и его успехи говорят лишь об одном – победа синдикализма есть спасение для капитала.
Даже при замене собственника или управленца производственная форма остается прежней. Заводское самоуправление не имеет ничего общего с программой пролетариата, образом коммунистического общества. Кооперативные рабочие остаются в тюрьмах своих предприятий. Отчуждение может быть разрешено только с захватом власти. Установив свое политическое господство, партия пролетариата экспроприирует средства производства на всех предприятиях и уничтожит закон стоимости – закон существования современного рабства.
II
Равенство и перепроизводство элит
Как было сказано выше, большой кризис 2007-2009, ожидаемый с 1975-го года, был обнаружен в финансовом секторе и спровоцировал угрозу разрушения конструкции нынешнего общества, что привело к восстаниям последних лет. В наиболее успешных эпизодах борьбы ключевым звеном стал средний класс, чья миссия заключалась в удержании единства классов вопреки противоположным «стараниям» крупного капитала.
Знаменитая идея «99% против 1%», ставшая лозунгом движения Occupy Wall Street, выражает мотивы стремления к уравнению в распределении. Согласно ей, 1% общества имеет слишком много доходов, имущества и политической власти, тогда как 99% становятся жертвами политики, проводимой упомянутым 1%. Непропорциональное распределение богатств — вот что беспокоило авангард движения.
С признанием актуальности Occupy Wall Street и поднятых движением вопросов экономисты, политологи и социологи стали все чаще выделять показатель экономического неравенства (разница между наиболее и наименее обеспеченными слоями) в качестве одного из факторов общественной (не)стабильности. Книга Тома Пикетти «Капитал в XXI веке» недавно стала бестселлером, заявив о необходимости прогрессивного налогообложения.
Петр Турчин, представитель структурно-демографической теории, пытаясь комбинировать достижения в различных дисциплинах, называет «перепроизводство элиты» одним из главных причин демократических волнений. Элита, по этой концепции, вырастает быстрее остального населения, потребляет больше некого допустимого максимума и раскалывается, что ведет к перевороту.
Средние классы хотели бы оставить капиталистические отношения, убрав последствия обострения противоречий системы наемного труда. Реальная демократия по этой логике позволила бы распределить общественное богатство «справедливым» образом, рассеяв элитный слой.
Но разве 99% нынешнего населения ощущают проблемы только с отсутствием должного размера доходов или собственности?
Здесь мы нащупываем разницу между доходом и прибавочной стоимостью. Движение капитала – это самовозрастание стоимости, его накопление – это присоединение прибавочной стоимости ко входящему капиталу. Даже низовые демократические институты, контролирующие все богатство, были бы вынуждены поднимать вопрос расширенного воспроизводства капитала, поглощении прибыли не прожорливым меньшинством статистического населения (1% или 0,1%, не важно), а предприятиями, скоплениями мертвого труда.
Доходы капиталистического класса могут даже не превышать доходов низших классов, и эта сумма способна выступать в форме заработной платы. Мы можем легко представить такое общество, где весь капиталистический класс получает ничтожно малую часть денег и даже не имеет титулов собственности, а вся прибавочная стоимость идет на расширение конкурирующих фирм. В таком обществе не существует доходного или демографического предела среди высоких социальных слоев, как в теории перепроизводства элит, но регулярно случается перепроизводство товаров или капитала.
Как существующая модель производства не способна на устойчивое развитие и полноценное удовлетворение потребностей человека, так и средние классы не имеют решения исторической проблемы стоимости.
Равенство, бывшее когда-то смелым идейным оружием движений, разрушивших абсолютизм и деспотизм, обрело в среднеклассовых требованиях новую вульгарную форму. Нищета в этом понятийном аппарате означает исчезновение среднего класса, а спасение видится в равенстве – выравнивании доходов и разделе имущества. Буржуазная наука об обществе выделяет классы по разным критериям (объем заработка, влияние, собственность), игнорируя отношения капитала и наемного труда и лишая классы особой политической миссии.
Если социальная форма, о которой так пекутся средние классы, – это сообщество капитала, сообщество продавцов и покупателей, повсеместная и «справедливая» эксплуатация, выжимание общественных сил и их растрата, то в будущем разрушая капиталистическую форму, пролетариат будет смеяться над лозунгом «99% против 1%». «Равенство», которое смог бы реализовать пролетариат, — отмена классов и их условий, преодоление самого равенства, и перво-наперво это касается товарного обмена и демократии.
Фетиш и автономизация капитала
Политэкономия Адама Смита называла капитал, труд и ренту равнозначными источниками дохода, составляющими стоимость. Смит признавал, что труд является окончательной и реальной мерой стоимости, что стало предтечей для трудовой теории стоимости. С первыми кризисами перепроизводства классическая политэкономия обнаружила свое банкротство, уступив коммунистической теории, исходившей из процесса материального производства, а не из обращения, как у Смита.
Но вульгарные экономисты поспешили возвысить капитал, отделив его от производственного процесса, превратив накопление в самодостаточное движение стоимости. Так капитал был наделен магической силой самовозрастания. Экономисты окончательно поверили, будто капитал является автоматическим источником прибыли, а извлечение прибыли закрепилось как цель всякого производства. Рост капитала стал независим не только от труда и его условий, но и от времени. Вульгарная экономика подвела итог – капиталистические отношения вечны и существовали всегда. С соединением кредита и промышленности фетиш способа производства дошел до завершения – деньги приносят деньги, только денежный капитал является капиталом.
Такие идеи нетрудно объяснить, так как они описывают внешнюю картину того, как ведет себя товар. В потреблении товара проявляется его потребительная стоимость, но прежде товар проходит через обмен, где он определен как меновая стоимость. На рынке он противостоит деньгам и другим товарам, вне своих потребительных свойств, как продукт труда, выражение его количества. Абстракция, заложенная во всех товарах, стирает их специфичность как предметов потребления. Обращение товара отодвигает на второй план его потребительную стоимость. Меновая стоимость автономизируется. По мере того, как товарная экономика охватывает жизнь, отношения производства и потребления становятся зависимыми от обмена стоимостей. Когда инфекция стоимости проникает в процесс производства, мы имеем капитал и наемный труд. Капитал создается и растет за счет неоплаченного труда. Там, где преобладает производство товаров, налицо имеется капиталистический способ производства, так как в обществе, где преобладает свободное перемещение товаров, широко распространен и свободный наемный труд (с эти тезисом спорят сторонники теории социализма в одной стране). Если потребительная стоимость отброшена до самого момента потребления, то и человеческие отношения проявляются как отношения вещей. С индустриализацией основное производство становится производством капитала. Прирост стоимости объявляется объектом поклонения.
Кредит, акселератор капитала, не только помогает тем предприятиям, что не имеют достаточно денег, но и обостряет противоречия капитала, тем самым подталкивая к преодолению своих привычных категорий. Концентрация и централизация капитала делают необходимым коллективное ведение бизнеса и разделение прибыли между денежными капиталистами и промышленными капиталистами. Частная собственность преодолевается в рамках капиталистического способа производства, уступая акционерным, частно-государственным и другим групповым формам. Современные идеологии обязаны своим появлением процессу автономизации капитала, его отделению от титулов собственности, личных доходов и т.д.
Мы повторим вышенаписанное — капиталистический класс больше не может быть определен титулом или контролем собственности. Капиталисты выполняют свою функцию, даже освободившись от формальной привязки к капиталу. Целые группы агентов капитала не контролируют движение стоимости. Валоризация и девалоризация как слепой закон господствуют даже над своими исполнителями. В глубине капиталистических отношений зреет коммунистическая анти-форма, чтобы в решающий момент смести всякое производство прибыли.
Цена, которую платит промышленный капиталист за пользование кредитом, называется ставкой процента. Если обратиться к действительному движению капитала, то процент подразумевается как часть прибавочной стоимости. Денежная сумма, составляющая кредит, должна применяться как капитал, возрастая на величину этого процента. Но ситуация сложнее, чем кажется.
Существует зависимость между нормой прибыли и ставкой процента. В то же время норма прибыли не идентична ставке процента, они не движутся всегда в одном направлении. Возможны два крайних случая:
- процент может быть равен размеру всей прибыли, и тогда промышленный капиталист получает только зарплату за надзор и управление,
- вся прибыль может доставаться промышленному капиталисту, как если бы он не брал кредита вообще.
В кризис перепроизводства весьма вероятна ситуация, что называют «пузырем»: низкая норма прибыли и завышенная ставка процента. Поэтому ставка процента зависима от фаз промышленного цикла, но в тоже время обладает собственной динамикой. Денежные кризисы совпадают с промышленными кризисами перепроизводства, но способны разразиться и во время расцвета промышленного капитала. С чем это связано? Меновая стоимость нашла свое идеальное выражение в виде денежных знаков, поэтому они всегда играют роль посредничества и противоположности обращающихся товаров. Автономия денежного капитала породила большие причуды внутри вне действительного капиталистического накопления. Денежному капиталисту нет никакого дела до происхождения процента, действительно ли его кредит был применен в производстве и принес новую прибыль или выплата долга принесла промышленному предпринимателю лишь убыток. Продажа долговых обязательств и прибыльных ожиданий в виде акций обернулась тем, что большая часть денежного капитала стала иллюзорной. Это фиктивный капитал, притязания на процент от капитала, который уже был растрачен непроизводительно, которого уже не существует в реальном секторе. Поэтому денежные кризисы, возникшие во время высоких ожиданий прибыльности, связаны с проблемами выплаты долгов, возврата денег при большом числе посредников. В России с 2000-го года кризисы ставки процента происходят в среднем раз в 23-40 месяцев, в два раза чаще индустриальных кризисов, подчиненных мировому циклу, равному примерно 6 годам.
Грубо говоря, ставка процента развивается в противоположности между изобилием промышленного капитала и спросом на ссуды. Мы уже упомянули, что в кризис перепроизводства ставка процента чрезмерно высока по сравнению с нормой прибыли. Недовольство финансовым сектором зачастую рождено развитием противоречия между процентом и предпринимательским доходом, противоречия в структуре прибыли, а потому и в капитале. Современные исследования приводят факт, что задолженность выросла быстрее, чем реальный сектор. По данным МВФ сегодня мировой долг составляет 225% мирового ВВП. Но можно ли вообще вывести ставку процента за скобки?
Коммунистическая теория проследила историческое развитие стоимости в богатстве ее различных форм. Если обращать внимание на предпосылки и движение, то перспектива появления денежного и фиктивного капитала присутствует уже в самых первых рыночных отношениях. Если представить вымышленное индустриально развитое общество, избавившееся от денежных капиталистов, то все равно производство однозначно нуждалось бы:
во-первых, в денежных знаках и иных идеальных представлениях стоимости, так как все предприятия имеют циклы производства и обращения различной длительности,
во-вторых, в займе и долговых обязательствах, что напрямую вытекает из существования денежного обращения, как товарного опосредования, и огромных размеров промышленности.
Промышленный капитал обязательно найдет драйвер для накопления в форме денежного займа. Разделение «труда» в капиталистических кругах появится само собой, как только кредитование образует отличительную деятельность. И чем дальше денежно-кредитная сфера отдалится от производственной сферы, тем более быстрее произойдет отслоение фиктивного капитала.
Распространение реального подчинения труда капиталу уже требует фиктивной формы капитала и групповых форм собственности. Это преодоление частной собственности в рамках прежнего способа производства. Капитал, как движущееся противоречие, благодаря кредиту ускоряет свое развитие, но одновременно ускоряет и свое отрицание.
Капитал государственного долга по большей части является фиктивным капиталом, в действительности этого капитала не существует. Владельцы государственных долговых обязательств могут получать какой-то беспризорный процент, но полная выплата всех долгов почти невероятна. В качестве совокупного капиталиста государство вынуждено принимать антикризисные меры: пресловутую реструктуризацию долгов и предприятий. Оно пытается регулировать денежную массу несколькими рычагами: печать и направленный вброс денег/облигаций, повышение и понижение ставки процента, отказ от покрытия золотым запасом и т.д. Государство, то есть совокупный общественный капиталист, становится главным фальшивомонетчиком.
Движение фиктивного капитала ведет к «переизбытку» денег/долгов. В качестве инструмента государство обращается к управляемой инфляции, к политике QE (Quantitative Easing, количественное смягчение). Как мы уже писали, если норма прибыли и ставка процента могут расти почти бок о бок в фазе процветания, то во время дальнейшего краха промышленного капитала обнаруживается слишком высокая ставка процента. Печатный станок в данном случае помогает наиболее крупным предприятиям заплатить по долгам, накачать отдельные сектора и фирмы новыми денежными знаками, обеспечить ожидания и т.д. Помимо печатного станка возможно сокращение ставки процента до минимума. После критического расхождения с нормой прибыли во время производственного застоя ставка процента тоже снижается, раздутые спекулятивные формы вынуждены плестись за траекторией материальной стоимости. Национальному хозяйству необходима разрядка фиктивного капитала. Например, сегодня в России выдвигаются предложения по снижению ставки процента до размера нормы прибыли, дабы ввести равенство между процентом и предпринимательским доходом. В самом деле, когда экономика приходит в себя после кризиса, ставка процента обычно достаточно низка, однако это является следствием преодоления материальных преград для накопления, поэтому искусственное занижение ставки процента не может гарантировать оживления роста.
В последнее время обыденной реальностью для развитых стран (Япония, Европа, США) стала очень низкая, нулевая или отрицательная ставка процента. Впервые ниже нуля она опустилась в Японии в 1991-м, но в качестве исключения. Сегодня такой подход закреплен как системная необходимость. Промышленный капиталист в этом случае не выплачивает никакой процент или даже наоборот, получает сверх того за развитие предприятия. Инвестиции привлекаются к освоению, но и вопреки частным интересам инвесторов. Самовозрастание стоимости разворачивается как самопоглощение процента.
Что касается последствий такой политики, то в ходе обесценивания денег физическое количество национального продукта не увеличивается, множится лишь масса денежных знаков. Но ведь если новые деньги перейдут в освоение конкретных предприятий, то в руках остального населения денег не станет больше, потому они уже будут стоить меньше. Рабочий уже не может себе позволить прежних покупок. Так происходит скрытая экспроприация и централизация капитала.
В итоге стимуляция экономики работает в духе коммунистических, но при том односторонних отношений. Убытки, что несут промышленные группы, восполняются не только финансистами, но и всем обществом, без обратной отдачи. По потребностям получает капитал, а не общество.
В противоположном ключе государство сдерживает влияние инфляции для сохранения инвестиций и курса валюты. Балансирование между двумя методами сейчас характерно для кризисной России. Столыпинский клуб предлагает направленную эмиссию в размере 1,5 триллиона рублей. Критики данной тенденции либерального толка верно замечают, что даже если денежный поток и будет направлен, инфляции и ее негативных последствий не избежать, так как полученные деньги все равно войдут в обращение. Получается, что Столыпинский клуб выдвигает тезис о необходимости планомерности производства в противовес дикой стихии рынка, а с противоположной стороны имеется контртезис об обороте стоимости. Коммунизм противостоит им обоим, воплощая план жизни человеческого вида через уничтожение стоимости.
Деньги не обладают чудодейственной силой. Методы государственного вмешательства, в конечном счете, основываются на упомянутом выше фетише о самодостаточности капитала. Государство конфигурирует входные и выходные данные, но слабо представляет работу этого «черного ящика». Кризис представляется как недостаток денежных средств среди промышленных должников, как недопотребление кредита. Дело запутывается в назначении самих денег. Но денежный капитал и вообще капитал не являются сами по себе источником стоимости. Там, где вопрос заключается в неоплаченном труде рабочего класса, идеология «умной» экономики находит лишь неоплаченный кредит. Даже если капитал получит много денег, норма прибыли не повысится автоматически.
Товарная экономика охватывает очень много территорий и сфер жизни, мир перенасыщен товарами. Деньги сами по себе не являются лекарством от перепроизводства, причины которого в противоположности человека и капитала.
В предыдущих разделах этой работы мы критиковали теории, рожденные преимущественно борьбой между средними классами и капиталом и между промышленниками и финансистами. Выражаясь иначе, мы обосновали банкротство учений, выражающих противоположность между различными частями долями неоплаченного труда, то есть прибавочной стоимости. Упомянутая критика капитала со стороны средних классов не оспаривает необходимость накопления, потому между человеком и капиталом не возникает реального разрыва. Теперь следует рассмотреть антагонизм между человеческим видом и природой, а так же роль стоимости в ней.
Борьба за выживание животных видов являются самым обычным эпизодом целостной природной системы. С появлением человека мы можем найти особое соотношение между экологической средой и биологическим развитием вида, а именно субъектность. Природа пером эволюции не только написала генетический код человека, но и заставила людей в ответ осознано изменять окружающую среду. Так новым фактором выживания стало технологическое развитие. Мастерство – отличие человека от остальных животных. Противостояние объективной природы и субъекта можно назвать новым уровнем «физики»: к биологическим и другим физическим законам добавились особенности социального функционирования. Каково происхождение сознания социума? В этом есть исключительная заслуга практики производства и воспроизводства. Каким образом человечество развивает технологические навыки? Благодаря обратному влиянию общественного сознания на производство. Окружающая среда для умелого человека является диалектическим его продолжением, неорганическим его телом.
Когда люди отошли от первобытного органического общества ко вторичным формациям, технологии возымели большую значимость для вида, чем размножение и биологические данные. Внутри самого производства возникла антитеза товаров и не-товаров, которая в свою очередь соответствовала антитезе меновой стоимости и потребительной стоимости товара. Позднее феодальная форма развила это направление и подготовила почву для господства капитала. В России и Азии буржуазная революция проходила в столкновении множества архаичных укладов с актуальными капиталистическими порядками. Капитал разрушил древнюю общину (gemeinwesen), воплощающую совместную коллективную жизнь. Система товарных отношений подменила собой единство человеческого вида и среды. Сейчас мы находимся в эпохе поклонения индустриальному капиталу, когда изначальный смысл противостояния природе вытеснен бездумным самовоспроизводством стоимости. Вопросы условий воспроизводства капитала беспокоят мир больше, чем вопросы природных условий, в которых происходит воспроизводство людей.
Совсем недавно научное сообщество обратилось к концепции Антропоцена, новой геологической эпохи, в которой человек оставил заметный след на планете. Началу этой эпохи соответствует промышленная революция. Сейчас люди влияют на температуру поверхности Земли, создают ряд новых веществ, доселе неизвестных природе, разрушают естественные породы и сооружают новые плиты и слои из бетона. Даже в случае исчезновения человеческого вида результаты его деятельности останутся здесь еще надолго. Вокруг земной коры образовался слой из людских изобретений. Концепция Антропоцена поднимает тему огромных сил человеческого вида, в том числе сил разрушения, что увеличивает вероятность уничтожения природных условий, пригодных для нашего существования. Но мы помним, что в нынешнюю эпоху помимо абстрактного человека и его борьбы с природой, существует вполне конкретный способ производства.
Капитал – движущееся противоречие, его признанные заслуги – это великие производственные мощности, но его непростительные привычки – это постоянный разворот от интересов человеческого вида к «размножению» стоимости. В этом кроется секрет пагубного эффекта нынешнего общества: активность людей замкнута на повышении самой активности, процесс производства является целью для самого себя. Неудивительно, что крупные финансово-промышленные группы нередко называются новыми экосистемами.
Капитал возвел шумные, многонаселенные и плотно застроенные города с разрушающимся ландшафтом и пространством, наполненным углекислым газом и другими выбросами и отходами над землей и под землей, с высокими зданиями, перекрывающими доступ к солнечному свету, тесными квартирами и избыточным дорожным трафиком. Индустриальные городские предприятия выжали силы из деревень, обусловив их отсталость. Капиталу присуща энтропия: действительная экономическая структура прямо располагает к бесполезному распылению большей части социальной энергии в антисоциальных сферах, запланированных и вынужденных разрушениях или в конкуренции и перепроизводстве.
Восхваляемый ныне прогресс влечет за собой обеднение масс, производственную депрессию различных уголков обитаемых земель и истощение ресурсов. Вместе с тем бросаются вызовы и биологической природе самого человека. Выработав лекарства от многих болезней прошлого, медицина сегодняшнего дня, зажатая в тиски капитала, не в силах адекватно противостоять массовых заболеваниям, вроде вирусов Зика, Эболы или ВИЧ. Более того, широкое и быстрое распространение того или иного опасного вируса нередко обязано хаотичной организации социального трафика. Аналогично проблеме голода и нищеты возникает вопрос недоступности здравоохранения.
Сторонники буржуазного экономического роста по факту защищают негативное влияние на окружающую среду и самого человека. Примитивисты и адепты глубинной экологии реагируют на индустриальное развитие стремлением вернуться к доиндустриальным устоям. Оба течения должны быть сняты. Коммунистическая форма антипродуктивна, так как охладит перегретые сферы промышленности и рассредоточит человеческие муравейники, покончив с категориями деревни и города. Но с другой стороны, коммунистическая форма продуктивна, так как принесет достижения человечества в забытые и упадочные области. Иными словами, коммунизм является диалектическим снятием прогрессизма и примитивизма и наделен антропологическим смыслом, как возвращение к непосредственному противостоянию/единству человеческого вида и природы. Экономика перестанет быть отдельной и слепой необходимостью для людей. Рынок будет уничтожен планированием жизни людского рода (включая, нерожденные поколения) в условиях его обитания. Никакого обмена внутри общества, только метаболизм (обмен веществ) между человеческим субъектом и объективным природным миром. Коммунизм не знает стоимости, а значит, ему чужды безумные производительные темпы и растраты. Коммунистическое движение — это натурализация человека и гуманизация природы.
Мы уже касались противоречий, свойственных текущей организации общества: двойственный характер товара, отделение стоимости от производства, контраст между составляющими прибавочной стоимости и т.д. Теперь мы затронем то, что можно назвать бунтом природы против капиталистического способа производства.
Итак, природа является производительной силой для капитала: условием воспроизводства и внутренним его элементом.
В первую очередь, всякое производство вынуждено считаться с законами физики, потребительными свойствами натуральных объектов, необходимостью их обработки, возможностями человеческого тела и т.д. Это непреодолимые изначальные условия. Капиталистический класс был бы рад получать энергию летнего солнца круглый год по всей планете, увеличивать число часов в сутках и т.д., но это не осуществимо. Во-вторых, особые естественные условия производства оказывают влияние на продуктивные возможности, будь то климат, близость обрабатываемой почвы к водоему, или наличие в земле горных пород, укрепляющих фундамент строения. В-третьих, в эпоху буржуазного производства различия между естественными условиями различных капиталов отражаются на размерах добавочной прибыли и ренты, достающейся землевладельцу или государству. В-четвертых, улучшение природных условий становится одной из целей повышения производительности капитала, однако земля не так пластична, как стоимость, ведь существует невоспроизводимые природные условия. В-пятых, всякая обрабатывающая промышленность обращается за сырым материалом к земледелию и добывающей промышленности, выделившимися в ходе общественного разделения труда. В-шестых, даже в капиталистическом обществе возникает необходимость ведения природного хозяйства с точки зрения не частных интересов, а интересов всего общества, но лишь до некоторой степени.
В каждом пункте соприкосновения с природой присутствуют не только возможности для увеличения рентабельности буржуазного предприятия, но и его потенциальные физические пределы. Самым простым примером является исходное плодородие и местоположение почвы для земледелия или скотоводства. Промышленный капитал испытывает жгучее желание избежать непосредственного контакта с естественными ограничениями, но не может этого сделать. Если продолжать развивать пример с почвой, то в ходе роста машинного производства, менее зависящего от естественных данных, население и богатство промышленных городов заметно растет по сравнению с сельским хозяйством, что погружается в упадок. В ходе подобных искажений в развитии отраслей натуральная потребность нации в продуктах земледелия и скотоводства не уменьшается, а потому мы вновь обнаруживаем расхождение между рациональными ориентирами выживания вида и траекторией капитала. В Китае одним из частных примеров антагонизма деревни и города стали фальшивые продукты питания – рис из картофеля и пластика, молоко с меламином и т.д. В данном случае пищевым производителям легче обратиться к химической промышленности, чем к менее развитому сельскому хозяйству. Хотя во всех индустриальных странах машинное производство возвращается в деревню в форме крупных агропромышленных и мясопромышленных комплексов, естественные условия все еще сковывают процесс воспроизводства стоимости, деревня по-прежнему отстает от города.
Не только почва, но и вся окружающая среда является одним из важных обстоятельств кризиса, а потому и возрождения коммунизма. Добытое сырье, продаваемое обрабатывающему сектору, по своей цене зависит от трудовых затрат и природных условий. Издержки добычи сырья и земельная рента являются факторами в колебании нормы прибыли в обрабатывающем секторе. Отсюда следует, что индустриальные предприятия, потребляющие сырье, не смогли избавиться от природных пределов. Соответственно, погода, эрозия и истощение почвы и горных пород, отравление, высушивание рек и т.д. способны сыграть свою роль в цене сырья, и потому в перепроизводстве в обрабатывающем секторе.
Так как в товарной экономике производительность земель и месторождений повышается неравномерно, то добывающая промышленность и земледелие функционируют непланомерно, подчиняясь, таким образом, спорадическим природным и рыночным обстоятельствам. Худшие для использования земли определяют среднюю прибыль, поэтому увеличивают мнимую цену производства в наиболее лучших для использования землях. Коммунистическая форма упразднит основы существования ренты, отменив всякую (даже государственную и общественную) собственность и монополию на природу, руководствуясь исключительно планомерным ее использованием настоящим и будущими поколениями.
Итак, существует физическая или природная сторона капиталистического производства. «Дизельный скандал» раскрыл полную незаинтересованность автомобильных фирм (Volkswagen, Ford, Citroën…) в уменьшении вредных выбросов. Похожая ситуация со слабой компанией по уменьшению отходов в Норильске. Глобальным примером может послужить парниковый эффект: если верить последним заявлениям исследователей, то 2016-й год оказывался самым жарким за последнее время. Дело касается не только экономии капитала на издержках производства. Даже достигнув высоких результатов в противостоянии природе, на данный момент человек не вышел абсолютным победителем, природа постоянно мстит ему. Еще одно подтверждение антисоциального характера текущего порядка – это его любовь к катастрофам. Ураганы, потопы, пожары, землетрясения, остальные природные бедствия и катаклизмы вынуждают общество вводить элементы коммунизма в ограниченном, сжатом количестве, например, организовывать деятельность по предотвращению пожаров в лесах и населенных пунктах, выстраивать ливневые стоки и канализации. Но эти бедствия несут не только разрушения, но и новый спрос на восстановление зданий, инфраструктуры и т.д., что является большим соблазном в погоне за новой стоимостью. Капиталистическое общество не способно рационально отвечать на вызовы среды.
Случаи появления будущего бесклассового общества возможны и благодаря природной «добродетели». 8 мая 2016-го года в Германии избыток электроэнергии, выработанной солнечным генератором, оказался так велик, что был реализован задаром. Аналогичным образом электроэнергия в Чили поставлялась бесплатно за два последних года более двухсот дней. В 2015-м году в Техасе компания TXU Energy раздавала по ночам электроэнергию, полученную ветротурбинами. В Санкт-Петербурге солнечная электрозаправка работает бесплатно для всех желающих, пока актуален государственный запрет на продажу электроэнергии. Такое нетоварное распределение может продолжаться, пока не завершился природный избыток или пока рыночные отношения не адаптировались к природной щедрости. Успех мира товарного производства во многом зависит от его способности к монополии на естественную среду и к коммерциализации продуктов ее использования.
Вопрос о физических пределах накопления уже решен в самой постановке проблемы: если сегодняшнее общество, противостоя природе, смогло очертить контуры будущей формации, то переход к ней принципиально ограничен не возможностями производства, а способом производства. Происхождение коммунистической партии обязано возможности именно предвидеть посткапиталистическую формацию, когда даже природа не может примириться со стоимостью. Условия для данной возможности лежат в промышленности.
В 1735-м году произошел своеобразный прорыв в технологиях: в текстильном производстве человеческие пальцы, исходный биологический инструмент, были заменены на механические вращающиеся валики. Прядильная машина позднее несколько раз усовершенствовалась и в целом ознаменовала своим появлением начало индустриализации.
Отношения между машинами и работниками были не самыми гладкими, что заметно по движению луддитов. Введение автоматов совершало перегруппировку внутри рабочего класса, делая старые ручные профессии ненужными. Однако противоречие между трудом и машинным оборудованием необходимо намного глубже, чем это кажется на первый взгляд, и не лишним будет вновь рассмотреть это. Средства производства тоже являются продуктами труда, его отличает положение во времени: он применен ранее, в прошлом, в нашей терминологии это мертвый труд. Когда капиталист покупает машины, будучи товарами, они уже «укомплектованы» в форме стоимости. По мере их применения они изнашиваются как потребительные стоимости и амортизируются как стоимости, переносясь на продукт. Труд работников на промышленном предприятии является живым трудом в настоящем, в отношении текущей создаваемой партии товаров. Исключительно живой труд является «создателем» новой стоимости. Товар предстает перед нами конструкцией из трех частей: первая доля, перенесенная из средств производства, вторая доля, создаваемая живым трудом и потребляемая работниками, и третья доля, создаваемая живым трудом и относящаяся к прибавочной стоимости предприятия.
Научно-технические победы помогают расширить выпуск продукции и увеличить прибыль путем. Если раньше рост прибыли обеспечивался увеличением длительности рабочего дня, то теперь машины становятся средством интенсивной эксплуатации. Это начало фазы реального подчинения труда капиталу, в которой проявляется специфический характер формы: увеличение производительности как самоцель производства. С победой индустриализации, когда машинное производство завоевывает экономику, каждое промышленное предприятие обнаруживает большую разницу между затратами на технику (включая строительство, добычу и сырье) и заработной платой работников. Рост последней не успевает за ростом технических затрат.
Упомянутые выше три части товара можно рассмотреть как три отрезка в координате времени:
1) труд прошлых поколений, принадлежащий буржуазному классу и названный постоянным капиталом,
2) труд нынешних поколений, принадлежащий рабочему классу и названный переменным капиталом,
3) труд, предназначенный для будущих поколений, принадлежащий буржуазному классу и названный прибавочной стоимостью.
Освобождение от примитивного ручного труда сделало рабочих слугами машин, то есть процесса производства ради производства. Прошлое все больше сдавливает настоящее, а вместе с тем и будущее, что в схеме капитала означает тенденцию нормы прибыли к падению. Тем самым история шагнула от первой прядильной машины 1735-го года к череде регулярных кризисов перепроизводства с 1825-го года.
С точки зрения рабочих развивается антагонизм между ними и машинами: автоматы отбирают работу, повышение эффективности предприятия оборачивается активным выдавливанием прибавочной стоимости из пролетариев, труд превращается в обслуживание оборудования, рабочий становится придатком машины, ее деталью.
Рациональность затрат капиталистической системы вновь терпит поражение от критики со стороны посткапиталистического общества:
— сначала капитал направляет основные силы на автоматизацию индустрии, оставляя на вторых ролях земледелие и связанные с ним научные знания (например, геология);
— затем капитал отказывается от введения в эксплуатацию промышленных изобретений, если издержки производства слишком высоки по сравнению с прибылью.
Коммунистическое общество устанавливает единство прошлого, настоящего и будущего, планируя расходы и генерацию энергии человека сообразно его потребностям. В коммунистическом обществе:
— немыслимо истощение сельского хозяйства в жертву промышленности, первыми необходимыми мерами являются: уменьшение затрат на индустриальные установки в пользу увеличения жизнеобеспечения, восстановление плодородия земель, минимизация избыточного пищевого производства, техническое и строительно-демографическое уравнение деревни и города и т.д.;
— немыслим антагонизм необходимого труда и прибавочного труда, издержек производства и прибыли, так как применение нового оборудования оправдано, если оно уменьшает общее рабочее время производства.
Здесь мы установили огромную разницу в развитии промышленности капиталистическим классом и коммунистическим обществом, почти не касаясь экологических аспектов (отходы, нарушение природного воспроизводства и т.д.), рассмотренных в предыдущих разделах.
Буржуазная наука обычно выделяет несколько промышленных революций, соответствующих различным технологическим укладам. Если первая промышленная революция ассоциируется с текстильными машинами, паровым двигателем и угольными печами, то вторая промышленная революция – с электричеством, нефтью, химикатами, новым транспортом и средствами коммуникации. Ее начало относят к концу XIX века. Упоминая т.н. информационные или цифровые технологии, выделяют третью промышленную революцию, начавшуюся во второй половине XX века. Сейчас идут разговоры о новой промышленной революции в контексте «интернета вещей», больших данных, 3D принтера, нанотехнологий и т.д.
Такая категоризация, мягко говоря, запутана. Чем обусловлено то, что некая технология открывается и входит в массовое употребление в то или иное время? Для высокопросвещенного буржуазного мыслителя инновационные волны приобретают конъюнктурный смысл, недоступный пониманию. Фетишизм капитала скрывает действительный характер переворотов в индустрии и тормозов развития. С позиции коммунистической теории инновационные волны объясняются противоречивым, а потому циклическим и скачкообразным движением капитала, ухудшением кризисов, а так же его географическими и отраслевыми завоеваниями. Инновации в производстве свободном от стоимости имели бы совершенно иную динамику, зависимую от непосредственного диалектического противостояния человеческого вида и природы.
Промышленная революция с самого начала имеет историческое значение в положительном утверждении коммунизма. Капиталистический способ производства обнаружил свое материальное банкротство в первых кризисах перепроизводства (с 1825 г.), что было позднее доказано пролетариатом в коммунистической теории и его настоящей политической борьбе. Обеспечив себе победу, капиталистический способ производства до сих пор выполняет свою двойственную задачу обезображенного прогресса и губительного производства.
Не случаен тот факт, что новейшие технологии вынуждены ожидать своего часа, пока их применение не будет оправдано согласно логике капитала. К примеру, последние разговоры о масштабном введении IoT (он же «Интернет вещей») в промышленности покажутся запоздалыми, если вспомнить, что результаты сочетания инструментов производства и интернет-коммуникаций существуют с конца 80-х и начала 90-х. Как таковое распространение компьютеров не дало оглушительного подъема производительности, сравнимого с паровой машиной или двигателем внутреннего сгорания. Качественные различия изобретений не важны для способа производства, ведь в царстве товарной экономики всякая производительная сила обязана служить умножению прибыли.
Венчурные фонды, заинтересованные в кредитовании молодых инновационных бизнес-проектов, лишь подтверждают тезис о нежизнеспособности частной формы собственности. Что характерно, нередко особую роль в них занимают государственные инвестиции. Из этого следует, что промышленные новшества все менее реализуемы без денежной щедрости всего общества.
Коммунистическая критика индустрии касается и науки, производства знания, что, как и любая производительная сила, оккупируется капиталом и подчиняется (вос)производству стоимости. Научно-технологическая революция, как видит ее научный коммунизм, глубоко противоречива. В первую очередь, научное сообщество не свято, оно расщеплено по отраслям, университетам, лабораториям, оно растрачивает колоссальные силы на противостояние между этими клетками, повторяющими принцип конкуренции между предприятиями. Разделение всеобщего труда (т.е. общественного знания) приводит к диспропорциональному развитию научных сфер. Преобладающие научные методы далеки от диалектики, и если в периоды крупных и исторически прогрессивных буржуазных преобразований наука дала начало многим детерминистским и материалистическим открытиям, то с перезреванием индустриального капитала, буржуазная наука впадает в свой специфический кризис и клонится к самоповтору. Можно выделить итерацию научного знания: исчерпав резервы для великих достижений, ученые в очередной раз обращаются к онтологическим мифам буржуазных революций. Опять звучат восхищения индивидуальным познанием, физическим индетерминизмом и генетической предопределенностью социального. Именно так обеспечивается самовоспроизводство знания, когда капиталистический способ производства становится все менее плодотворным для населения планеты. Это не значит, что не появляется новых достижений, однако, происходит схлопывание научного потенциала. Лишь часть ученых групп, зачастую несознательно возрождающая материалистический детерминизм, решается на вражду с господствующими идеями и существующим способом производства, что рушит миф о нейтральности «науки вообще».
Сосредоточившись на производстве и использовании машин, что разительно отличалось от примитивной добычи сырья или сельского хозяйства, промышленные капиталисты, как им казалось, открыли формулу потенциально бесконечного увеличения богатства. Индустриальное развитие привлекало легкой добычей прибавочной стоимости, родился фетиш индустриального капитала. Выше мы распознали ограниченный характер функциональности машин в буржуазной экономической системе.
До нынешнего момента капитал регулярно возвращается к протекционистским методам защиты национальной промышленности. Эрик С. Райнерт, автор книги «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными», предлагает государственное регулирование импорта и экспорта с акцентированием на местном машинном производстве. Умная нация, по его словам, обязана умело интегрироваться в инновационные циклы, шагая к более сложным и высокотехнологическим изобретениям. В первой фазе, чтобы не мешать локальной индустрии, импорт должен быть отфильтрован высокими налогами на зарубежные промышленные товары и низкими на ввозимое сырье, отсутствующее в данной стране. В следующей фазе местное промышленное производство становится более развитым, рынок освобождается, а предприятия низшей ступени кочуют в менее развитые страны.
Следует отметить искреннее сочувствие автора к бедным нациям, однако его программа развития упрощает картину мирового разделения труда и действительный потенциал машин. Он приводит в пример восхождение передовых европейских и азиатских стран, но упускает, что их ранний протекционизм служит первоначальному накоплению капитала и переходу к фазе реального подчинения труда капиталу, то есть экспроприацией сельского производителя и усиленной эксплуатацией свободного работника. С замедлением пролетаризации мелких собственников и экономического роста капитал пользуется торговыми и производительными преимуществами на чужой земле. Никакая из наций не может взойти на промышленный Олимп, не экспортируя в менее развитые страны товары и капитал. Перенасыщенность местного рынка всегда означает невозможность реализации товара с сохранением нормы прибыли на прежнем уровне. Это дает толчок для колониализма и империализма. Дешевые товары обретают преимущество на рынках стран, где местное производство развито слабее. Современное национальное угнетение берет начало именно здесь. Если какая-то нация сосредотачивается на производстве и экспорте примитивного сырья, то это обусловлено тем, что местные товары в других отраслях получаются дороже импортируемых. Если более развитая нация переносит производство какого-либо товара на территорию менее развитой страны, то интерес экспортируемого капитала в том, чтобы на пути своего развития вторая нация не обогнала первую в производстве этого товара. В ход идут политические и военные меры. В таком пересечении наций на разных ступенях развития и происходит международное разделение труда и раздел рынков.
Высокий порог для экспорта промышленных товаров из новых т.н. развивающихся стран заставляет местный капитал обращаться к иным мерам против падения нормы прибыли: развал индустриальных производительных сил и рост паразитических средних классов. Дэнни Родрик называет это «преждевременной деиндустриализацией», так как менее развитая нация еще не достигла высот наиболее развитых стран, но уже наращивает сектор услуг. Предлагаемое им лекарство все то же — умная индустриализация. Защитники протекционизма склонны видеть недостаток, где угодно, только не в противоречивой сущности промышленного капитала.
Мечте о равномерном развитии наций коммунизм противопоставляет интернациональный характер пролетарского движения, сметающего основы империализма и национального угнетения. Внешняя политика пролетариата определена взаимоотношением империалистических и угнетенных наций, где не работает принцип равного подхода. Когда пролетариат победит в нескольких странах, менее развитые из них будут избавлены от необходимости жёсткого протекционизма и форсированной индустриализации (то есть интенсивной эксплуатации пролетариата), так как они заполучат технологическую помощь от более развитых.
Отменить государственные границы и нации можно будет только в безгосударственной реальности, когда все предпосылки притеснений и угнетений будут уничтожены. До этого момента актуальны отказ от аннексий и контрибуций империалистических наций и признание права на самоопределение угнетенных наций.
Коммунистическая партия не спешит назваться лучшим промышленным строителем, коммунисты – не самоуверенные герои инжиниринга, менеджмента и архитектуры. Напротив, ключевые коммунистические меры заключаются не в ускоренном умножении индустрии, а в вытеснении, изоляции и уничтожении раздутых общественных основ, препятствующих коммунистическим отношениям в каждой грани производственной базы. Задачи коммунистов определены умением отличить капиталистический способ производства от коммунистического для удаления первого. Хотя партия может выполнять некоторые буржуазные задачи, если на повестке дня стоит уничтожение феодальных отношений, все же она должна сохранять видение и план коммунизма. Здесь нет никакого строительства коммунизма, так как коммунизм уже «построен» капиталистическими силами.
Перевороты в производительности дали пищу для мифов об автоматизации. Согласно им, развитие движется к исключению человека из производственного процесса и замене его умными роботами, автопилотами, нейронными сетями и т.д. Закономерным вопросом для такого вида идеологии является – что будет с безработными массами, вытесненными роботизированными системами?
Ошибочность данного метода прячется в самом начале. Неужели человеческая деятельность настолько бедна, однообразна и статична, что ее можно будет описать универсальным алгоритмом? Разве познание мира природы конечно и уже завершено? Выходит ли, что контроль за автоматами, их настройка, ремонт и усовершенствование не являются человеческим трудом?
Возвращаясь к конкретному способу производства, а именно структуре капитала, вновь отметим, что его прибавочная стоимость порождена живым трудом. Так как смысл всего движения капитала, прибыль, гарантирована эксплуатацией рабочего класса, то совершенно невозможен вариант полностью автоматизированной буржуазной экономики. Можно сформулировать тезис о том, что капиталистический способ производства описан не столько масштабной автоматизацией, сколько ее ограничением и запретом на применение в пользу человеческого вида.
Даже если мы рассмотрим отдельные предприятия, называемые сегодня «автоматизированными», наподобие «темных фабрик» в Китае, то наши выводы будут прежними:
— они не могут исключить человеческий труд полностью;
— пока существует торговля и передвижение капиталов, их прибыль создается за счет перераспределения и выравнивания совокупной прибавочной стоимости со всех фабрик, применяющих труд в той или иной степени.
Вытеснение человека из процесса производства мы называем освобождением труда, которое, однако, понимается несколько иначе. Автоматы, экономико-производственный смысл которых не изменился с прядильной машины, делают дешевле окончательный продукт, это значит, что для его создания требуется меньше рабочих часов. Если новые машины введены только на одном предприятии, то его прибыль остается выше остальных. Выходит, что это предприятие присваивает прибавочный труд не только своих работников, но и долю прибавочного труда других работников. Как только применение новых машин становится общей практикой, прибыль выравнивается, отрасль требует новой трудовой квалификации. Труд рабочих этим способом регулярно высвобождается вместе с ростом искусственного перенаселения и появлением новых специализаций. При том, что в экономической модели любого буржуазного общества всегда остаются мало развитые уголки, где используются старые машины или капитал подчиняет труд лишь формально. Это еще одна тенденция необходимая капиталу, противостоящая падению нормы прибыли.
Так как для капиталистического предприятия прибыль является единственным мотивом усовершенствования машин, то верно следующее: модернизация производства протекает одновременно с увеличением степени эксплуатации рабочих. Самое автоматизированное предприятие не способно по своей природе отказаться от живого труда, что создает ему прибавочную стоимость.
С другой стороны, автоматические системы машин все так же вырисовывают пределы капиталистического производства. Таким путем рождаются свежие попытки установить временный характер буржуазной формы и открыть горизонт следующего способа производства.
Одним из предложенных решений вопросов неравенства, безработицы и исключении человеческого труда автоматизацией является введение так называемого безусловного базового дохода, нормированной платы всем гражданам государства, чем бы те не занимались. Пол Мейсон, автор книги «Посткапитализм», говорит о преодолении основ капитализма путем использования данного инструмента. Такой подход привлекает экономистов передовых наций поддержкой массы покупателей, что обеспечило бы спрос на товары, однако действительное капиталистическое общество всегда поделено на классы. Такая раздача денег служит усредненной зарплатой для работников общества, таким образом, выплата переменного капитала всех предприятий доверяется государству, что является еще одним следствием централизации капиталов. Зарплата, как мы знаем, является способом оплаты рабочей силы. Регулируя размер безусловного базового дохода (включая обесценивание денежных знаков), капиталистический класс заполучит средство удержания величины нормы прибыли, с помощью которого будет играть на цене рабочей силы, попутно вытесняя часть рабочего класса вне гражданского общества с гарантированным доходом.
Впрочем, подобные системы знакомы истории и до рождения концепции безусловного дохода или пособия по безработице: например, во время природных бедствий, вспышек массовых болезней или военных катастроф рыночный обмен на время ограничивается, жизненные средства распространяются бесплатно, но в ограниченном количестве, что требует учета, продовольственных карточек или подобного. Все это ради того, чтобы вновь обеспечить капиталу условия для продажи и эксплуатации. Говоря о переходе от утопии к науке, заметим, что гарантированное обеспечение населения несколько схоже с системой распределения в первой стадии коммунизма, когда трудящиеся получают по труду. Несмотря на сталинские искажения, данный способ дистрибуции ни в коем случае не является товарным. На этой стадии работает план производства потребительных стоимостей, благополучие человека измеряется в качественных показателях. Член общества получает свидетельства труда, не являющиеся деньгами или их аналогом, они не подвержены обмену и сгорают при попытке их накопления. Все, что они выражают, это запрос трудящегося на получение некого количества определенных благ от самого общества. И хотя индивид способен выбрать предмет потребления в каждой из областей, он не может «купить» чрезмерное количество какого-либо продукта или нечто вредное вроде наркотиков. Здесь установлены барьеры. Также общество вмешивается, когда индивид не употребляет достаточное количество продуктов, необходимых для жизни. Свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Однако вместе с лимитированными благами ряд продуктов распространяется неограниченно (например, информация и образование, лекарства, презервативы и медицинские обследования). В высшей стадии коммунизма, труд перестанет быть страданием, так как вся продукция будет неограниченной для потребления, и свидетельства труда станут ненужными.
Кризис перепроизводства вывел к еще одной тропке критики стоимости утопического толка: отказ от статистики ВВП (внутренний валовый продукт) и поиск нового экономического метода. У сторонников этой критики встречаются действительно важные аргументы: уровень ВВП не замечает специфики роста информационного сектора, увеличения благополучия и технологичности нации при нулевом росте (например, Япония). Кроме того, темпы роста ВВП вовсе не отражают положения женщин в обществе, качества образования, экологической ситуации, природных ресурсов и т.д. И наоборот, ВВП увеличивается в бесполезных или вредных для общества случаях: когда строительный подрядчик не завершает проект или когда подпрыгивают продажи явно антиобщественных товаров (сигареты, алкоголь и т.д.). Так буржуазная мысль нащупала бедноту принципов, лежащих в основе накопления и торговли.
С позиции коммунизма, то есть производства исключительно ради потребностей, все отрасли и сферы имеют свои специфики, ныне стираемые стоимостью. Чтобы учитывать их, общество может рассчитывать план в физических показателях, а не в виде стоимостей. Это означает, что любой применяемый объект (потребительная стоимость в нашем словаре) будет представлен именно в богатстве своих качеств, в способах потребления обществом и в конкретных трудовых затратах.
Еще одно направление развития автоматизации (вместе с профсоюзной борьбой) дало повод для сокращения рабочего дня, коммунистической тенденции, что сегодня требует закрепления в трудовом законодательстве. Исследования в данной области от New Economics Foundation делают выводы о вреде 8-часового рабочего дня, что касается как переутомления рабочего, так и выбросов CO2 в атмосферу.
Норма в 8 часов была смелым шагом, когда пролетарии пребывали на работе в среднем 10-12 часов или более того. Хотя сутки не стали короче или длиннее, нынешняя норма уже кажется устарелой. Отдельные меры по сокращению рабочего дня приняты в передовых странах (США, Франция, Нидерланды) вследствие роста производительности и благополучия. Если представить, что большинство стран перешло на 6- или 5-часовой рабочий день, действительно ли рабочий класс избавится от перенапряжения, а природа от губительного влияния человека? Так как даже в этих условиях присвоение прибавочной стоимости никуда не девается, общество все еще распыляет в конкуренции подавляющую часть затраченных усилий. Во время диктатуры пролетариата сокращение рабочего дня в промышленно развитых обществах станет одной из первых мер. Октябрьская революция доказала, что даже нации с малой долей промышленности в экономике способны резко уменьшить размер рабочего дня. Поглощая безработицу, пролетаризируя буржуазию и средние классы, отменяя антисоциальные отрасли, коммунистическая партия способна расчистить путь для отмены наемного труда. Когда потребление будет избавлено от социальных ограничений в полном коммунизме, трудовая деятельность будет максимально естественной, неотличимой принципиально от всего остального времяпровождения.
Требования сокращения рабочего дня характерно для многих вульгарно-коммунистических течений. Большинство из них не признают необходимость первой фазы коммунизма с распределением по труду, ошибочно ссылаясь на советский опыт и наличие в ней наемного труда.
В информационной сфере, благодаря специфичной «легкости» дистрибуции продуктов, появились принципы свободной лицензии (GPL), совместной разработки и открытого кода (Open Source). Последующим этапом в развитии стало появление пиринговых систем – распространение от точки-до-точки (peer-to-peer, p2p) в обход централизованных серверов. Пиринговые системы подключают участников к свободным производству и распространению. Кооперация сообществ позволяет назвать продукт общественным достоянием и избегает излишних сложностей и иерархий в архитектуре сети. Якоб Риги написал статью «Пиринговое производство как альтернатива капитализму» пытаясь расширить p2p-принципы из интернета на все материальное производство.
Однако реализация p2p оказалась далека от нетоварной структуры глобальной кооперации. Самые распространенные шеринговые (от слова sharing — делиться) сервисы не отказались от денег, а только предложили очередную систему реализации товаров: речь идет о Airbnb, BlaBlaCar, Uber и т.д. Тем не менее, шеринг, выражая автономизацию и централизацию капитала развитых стран, нанес удар по индивидуальной собственности. В концепции шеринговой экономики большинство индивидов не владеют автомобилем или даже жильем и заключают договоры на краткосрочную аренду перечисленного. Собственность как таковая не исчезает, а только концентрируется в руках меньшинства. Отказ от лишних посредников в цепи не стал отказом от посредничества стоимости.
В отличие от экономики совместного потребления коммунизм не сосредотачивает ренту и собственность в тех или иных кругах, а уничтожает отношения эксплуатации и присвоения. Пользование преобразуется в узуфрукт, индивид или группа теряют право на «собственное», иными словами, на исключение кого-либо из пользования. Даже все общество, т.е. общность людей, ограниченная в настоящем времени, перестанет быть собственником, его потребление не должно приносить ущерб будущим поколениям.
Спекулятивная p2p валюта Bitcoin организована как сеть, где каждый пользователь является одновременно бухгалтерской базой, хранящей все записи о сделках. С точки зрения действительных трудозатрат валюта обеспечена в основном износом компьютерных и сетевых мощностей, требуемых для расчета, обмена и хранения данных, и сохраняя традиционную привычку к перенакоплению, Bitcoin стремится к избыточным производительным расходам. Стоимость вновь оправдана не потребностями человека, а сама собой.
Джереми Рифкин соединяет воедино атрибуты безусловного основного дохода, повсеместной автоматизации, интернета вещей и шеринговой экономики. Отталкиваясь от экономической теории предельной полезности, он заявляет, что капитализм сменится т.н. обществом нулевых предельных издержек. Согласно этой теории, благодаря росту производительности разница между издержками на выпуск X единиц продукции и X+1 единиц стремится к нулю. Основные расходы связаны со стартом производства. Это позволяет добиться изобилия благ во всем обществе, накормить и обеспечить нуждающихся. Рифкин делает главный вывод: если существует тенденция к удешевлению товаров, то ничего не мешает сделать их распространение бесплатным.
Концепция Fully Automated Luxury Communism («полностью автоматизированный лакшери коммунизм») предлагает аналогическую модель, однако делает акцент на отказе от культа труда и естественном стремлении человека к роскошной жизни. The Venus Project («Проект Венера») называет основными чертами будущего общества ресурсо-ориентированную экономику и научный метод принятия решений. Трансгуманизм расширяет метафизическое видение роботизированной реальности на био-интеллектуальную сущность человека. Здесь характерны фантазии об искусственном интеллекте, обгоняющем человеческий (технологическая сингулярность), кибернетизации органов, переносе сознания на материальный носитель и потенциальном бессмертии.
Фетиш автоматизации со стороны капиталистического класса объясняется рецептом технологического приумножения стоимости. Для вульгарно-коммунистических теорий, опирающихся на автоматы, роботизация равна социальной революции. Научный коммунизм описал регулярно возникающие границы для инноваций, и сейчас альтернативная энергетика, блокчейн или шеринг вполне уязвимы перед девалоризацией капитала. Роботы не станут действующим субъектом, могильщиком буржуазии. Согласно материалистической концепции истории, производство (как и производство знания, познание) является исключительно общественным процессом. В промышленности единственным инженером автоматических аппаратов является все общество. Роботы являются инструментами человечества, которые наделены функциями, оптимизирующими физические и интеллектуальные расходы социальных сил. Искусственный интеллект выполняет расчеты на базе знаний человечества, осознать полученные результаты он не в силах, каким бы объемом памяти он не владел. Сознание, которым наделен человек, получено в результате долгой эволюции форм материальной организации, самый продвинутый робот гораздо менее сложно устроен, чем размножающееся и производящее человеческое общество. Страх перед грядущим господством машин, описанный фантастическими произведениями, и так называемый неолуддизм выражают противоречие производителей и чуждых им средств производства. Если роботы восстают против людей, то это недостаток нынешней общественной формы. Если роботы закладывают фундамент новой формы, то устранить все препятствия для трансформации может только класс производителей – пролетариат.
Поэтому научный коммунизм не имеет высоких ожиданий по поводу успехов в разработке искусственного интеллекта, превосходящего человеческий. Сингулярность, которая достойна коммунистического прогноза, является историческим высвобождением производительных сил, в первую очередь, самого человека, из капиталистического капкана. Не искусственный разум, а социальный мозг обретет огромный простор для совершенствования, полностью сменив математическую функцию движения. Первобытность и классовые формации будут названы предысторией, а органическое развитие человеческого вида — его действительной историей.
Что касается остальных аспектов трансгуманизма, то достижения в биотехнологиях несомненно дают основы для исправления соответствующих ограничений (протезирование, лечение болезней) и внеутробного воспроизводства (что обеспечит примирение полов). Однако нельзя забывать, что сущность человека неотделима от его производственной деятельности. Человек не фиксирован, он постоянно меняется. Практика преобразует не только естественные ресурсы, но и внутреннюю природу человека. Если говорить абстрактно, то когда первобытный умелец вытачивает из камня топор, его тело и сознание являются во многом универсальными, инструменты обогащают его первоначальные данные и изменяют их. Топор продолжает его руку, улучшает характеристики силы и поднимает выше на ступень интеллектуального развития. Человек умелый уже является киборгом, а благодаря информационно-технической связи между поколениями человеческий вид обретает бессмертие.
Соединенные Штаты Америки были источником заражения кризиса 2007-2009 гг. и, тем не менее, восстановились лучше многих других стран. Самая крупная экономика, главный империалист и гегемон, на сегодняшний день Америка является одним из лучших индикаторов мирового кризиса: если в мире кризис, то он обязательно должен поразить Америку, в противном случае, кризис, скорее всего, локализован.
Находится ли планета в кризисе сейчас? Наиболее заметны финансовые спады, долговые нагрузки, а так же локальные снижение уровня жизни пролетариев и рост безработицы. Кроме того, наблюдаются замедление роста в Китае, падение цен на сырье и явный кризис в России, Бразилии, Венесуэле. Среди громких политических событий – Brexit, победа Трампа, войны в Сирии и Украине.
С другой стороны, в качестве реакции на вызовы «Великой рецессии» звучат громкие призывы к деверсификации сырьевых экономик, повышению ставок процента и адаптации к новой индустриальной революции: роботизированным, шеринговым и блокчейн-технологиям.
В действительности, нынешнее состояние мирового рынка еще далеко от перепроизводства, однако, каждый день все идет к приближению кризиса. Темпы роста ВВП США в плюсе (менее 3%). Товарищи проанализировали особенности американской экономики, выявив периодичность и поэтапность растущего противоречия между ставкой процента и нормой прибыли. Ставка процента достигает максимума при минимуме нормы прибыли в результате «волны ускорения», предшествующей кризису. Обычно такая волна длится 3-4 квартала. По данным прогнозам в США «волна ускорения» придется на начало 2019-го года, а кризис разразится в 2019-2020 гг. Если предвидение окажется верным, то мы станем свидетелями масштабного перепроизводства, новых эпизодов борьбы и шагов по возрождению партии пролетариата. Поскольку кризис является закономерным результатом алгоритма капиталистического накопления, то из врожденного конфликта труда и присвоения реализуется коммунистическая перспектива.