Желание крепко-накрепко связать воплощение социалистической программы с течением истории только одной из крупных рас человеческого рода, то есть только с белой расой – «кавказцами», арийцами или индоевропейцами – и сделать вывод, будто завершение цикла этой расы делает уже незначительным то, что происходит в других расовых обществах, настолько огромная ошибка, что на её примере легче и даже проще показать все возможные и очень старые заблуждения всех антимарксизмов, чем рассматривать все остальные худшие ревизионистские вырождения.

Подобное выделение «избранного народа» в истории, служит добротной платформой для нового вида расизма и национализма и может стоять только на фундаменте традиционных и конформистских мифическо-философско-научных конструкций, не выходящих за пределы буржуазной культуры. Для фидеистов Бог, возвышающийся над землей, наделяет народ, расово определенную нацию, миссией направлять мир, вплоть до истребления других народов, в случае надобности. Для буржуазной мысли эпохи Просвещения руководство берут на себя те народы, которые первыми обнаружили в себе «имманентный источник» социальной морали и цивилизации, возведя его до «национальной культуры», тем самым проявляя способность к гармоничной организации согласно «естественным» законам и к воспитанию отсталых народов во время просветительских «завоеваний». Для тоталитарной гитлеровской разновидности этой самой буржуазной и современной критической доктрины, рассматриваемая псевдонаука нашла избранную расу или сверхрасу, как ей хотелось говорить, во имя открытия сверхчеловека, свергнувшего богов и полубогов, и наделила эту расу самыми совершенными машинами и самым разрушительным оружием и, в первую очередь, правом нести миру свой порядок. Если господство на планете и… за её пределами должно быть предоставлено еще одной человеческой стае, то мы легко можем соотнести Сталина со славянами, как Гитлера с арийско-германской расой. Когда Гитлер уничтожал миллионы евреев, в конце концов, он опирался на буржуазную версию, более научную и более преступную, как и все формы цивилизации капитала, закона талиона[1] в ответ на мистические и многотысячелетние притязания еврейского народа стать избранниками Бога, того народа, кого исторически стремились узурпировать то христиане, то арабы (попутно выразим дань уважения интернационалистическому потенциалу католической церкви по сравнению со всеми остальными).

На этом бесполезном пьедестале народов, который ничем не лучше зала славы вождей, завоевателей и героев, только формально отличающиеся сталинские ренегаты марксизма и нынешние группы, отрицающие динамику огромного исторического потенциала, что высвобождает или накапливает цветное население, забытое Богом или оставленное без внимания рекламной вывески культуры и знаний…, вызывают лишь смех, прежде всего по причинам, зафиксированным классическими марксистскими отрывками о том, как капитал ломает всякие барьеры для внедрения, обоснования и установления связей по всему земному шару, но так же из-за известного факта, что в вопросах богов и теологии, культуры и письменности, и даже в технических науках очень многие из цветных народов были теми, кто на тысячелетия опередил не только славянских или германо-саксонских выскочек, но даже классическую эпоху греко-римлян и цивилизаций Ближнего Востока, занимавших на протяжении веков первые места.

Смысл марксизма состоит в том, чтобы уничтожить эту исключительность отдельных народов и отдельных рас и предписанные им особые врожденные качества, определяющие их судьбу, так же как и уничтожить индивидуальность и предопределенность отдельного человеческого индивида как исторического фактора. Непонимание назначения первого пункта имеет те же последствия, что и потеря из виду второго пункта; последствия, которые означают возвращение к мелкобуржуазным, анархиствующим и банальным взглядам индивидуализма; последствия, которые приводят бывших или самозваных марксистов к ежедневному растворению силы критики либеральной демократии в страданиях демо-рабочизма и к противопоставлению неоформленного класса и партии, к идиотским концепциям, ничуть не лучше марионеточной «народной демократии» ренегатского коммунизма Москвы или Пекина.

Согласно нашей доктрине материальные условия и развитие производительных сил предшествуют истории, и только этот секрет может (или, лучше сказать, обязан) объяснить нам смену государств, народов и рас, контролирующих мир или его обширные регионы, что не исключает последующей смены народов в этой грандиозной преемственности и определяет другие способы завершения цикла. Наша доктрина, рожденная в эту эпоху, уже дала различные решения относительно центрального географического пути к появлению международного социализма, что ясно из основных текстов и существенных выводов из общих принципов; и до сих пор не исключает, что борьба, на неожиданных территориях и между неожиданными народами, начинает влиять на общее социальное развитие человеческих форм.

Марксизм, несомненно, намного богаче, чем доктрина о гегемонии государств и наций, сильных в войне и завоеваниях или передовых в знаниях, чем доктрина, являющаяся в действительности антидетерминистской и вызывающая скепсис относительно заката одной или всех «цивилизаций», о котором трубит на каждом углу.

Структура и суперструктура

Взаимосвязь между экономической субструктурой (базой) и политической суперструктурой (надстройкой) никогда нельзя было бы выяснить без глубокого наблюдения и обнаружения фактов, театром действий над которыми является надстройка, точно так же как не было бы закона универсального тяготения, подтвержденного спроектированными и запущенными спутниками, без наблюдения движений видимых звезд и найденных в них Кеплером закономерностей и совпадений.

То, что мы заменяем историю государств и народов историей классов, не сводится к хитрому фокусу: избавиться от фактора государств пинком под зад, игнорировать их преемственность и передать слово, словно президенту на бестолковых собраниях, новым протагонистам, чьи имена звучат в каждом такте, но чьей роли не хватает жизненного динамизма, — классам. На деле, в основном, подобная уловка сводится к наивной трактовке о единственном классе, избранном, предопределенном.

Наравне со многими другими конструкциями Маркс начал свой путь, выйдя из узости утопизма, щедрого, но уже пустого пролетарского издания метафизики истории. Здесь мы говорим упрощенно.

Армии, которые обычный историк видит на одной сцене вместе с государственными штабами и великими капитанами, являются всего лишь «продолжением» политических государств, а иногда и самой организованной формой, которую они принимают. Государства являются проявлением и выражением разделения общества на классы; для марксизма даны классы, которые организовали свое господство над человеческим обществом и над теми группами, которые называются народами. Но класс обретает свое государственное выражение только в том случае, если сперва организуется и участвует в первой серии социальной борьбы, вызванной отношениями, в которых он живет, и выступает в качестве политической партии, органа для захвата власти и управления ею. Согласно этой основополагающей формулировке нашего взгляда на историю всякий, кто предлагает классу захват и управление государством без посредничества партийной формы, не отличим от того, кто предлагает ремесленнику и пролетарию взять раскаленный кусок железа руками, а не клешнями; а воину держать меч за острие или винтовку за ствол.

Эти люди, которые кричат об опасностях государства и партии, воплощают знаменитую комическую поговорку об оправданиях дураков и трусов: у плохого работника всегда инструмент виноват!

Поэтому историю можно читать с марксистской силой, когда мы знаем, как проследить связи этой цепочки причин и следствий, движущихся человеческих масс и движущих сил, среди которых на первом месте стоит насилие, повивальная бабка истории: армии и организованная государственная полиция, правящая политическая партия – государственная организация господствующего в обществе класса, начавшего свою историю с организации в эту политическую партию, в её формы и органы, согласно классовому положению в производственных отношениях, конфликте интересов между ним и другими и вообще отличными остальными классами, объединенными тем, что подчиняются или господствуют вместе. Привычный сдвоенный антагонизм, которым часто злоупотребляют, даже не является обязательной отправной точкой для всего долгого пути, который мы только что проследили, оглядываясь назад.

Эту долгую историю классов, сменяющих друг друга в направлении общественной политики и экономики, партий и государств, выражающих их потенциал, потрясений между господствующими и порабощенными классами, столкновений между государствами различного географического положения и расового происхождения, при которых высвобождается большое количество энергии и которые, как правило, имеют место и между государствами, возглавляемыми, даже в туземном обществе, социально схожими классами, на пересечении огромного разнообразия ситуаций и событий ограниченных обществ (то есть национальных обществ, которые мы могли бы обозначить как конечные), доктрина марксистского материализма впервые классифицировала в качестве исторической и причинной последовательности типов, моделей[2]. Нельзя было бы говорить о системе марксистской концепции исторического развития, если бы мы не пришли к критическому пониманию непрерывной серии этих моделей, великой серии социальных форм, способов производства, которая, подобно огромному мосту с многочисленными арками, перекинутому между общим началом — первородной ассоциированной жизнью групп человеческих животных, только вышедших из животного состояния — и концом, из которого мы научно вывели грядущее наступление: коммунистическое общество.

Великая «последовательность» «способов» производства

Марксизм никоим образом не пытается избежать огромной необъятности комбинаций, а также от инверсий, которые переворачивают и переплетают нашу последовательность в разных исторических точках; и в то время как противники высмеивают нашу уверенность в нахождении уникального смысла на пути истории, бесчисленные ревизионистские школы, которые располагаются между ними и нами, засоряют создаваемый открытыми противоречиями чистый воздух, совершенно неверным образом применяя наш метод счета и наш компас, выдвигая жесткие и узкие схемы, только чтобы превратить великие достижения исторической диалектики в насмешку. Среди них — нынешние отрицатели богатой исторической плодотворности столкновений государств и классов среди миллиардов людей цветных народов, в которых за годы нашей жизни кипит столько вулканической активности, сколько разочаровывает пассивность белых обществ, застрявших в самом постыдном моменте своей истории и своего социального вырождения, воспитывая только контрреволюционную трусость и экзистенциальный цинизм.

То, что марксизм богат целым рядом блестящих гипотез в развитии современных обществ, вытекающих из унитарного видения «большой последовательности» моделей производства, и то, что он рассматривает революцию как силу, которая открывает путь даже на самых низких этапах маршрута, казавшегося тупиковым, доказывается не только классическими отсылками и цитатами, упомянутыми на собрании во Флоренции в 1953 и 1958[3], но и в любой период или в любом месте, на основе наиболее известной и популяризированной литературы на всех языках; подтверждение этому приведенный на встрече в Пьомбино[4] текст, который использовался в других областях с целью дать пищу для размышлений: наброски великой работы «Капитал» или «Grundrisse», мастерский сюжет Карла Маркса, который он написал для себя (и для нас), пока не заботясь о придании ему формы, в которой можно представить его хрякам буржуазной культуры. Эта серия черновиков, выгравированных искусной рукой шлифовщика с мускульной силой резчика по камню, была недавно опубликована; и почти всегда мы будем ссылаться на главу, уже приведенную на итальянском языке, с названием: «Формы, предшествующие капиталистическому производству». Но в переводе можно сомневаться, хотя бы потому, что простыми шагами трудно понять смысл текста, написанного в стиле черновой работы без варианта на более позднем этапе.

С помощью этого чудесного текста можно вставить в фонд марксистской литературы ту главу, которую иначе пришлось бы реконструировать по разным другим источникам («Манифест», «Капитал», «Анти-Дюринг»), т.е. продолжение знаменитой страницы Предисловия «К критике политической экономии», появившейся в 1859 г. (первая публичная вышивка на грубой скатерти). Это страница, где «волшебник» раскрывает свою «тайну» о том, как люди живут своей историей, и о драме контраста между производительными силами и старыми производственными отношениями, которые достигли времени революционной казни. Сегодня этот проблеск можно найти в подлинной версии, разработанной в органическом доказательстве, проведенном мощным способом, но, тем не менее, воссозданном с глубокой целесообразностью, потому что в такой работе порядок положений и позиций не строго хронологичен, а непрерывный сюжет «великого последовательности» пусть и выразителен, но не столь явен, груб, как струя от первой плавки, содержащая примеси из-за шлака.

Большой интерес, помимо обсуждаемых в Пьомбино понятий машинного производства, автоматизации, богато описанных на столетие вперед, представляет прежде всего то, что доказывает теорема инвариантности: Маркс никогда не менял скелет конструкции.

И не менее важно, что пассажи и сильные страницы этого текста, возвращенного нам нетронутым из многовековой работы грязной шлифовки, проводимой недостойными мнимыми последователями Учителя, вновь подтверждают полемическое опровержение, которое интегральные марксисты тысячу раз кидали в борьбе против фальсификаторов, а мы — против их главного чемпиона Иосифа Сталина. Марксизм лепит коннотации и рельефы коммунистического общества, выводя их из гнусного буржуазного общества в безжалостном противопоставлении, и научно трактует преемственность капиталистической формы от древних форм, возвышая их и восхищаясь ими в этом противопоставлении буржуазной форме, самой позорной из всех, находящейся на самом дне кривой, по которой движется человечество, Невозможно претендовать на звание диалектика и марксиста, не умея считывать всякий раз, когда речь идет о переходе от предкапитализма к капитализму, резкую констатацию перехода от капитализма к коммунизму. Это положение неправильно понимают не только оппортунисты разных исторических волн (для которых коммунизм черпает большую часть своих коннотаций из «нетленных завоеваний» капиталистической эпохи), но также небольшие группы неортодоксальных левых, которые в своих уклонах обнаруживают свое суеверное уважение к капиталистическим «ценностям» свободы, цивилизации, техники, науки, производительной силы — все термины, которые мы с Марксом, вышедшим из раскаленной струи революционной печи, хотим не унаследовать, а смести с неисчерпаемой ненавистью и презрением.

Дивный план

Для описания коммунизма и его появления нам не нужны никакие другие материалы, кроме тех, что подготовил Маркс в 1858 году, сто лет назад, то есть последовательность способов производства, которая начинается с первобытного племенного коммунизма и догоняет нас, давая зрелый и развитый исторический взгляд на современный способ: рынок — капитал – наемный труд. К тому «обычном оружию» классовой борьбы, которое уже было доктринально отточено в том 1858 году, не надо добавлять изощренных снарядов и ракет. С тех пор мы не утверждаем, что история прекратила ход, но она продолжает спускаться в буржуазную клоаку, и с тех пор в ответ всем, кто возмущен на этот счет, мы, как партия, знаем все нам необходимое.

Эта центральная теорема позволяет нам разоблачить всю всюду распространяемую ревизионистскую ложь. Её легко изложить, не для исчерпания бесконечной темы, а чтобы прояснить и оживить её выстраданное изложение.

К недовольству всех тех болтунов, кто любит рассуждать на эту «тему», мы выскажемся схематично. Если число социальных форм или способов до полного капитализма включительно равно n, то их общее число равно n + 1. Наша революция не одна из многих, но это революция завтрашнего дня; наша форма является следующей формой. Коммунизм теоретически стал бы формой n + 2, если бы появилась еще одна превосходящая форма, которая была бы уже посткапитализмом, но еще не являлась коммунизмом; тем коммунизмом со всеми теми особыми чертами, которые мы рассмотрели, начиная с отличий от капитализма, окружающего нас сейчас, и предшествующих ему форм. Если бы это было так, то сто или более лет назад не наступил бы исторический момент создания инвариантной системы революции, как доктрины, как партии, как сражения[5].

Отрицание некоммунистической формы n + 1 выражает нашу позицию, пусть и символическую, разработанную в результате комплексного исторического и экономического анализа, который ликвидирует два ревизионистских отклонения: сталинское (и, что еще хуже, постсталинское) отклонение, для которого социальная форма с торговлей и наемным трудом в государственных компаниях не является продолжением капитализма (и, следовательно, не записывается в последовательности как n); и «троцкистское» или, вернее, отклонение, ошибочно ссылающееся на Троцкого или компрометирующее его, для которого формой n + 2 будет социализм-коммунизм; в то время как это n + 1 — господство классовой бюрократии.

Принцип уникальности исторического ряда докоммунистических путей также помогает отбросить всякую доктрину построения социализма в одной стране, берущей начало с формы n — 1 или с феодального предкапитализма, и реализующегося до того, как произошел полный факт перехода от n к n + 1 (который может произойти только в интернациональной широте). Одновременно с этим ложным учением отпадает и учение о национальных путях к социализму, согласно которому путь к социализму будет иметь, от страны к стране, разное количество членов ряда, на несколько единиц меньше или больше, чем n.

Похожая глупость может быть отмечена в отрицании национально-освободительного революционного характера цветных народов как революционного перехода, приговаривающего их воображаемым судом к неподвижности и пассивности, пока те не смогут совершить сталинский скачок от n — 1 до n + 1, путем импровизации на пустом месте классовой борьбы между капиталистическими предпринимателями и пролетариями, или, точнее, путем навязывания извне волюнтаристской реализации социализма, в которую нельзя поверить, не примкнув к сталинской пастве.

Бесспорно, что с появлением исторического буржуазного способа производства в крупных регионах мира, являясь одной из характеристик капиталистической формы, переход от внутренней цели, национального рынка (что означает национальную независимость, буржуазное национальное государство), к внешней цели мирового рынка, что является существенным условием для Маркса, общее движение значительно ускоряется, и временные различия в переходе между социальными формами в разных географических областях становятся короче. Буржуазная революция 1848 года в Европе, союзником которой был рабочий класс, через несколько месяцев перескочила от одной великой столицы к другой, и это классический пример марксистской перспективы. С тех пор появление буржуазии и индустриализация мира двигались неукротимыми темпами. Итак, то, что мы всегда называли двойной революцией и что мы теперь будем называть быстрым переходом от n — 1 к n, а затем от n к n + 1, представляет собой весьма вероятную историческую возможность, какой она представилась для России. Но условием для этого перехода был интернациональный размах, т. е. политическая революция и социальные преобразования в странах созревшего капитализма, как переход от капитализма к социализму.

Доктрина Левой доказала, что русская революция, потерпев неудачу и предавшая западные революции (от n к n + 1), была обречена остаться чистой капиталистической революцией (от n — 1 к n). Но, несомненно, последствия сталинистского провала – а не предательства индивидов – видны налицо. Поскольку исторически подлинных коммунистических революций на Западе и даже в России не ожидается, поскольку нет партий, организованных с целью захвата власти, вооруженных правильной революционной программой, то другие докапиталистические страны не могут дать нам двойные революции, подобно той, на которую была надежда в России, в плодотворный для Европы период по прошествии Первой мировой войны.

Интернационалистский и революционный результат состоит в том, что сегодня эти запоздавшие страны уходят от древних докапиталистических форм и делают первый шаг к буржуазной форме, то есть к национальной революции. И в этих, и в западных странах пролетариат отсутствует как класс, если он держится за контрреволюционные партии. В той мере, в какой он присутствует, он обязан: в доктрине, подобно Марксу в 1860 году, провести полную критику национальной и демократической программы; в организации не смешивать свою классовую партийную организацию с мелкобуржуазной; в исторической политике, поскольку его действие — не буржуазная культура и электорализм, а восстание с оружием в руках, поддержать свержение феодальной власти даже «революционными националистами», как сказал Ленин на II Съезде. Логично, что это правило применимо и к восстаниям, особенно когда они «ксенофобны», то есть направлены против белых империалистов, заключивших и незаключивших союз со старыми местными державами или даже зарождающейся местной буржуазией.

Соперничество между империализмами, среди которых сегодня наверняка стоит упомянуть и советский, служащее причиной отказа от поддержки какого-либо восстания цветных народов против империализма Запада, превращается в такую же глупость, как и отказ от пораженчества «а-ля Ленин» в 1914-15 годах на том основании, что удар по итальянскому государству, например, грозил подчинением итальянской буржуазии австрийской буржуазии: классический оппортунизм, требующий раскола!

Классические страницы

Если бы наша слегка грубая схема не выдержала проверки, то все самые яркие страницы марксизма опустели бы от их опровержения в жизни.

В «Коммунистическом манифесте» самая свирепая критика любой буржуазной надстройки превосходно сочетается с величайшим гимном революционной функции буржуазии.

« Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало для подымающейся буржуазии новое поле деятельности. Ост-Индский и китайский рынки, колонизация Америки, обмен с колониями, увеличение количества средств обмена и товаров вообще дали неслыханный до тех пор толчок торговле, мореплаванию, промышленности и тем самым вызвали в распадавшемся феодальном обществе быстрое развитие революционного элемента ».

« Крупная промышленность создала всемирный рынок, подготовленный открытием Америки. Всемирный рынок вызвал колоссальное развитие торговли, мореплавания и средств сухопутного сообщения. Это в свою очередь оказало воздействие на расширение промышленности, и в той же мере, в какой росли промышленность, торговля, мореплавание, железные дороги, развивалась буржуазия, она увеличивала свои капиталы и оттесняла на задний план все классы, унаследованные от средневековья ».

« Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации. Дешевые цены ее товаров — вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам. Под страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа. Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию ».

Описание буржуазной функции чрезвычайно диалектично; Когда говорят, что ненависть варваров капитулирует перед подавляющей силой капитала, коммунист занимают позицию в этой борьбе, исход которой исторически полезен для общего курса, но становится рядом не с белым цивилизованным гражданином, а с восставшим варваром.

Далее, отметим неизбежное будущее буржуазного общества и цивилизации, описывая производственные кризисы и их череду, ведущую к еще более глубокому революционному кризису, что как не эти слова ясно показывают, насколько далеки от нас все те, кто боится и восхищается силой техники и механической цивилизации сверхпроизводительного индустриализма?

« Общество обладает слишком большой цивилизацией, имеет слишком много жизненных средств, располагает слишком большой промышленностью и торговлей. Производительные силы, находящиеся в его распоряжении, не служат более развитию буржуазных отношений собственности; напротив, они стали непомерно велики для этих отношений, буржуазные отношения задерживают их развитие; и когда производительные силы начинают преодолевать эти преграды, они приводят в расстройство все буржуазное общество, ставят под угрозу существование буржуазной собственности ».

Только те, кто знает, как следовать этой директиве, ярко прозвучавшей с 1848 года, смогут понять, что Маркс приветствует снос китайской стены на суше или в море и выражает огромное возмущение в сторону методов опиумной войны, резни в пяти портах и Пекине.

Сегодня ужас капиталистической цивилизации имеет причины стать в десять, а то и в сто раз больше. Рука, поднятая против его деяний, даже если она держит лишь копье Мау-мау[6], принадлежит брату коммунистического пролетариата.

Центральные страницы «Капитала»

Величайшая работа Карла Маркса, последовавшая двадцать лет спустя после «Манифеста Коммунистической партии», шла тем же строгим путем и была одновременно трактатом по экономической науке и битвой против мирового капитализма, в которой выбор позиций революционной партии решителен и полон, её основные главы посвящены первоначальному или примитивному накоплению капитала.

Тезис наших противников заключается в том, что способ производства капитала и наемного труда является «естественным» для человеческой экономики, равно как и торговый способ обмена товарами, и что история, ведущая к современной буржуазной эпохе, посвящена освобождению человечества от ужасных сил, которые сковали экономику отсталыми, нецивилизованными и неестественными способами.

Центральное доказательство, которое навсегда опрокидывает этот тезис и которое теоретически больше не потребует будущих «обогащений» данных, состоит в том, чтобы показать, что капиталистический способ не сопровождал человечество с его рождения, но для его возникновения требовалось насилие, столь же неестественное, сколь и бесчеловечное.

Одна из частей доказательства этой эпопеи о буржуазном разбое и истреблении, которые были первоначальным накоплением, касается, начиная с совершенного исходного текста, деяний господствующего класса белой расы, который уже занимался охотой и уничтожением в девственных странах, на заморских континентах и среди несчастных цветных народов.

Вырвать эти страницы из марксизма, чтобы назвать антикапиталистическую революцию внутренним делом белой расы, в антагонизме между хозяевами и пролетариями метрополий, равноценно глупости, характерной оправданию социального сотрудничества классов внутри белой расы в ущерб цветным народам.

Двадцать четвертая глава итальянского издания является, по сути, последней и называется: «Так называемое первоначальное накопление», разделена на хорошо известные абзацы: 1. Тайна первоначального накопления; 2. Экспроприация земли у сельского населения; 3. Кровавое законодательство с конца XV века против экспроприированных (Англия); 4. Генезис капиталистических фермеров; 5. Обратное влияние земледельческой революции на промышленность. Создание внутреннего рынка для промышленного капитала; 6. Генезис промышленного капиталиста; 7. Знаменитый последний абзац, в котором мы неоднократно излагали, напоминая о фальсификациях антимарксистов и их виртуозное опровержение в «Антидюринге»: «Историческая тенденция капиталистического накопления». Или мы так сильно заблуждаемся, что нам не дано наметить план будущего; или этот план был написан раз и навсегда, и не требует улучшения.

То, что набросок всей главы был исторически применен к английской модели, не означает, что мы переносим его на все страны и во все времена. Также нас никогда не останавливало привычное возражение, что «после Маркса» в других странах, охваченных накоплением, не все мелкие крестьяне и ремесленники исчезли полностью, как они исчезли в Англии, а само английское образцовое общество не имеет революционной пролетарской партии и никогда не образовывало сильной партии. Урок модели остается прежним: устройство всей современной мировой истории приводит к ответам, не стирая ни одного абзаца.

Потому что нужно понять, и даже после великой пролетарской интернациональной победы нам требуется ясность и прозрачность родниковой воды, как Маркс ведет путь к социализму через два больших этапа: образование внутреннего рынка с фабрикацией пролетариев без собственности, пауперов (что не означает их нищего или крайне нищего состояния с точки зрения личного потребления) благодаря экспроприации свободных производителей; образование мирового рынка благодаря экспроприации и истреблению заморского населения теми же методами. Но описывая эти варварские фазы, Маркс, то есть революционная партия, диалектически ставит себя по одну сторону с небольшим экспроприированным производителем, порабощенным и угнетенным колониальным цветным населением.

Поворот к прошлому

Уже в который раз мы приглашаем товарищей к верному прочтению написанной Марксом программы Коммунистической партии и четкого описания коммунистического общества, высмеивающего все деяния капиталистов в их прошлой истории, и тем более к прочтению, как те же буржуазные подвиги апологизируются не только как необходимые шаги на пути пролетарской революции, альтернативной панацеи которым никогда не предлагалось, но и как позитивные движения, которые на определенных исторических этапах и в определенных кругах должны поддерживаться с оружием в руках пролетарским классом и его коммунистической партией.

Здесь, как и в других случаях, мы должны обратиться к нескольким цитатам, но они всегда следуют цепочкой, в логическом порядке и в качестве вех, обозначающих длинный отрезок исторического пути. Мы указываем страницы издания «Avanti!» 1915, выпуск VII[7], который мы воспроизводим с некоторыми исправлениями.

Слово «тайна», которое нам так нравится, несмотря на глупые сарказмы, в течение полувека наполнившие наши головы, непосредственно как тайна раскрывается одним махом, и то, что остается добавить потом, находится на странице 727. Распад феодального строя (сельское крепостничество и городская гильдия) высвобождает составные элементы капиталистического общества.

« Исторический процесс, который превращает производителей в наёмных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые [«вольноотпущенники», рабы, освобожденные хозяином в Риме в итальянском переводе] лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями [«древним порядком вещей» в итальянском переводе]. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня ».

Потому читаем, что в коммунистическом способе существуют гарантии существования для всех, обеспеченные обществом, а самих продавцов (ни наемных, ни денежных) больше нет.

Во время дикой экспроприации крестьян в XV веке английское общество…

« …ещё не стояло на той высоте цивилизации, на которой «Wealth of the Nation» [«национальное богатство»], т. е. созидание капитала и беспощадная эксплуатация и пауперизация народной массы, считается ultima Thule [«кульминацией»] всякой государственной мудрости ».

Этого достигли буржуа как Гладстон 1865 года и «коммунисты» современной московской школы, которые хотят обогатить народ, родину и нацию…, и марксизм (с. 736-7).

« Для XVIII века не было ещё в такой степени ясно, как для XIX, что национальное богатство тождественно с народной бедностью ».

XX век объяснит ископаемым последователям Маркса американо-российские вершины «национального дохода».

Ключевой итог (стр. 743).

« Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение государственных земель, расхищение общинной собственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной собственности и собственности кланов в современную частную собственность — таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путём удалось завоевать поле для капиталистического земледелия, отдать землю во власть капитала и создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата ».

В этом отрывке мы можем прочесть, что характер социалистических преобразований также будет заключаться в сломе урбанизации и разрушении чудовищных промышленных ульев, явления, которое сегодня раздувает так называемую Советскую Россию.

В настоящее время в развитых капиталистических странах представляется, что наемные работники мирно и спонтанно предлагают себя капиталу, и экономисты говорят об этом, как о действии «естественных законов». Но нам помогает изучение прошлого.

« Иное видим мы в ту историческую эпоху, когда капиталистическое производство только ещё складывалось. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную власть, чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудительно удерживать её в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого первоначального накопления » (с. 747-748).

Следует отметить, сколько маниакальных последователей современной буржуазной экономики, отличной от той, что была известна Марксу, открыли к 1950 году, что государство вмешивается в экономику или она вмешивается в государство (любую чепуху можно поймать за голову или за хвост, как пожелается).

Маркс (стр. 752) еще не достиг генезиса класса промышленных капиталистов и собирается начать с капиталистических фермеров.

« Мы рассмотрели те насилия, при помощи которых были созданы поставленные вне закона пролетарии, тот кровавый режим, который превратил их в наёмных рабочих, те грязные высокогосударственные меры, которые, усиливая степень эксплуатации труда, повышали полицейскими способами накопление капитала ».

На странице 718-719 в великолепном описании формирования английского внутреннего рынка Маркс сожалеет о том, что, по мере того как земледельцы превращаются в наемных работников, их семейные средства к существованию, инструменты и продукты сельского хозяйства, особенно пряжа и ткани, преобразуются в товары, превращаются в товары, которые можно получить только за деньги, как рынок промышленного капитала.

« Так рука об руку с экспроприацией прежде самостоятельного крестьянства, с отделением его от средств производства совершается уничтожение сельского побочного промысла, совершается процесс разделения мануфактуры и земледелия.

И только уничтожение сельского домашнего промысла может дать внутреннему рынку данной страны те размеры и ту устойчивость, в которых нуждается капиталистический способ производства ».

Это еще один шаг, напоминающий программу социалистической революции, которая состоит в том, чтобы преодолеть барьеры между городом и деревней, между мануфактурой и агрокультурой, что возможно только в экономике без товаров и без рынка.

Буржуазные преступления за границей

Мы находимся в полном генезисе индустриального капитализма и перехода от внутреннего рынка к мировому рынку. Именно здесь происходит новая череда жестоких зверств, происходящих за пределами границ первой целиком капиталистической страны, Англии.

Цитата, конечно, не нова. « Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления. За ними следует торговая война европейских наций, ареной для которой служит земной шар. Война эта начинается отпадением Нидерландов от Испании, принимает гигантские размеры в английской антиякобинской войне и теперь ещё продолжается в виде «опиумных» войн против Китая и так далее ».

Запоминающийся отрывок (стр. 761) указывает на серию смен имперской власти: Португалия, Испания, Голландия, Франция, Англия, которые

« к концу XVII века они систематически объединяются в колониальной системе и системе государственных займов, современной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государственной властью, т. е. концентрированным и организованным общественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция [«экономический агент» в итальянском переводе] ».

Таким образом, суждение Маркса о колониальной системе, выраженное в столь фундаментальном отрывке, как цитируемый, яснее, чем когда-либо, и с тех пор революционное движение пролетариата противостоит гнусным колониальным начинаниям мировых буржуазных держав.

Ниже приведен горячий список всех злодеяний, совершенных европейскими завоевателями за рубежом. Деяния голландцев в современной Индонезии заставляют содрогаться от ужаса. Среди прочего, они подкупили португальского губернатора Малакку, но войдя в город, убили его, чтобы не платить обговоренную сумму в 21 875 фунтов стерлингов. Набеги на рабочую силу были настолько свирепы, что население крайне плодородной Явы сократилась с восемьдесят тысяч человек в 1750 году до восьми тысяч в 1811 году!

Монополии английской Ост-Индской компании по производству чая, табака, риса и торговли в целом истребили население Китая и Индии неслыханными поборами и насилием, а также вызвали голод, убивший многих, ради одного только накопления.

Крайне свирепыми были методы, использовавшиеся колониальными авантюристами в отношении этих уже густонаселенных и даже цивилизованных стран, из которых они хотели вывозить тропические продукты и в которые они хотели ввозить промышленные продукты европейской промышленности, так же жестокой была система плантаций, которая стремилась интенсифицировать местное производство определенных сельскохозяйственных товаров на огромных участках земли, где туземцам приходилось работать за горсть еды и под силой кнута; Еще хуже ситуация обстояла в «собственно колониях», в которых, как в Америке, затем в Австралии, Южной Африке и т. д., куда одновременно вливалось европейское население и в то же время производительный капитал метрополии. Здесь в первые десятилетия территория даже была очищена от коренного населения неслыханными массовыми убийствами, такими как проделывали испанцы и португальцы в Южной и Центральной Америке, а англичане и французы в Северной.

Маркс (стр. 725) вспоминает эпизоды, в которых был очевиден

« тот же христианский характер первоначального накопления ».

Хорошо известно, как религия оправдывала эти массовые убийства ни в чем не повинных, в основном беззащитных и почти беспомощных, притворяясь, что, так как индейцы не входят в три родословные, упомянутые в Библии, то и души они не имели.

« Пуритане Новой Англии — эти виртуозы трезвого протестантизма — в 1703 г. постановили на своём Законодательном собрании выдавать премию в 40 фунтов стерлингов за каждый индейский скальп и за каждого краснокожего пленника […] в 1744 г., […] были назначены следующие цены: за скальп мужчины 12 лет и старше 100 фунтов стерлингов в новой валюте, за пленника мужского пола 105 фунтов стерлингов, за пленную женщину или ребёнка 55 фунтов стерлингов, за скальп женщины или ребёнка 50 фунтов стерлингов ».

Когда отцы-пилигримы восстали, Англия применила к ним аналогичные меры: охотилась на мятежников с помощью свирепых собак и натравливала индейцев-наемников, чтобы снимать с них скальпы.

Маркс следует этому списку позора, исследуя значение колониальной системы в распространении капиталистического способа производства.

« Колониальная система способствовала форсированному росту торговли и судоходства. «Общества-монополии» (Лютер) были мощными рычагами концентрации капитала. Колонии обеспечивали рынок сбыта для быстро возникающих мануфактур, а монопольное обладание этим рынком обеспечивало усиленное накопление. Сокровища, добытые за пределами Европы посредством прямого грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал ».

Но одного последнего шага будет достаточно, чтобы закрыть столь красноречивый ряд, за исключением более подробного изучения экономической игры в будущем (стр. 769).

« Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединённых Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наёмных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство без оговорок в Новом свете ».

Сегодня, в изменившихся условиях со времен Гражданской войны в США, которая была современницей величайшей работы Маркса, до сих пор существует прямая связь между бушующей капиталистической системой, ведущей к голоду и способствующей войнам на уничтожение, по отношению к белым рабочим метрополии, и жестокостью, причиняемой цветному населению в странах, чья растущая жизненная сила не позволила себя уничтожить.

Маркс ждал революции из Китая

Идея о том, что в действиях против капитализма белой метрополии есть возможное совпадение между внутренней классовой борьбой рабочих и восстанием заморских народов против колониальных набегов и притеснений была включена в марксизм не на рубеже веков, когда Ленин разбирал явления буржуазного империализма, как полагают многие, но гораздо раньше, еще пером Энгельса и Маркса.

В «Neue Rheinische Zeitung» за февраль 1850 года Энгельс сообщает о работах известного христианского миссионера Гуцлаффа, который тридцать лет подряд оставался в Китае и, когда разразилось знаменитое восстание тайпинов, вернулся в Европу; оно вспыхнуло в рядах мелкокрестьянского класса против пекинской монархии из-за серьезного кризиса, начавшегося около 1840 года, когда Англия, вслед за другими европейскими державами, начала навязывать Китаю открытие своих портов для торговли особенно опиумом, что серьезно мешало финансам империи и экономике страны. Движение тайпинов заняло позицию осуждения частной собственности на землю в целом, а не только атаковало феодальную знать и поддерживающую её государственную бюрократию. Энгельс в общих чертах описывает это социальное движение, указывая на то, что экономические истоки революционных движений — это исторический факт, в полной мере проявляющийся даже в тех далеких народах, которые выкарабкиваются из скорлупы тысячелетней неподвижности. Таким образом, он заключает:

« Когда г-н Гуцлафф после двадцатилетнего отсутствия опять попал в среду цивилизованных людей и европейцев, он услышал разговоры о социализме и спросил, что это значит. Когда ему объяснили, он с испугом воскликнул: «Значит, я никуда не могу уйти от этого пагубного учения? Ведь именно это с некоторых пор проповедуется многими из черни в Китае! ».

Энгельс продолжает:

« Пусть китайский социализм имеет столько же общего с европейским, сколько китайская философия с гегелевской [тон ироничный, но, возможно, некоторые достаточно оригинальные позиции древнего китайского мыслителя Лао-Цзы можно считать диалектическими]. Все же отрадно, что самая древняя и самая прочная империя в мире под воздействием тюков ситца английских буржуа за восемь лет очутилась накануне общественного переворота, который, по всяком случае, должен иметь чрезвычайно важные результаты для цивилизации. Когда наши европейские реакционеры в предстоящем им в близком будущем бегстве в Азию доберутся, наконец, до Китайской стены, к вратам, которые ведут к архиреакционной и архиконсервативной твердыне, то, как знать, не прочтут ли они там надпись КИТАЙСКАЯ РЕСПУБЛИКА. СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО ».

В этой краткой заметке великий Энгельс хотел точно заявить, что в Китае, как и везде, мы ожидаем, что цикл социальных форм представит те же самые великие этапы, и что феодальный Китай, как Франция, должен будет преуспеть на республиканском и капиталистическом поле, а значит и театре классовой борьбы за социализм.

В истории так и произошло, но только в 1911 году, с революцией Сунь Ятсена и после длинной череды нападений европейского колониализма на берега Поднебесной, рухнувшей в результате длительной борьбы.

Но другой текст Маркса подтверждает не только ожидание последовательности социальных движений в Китае, вставшем на европейский путь, но и гораздо более продвинутую концепцию: подтвержденную историческую возможность того, что европейские движения могут начаться после социальной революции в далеком Китае.

Восемь писем, которые Маркс отправил «New York Herald Tribune» между 1853 и 1860 годами, были опубликованы в книге под названием «Маркс о Китае».

Эти письма имеют прямое отношение к воспоминаниям об опиумных войнах, приведенных в «Капитале».

В 1833 году монополия на торговлю с Китаем, предоставленная Ост-Индской компанией, была отобрана. Единственный крупный порт, открытый для внешней торговли, находился в Кантоне.

Англия, которая была заинтересована в режиме «открытых ворот», спровоцировала первую опиумную войну с 1839 по 1942 год, и Китаю пришлось капитулировать и согласно условиям Нанкинского договора открыть, вдобавок к Кантону, города Сямынь, Фучжоу, Нинбо и Шанхай, а так же уступить Гонконг Великобритании, что сделало его колонией.

В то время как Соединенные Штаты и Россия выступили с первыми претензиями, в 1850 году началось великое тайпинское движение, которое охватило обширные провинции и образовали столицу в Нанкине с 1853 по 1864 год. Восставшие убивали помещиков и мандаринов Империи, отменяя непомерные налоги и отказавшись от порока наркотиков и опиума, не будучи при этом противниками торговли с иностранцами, они поднимали эгалитарные и коммунистические лозунги. Мао Цзэдун, рассматривая долгие войны китайских крестьян, говорит об аграрном законе тайпинов, который, однако, имеет более подлинное коммунистическое содержание, чем закон, установленный самим Мао, поскольку не провозглашает раздела земель, ни по собственности, ни по применению:

« Вся земля Поднебесной обрабатывается жителями совместно […] Необходимо, чтобы все жители Поднебесной в равной степени […] имея поля, обрабатывали бы их сообща, имея пищу, вкушали бы ее вместе ».

Тайпины не были утопистами, так как у них было государство, которое сопротивлялось четырнадцать лет, а также государственные бригады ремесленников и законы, по которым никто не должен был оставаться голодным и плохо одетым…

В 1856 году под позорным предлогом Англия и Франция развязали вторую опиумную войну, которая после ужасных массовых убийств привела к Тяньцзиньскому договору с Англией. Война возобновилась до кровавого завоевания и разграбления Пекина в 1860 году. Китаю пришлось пойти на многие другие уступки европейцам с заключением Пекинского договора, который был еще хуже Тяньцзиньского договора. Объединенная армия императора и европейцев в 1864 году разгромила героических тайпинов и вошла в Нанкин, пролив реки крови.

Первая статья Маркса

Первая из статей о Китае появилась в Нью-Йорке 14 июня 1853 г. Её предельно откровенным названием было: «Революция в Китае и Европе».

Маркс прямо ставит вопрос о том, какое влияние революция в Китае может оказать на весь цивилизованный мир. Он точно говорит: « Может показаться очень странным и парадоксальным утверждение, что ближайшее восстание народов Европы и ближайший этап их борьбы за республиканские свободы и более экономную форму правления будут, вероятно, в большей мере зависеть от того, что происходит в настоящее время в Небесной империи — прямой противоположности Европы, — чем от какой-либо иной существующей ныне политической причины, в большей мере даже, чем от угроз России и их следствия — перспективы всеобщей европейской войны. И, однако, это отнюдь не парадокс, как в этом могут все убедиться, внимательно рассмотрев обстоятельства дела ».

Не будет лишним отметить, что если рассматриваемая здесь первая перспектива не была реализована до конца крестьянской революции, которая произошла, как мы помним, одиннадцатью годами позже, и не повторилась впоследствии в великих потрясениях Китая, начиная с 1911 года (о чем много говорил Ленин вместе с другими современниками в российской ситуации 1905 года и азиатской ситуации в Турции и Персии); другая перспектива всеобщей европейской войны с участием России, всегда представляемая Марксом и Энгельсом как ликвидация германских империй, откладывалась до 1914 года, а затем обеспечила другую сцепку с русской революцией, но без больших результатов.

Но Маркс погружается в демонстрацию, совсем не теряющую своей ценности по причине по-иному случившегося хода событий. Он говорит, что возможность для социального тайпинского восстания была предоставлена английскими пушками, которые

« принудили Китай ввозить наркотическое снадобье, именуемое опиумом ».

Сила британского оружия сломала вековую изоляцию, в которой был закрыт Китай, и на то были экономические причины. До 1830 года торговый баланс был благоприятным для Китая, страна ввозила серебро из Индии, Англии и Соединенных Штатов, экспортировала чай и другие товары. Контрабандная торговля опиумом, которая вынуждала китайцев платить деньгами, развернула отношения в обратную сторону, и имперская власть совершенно безуспешно запретила торговлю. Коррупция непослушных чиновников спровоцировала мятеж. С другой стороны, английские ткани начали ввозиться в Китай, а местная промышленность и ремесла прядильщиков, ткачей и т.д. были разорены.

Британская пушка, сломав изоляцию, вызвала крах китайской системы; каковы последствия китайского внутреннего краха для Англии и Европы? В этот момент Маркс настаивает на необычайном развитии в те годы британской обрабатывающей промышленности, тогда первой в мире, и одновременно на перспективе крупного торгового кризиса перепроизводства — ожидаемого в 1857 году — который был бы более масштабным, чем предыдущие, вызвав безработицу и нищету в Англии и последствия для всей Европы. Элементом обострения этого кризиса могло стать сопротивление расширению торговли в Китае, вызванное крестьянской революцией.

Здесь нет необходимости вспоминать, что Маркс и Энгельс в последующие десятилетия признавали, что слишком поспешили с ожиданием возвращения великой революционной волны 1848 года. В работе 1853 года большое значение имеет теоретическое обоснование причинно-следственной связи между революцией в Китае и восстанием в более «передовой» и «цивилизованной» Европе.

Заключение письма об опасностях войны и революционных перспективах более чем справедливо спустя более чем столетия, действительно, звучит с нынешним привкусом.

« С начала XVIII века в Европе не было серьезной революции, которой не предшествовал бы торговый и финансовый кризис […] В европейские столицы ежедневно поступают сообщения, полные слухов о всеобщей войне, сменяющиеся назавтра другими сообщениями, из которых следует, что мир обеспечен на неделю или на приблизительно такой срок. Тем не менее, мы можем быть уверены, что какой бы остроты ни достиг конфликт между европейскими державами, […] ярость государей [сегодня мы сказали бы «великих»] и негодование народов в равной мере смягчаются, как только в воздухе повеет процветанием [вам, сторонники процветания и пацифизма!]. Ни войны, ни революции не в силах глубоко потрясти Европу, если они не произойдут в результате всеобщего торгового и промышленного кризиса, сигнал к которому, как всегда, должна подать Англия, представительница европейской промышленности на мировом рынке ».

Впишите вместо слова «Европа» весь «капиталистический мир», а вместо «Англия» – «Америка» и двигайтесь дальше. К черту процветание и мир! И поприветствуйте мину, которая подорвет их из любого уголка цветного мира, кишащего белыми хищниками и убийцами!

Неотъемлемая оригинальность марксизма

Достижения, которыми марксизм уже обладал столетие тому назад, и которые нет потребности развивать, дополнять или обогащать, пользуясь самыми тривиальными из всех терминов, показывает здесь всю свою диалектическую мощь; и речь идет только о защите и восстановлении его от гнусных избыточных вырождений. «Манифест» провозгласил о том, что

« коммунисты повсюду поддерживают всякое революционное движение, направленное против существующих социальных условий ».

Это не означает, что под этим понимаются только «условия», представленные порядком, государственным устройством, свойственными буржуазному капитализму. Фактически, «Манифест» рассматривал страны того времени, и из них только Англия и Франция могли родить движение рабочего класса против буржуазного государства. Во всей остальной Европе коммунистам предписано поддерживать любое антифеодальное и антидеспотическое восстание не только самой буржуазии, но в известных случаях (Польша с 1848 по 1871 год) даже небольшой знати. То, конечно, были заговорщические и повстанческие движения, стремящиеся даже герильей свергнуть сложившуюся власть.

То, что было отпечатано в теории и возведено в стратегическую норму в отношении Европы в 1847–1871 гг., очевидно, сегодня актуально для отсталых государств Азии и Африки, управляемых докапиталистическими государственными формами.

Но, не упуская из виду географические и исторические различия, в обоих случаях существует, в соответствии с сутью марксизма, общие базовые исходные данные. Речь идет не только о концепции перманентной революции, то есть о поддержке этих восстаний и бунтов, чтобы прямо привить им дальнейшее восстание пролетариев против буржуазии. И недостаточно даже знания систематизации общих революционных исторических законов, что именно буржуазные демократы, ранее заключившие союз с рабочими, после победы первыми нападут на них и убьют для предотвращения перманентности революционных волн (этот критерий предсказал, что в 1928 году в Китае Гоминьдан превратится в палача коммунистов, аналогично буржуазной монархии во Франции в 1831 году, второй республике в 1849 году и третьей в 1871 году, не говоря уже о политике первой республики против Бабефа и «равных»).

Это заданный и существенный характер, который выходит за рамки удачного стратегического выбора времени для нападения на бывших союзников (из которых единственным, но гигантским примером является русский Октябрь), воплощен в теории, доктрине, без которой нет революционного движения, и которой, наравне со стратегическим потенциалом, может обладать только партия, в то время как аморфный и непосредственный класс « погружается в доктрину тех, с кем идет рука об руку », вот почему было бы глупо всегда и везде обращаться к нему за советом.

Когда марксистская партия выбирает союзников коммунистов в конвульсивных данных истории, она уже в полной мере обладает безжалостным отрицанием, критикой и, более того, беспощадным разрушением какой-либо «идеологической надстройки» своих союзников по гражданской войне; она не молчит, она не скрывает этого даже на мгновение, несмотря на грохот оружия. «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения ».

Если бы боевой союз расширился до уровня надстройки (как это бывает со всякой пацифистской, пропагандистской, просветительской, правовой, конституционной или парламентской агитацией), то такая сила отрицания была бы вообще невозможна; это результат, зависящий от существования единой партии пролетарского класса, которая не может быть малочисленной без того, чтобы огромная масса не была поглощена враждебными идеологиями, исповедуемых «союзниками»; которая не может быть многогранной и народнической без потери жизненно важной способности сдерживать целостность теории из-за вхождения в её ряды рабочих, все еще находящимися под влиянием тех, кто им противостоит, или, что еще хуже, слоев мелкой буржуазии, антиреволюционных по своей природе во время борьбы за социализм.

То, что эта доктрина существует с 1848 года, подтверждается не только текстами, жизненная сила которых демонстрируется появлением за столетие множества классовых бойцов по всему миру, но и существованием в мире некоторых стран, в которых фаза финальной классовой борьбы между капиталистами и наемными работниками целиком дозрела. В 1848 году это была Англия, и то обстоятельство, что теоретическая школа была немецкой, а боевой авангард — французским (вспомним этот диалектический отрывок), этого не изменило. Это был Интернационал!

В 1918 году они сражались с оружием и отстаивали теорию по всей континентальной Европе, но этого было недостаточно; и мы уже давно рассмотрели историю оппортунистической инфекции.

На текущем этапе масса пролетариата и его крупнейших партий представляет собой не что иное, как канализационную сеть, по которой циркулируют нечистоты буржуазных политических идеологий, апологии либерализма, пацифизма, прогрессизма, процветания, законности, конституционности и всякого другого позора.

Неумолимый разрыв между противоборствующими классовыми суперструктурами даже в тех промежутках, в которые они физически – субструктурно – брошены против общего врага, содержится в революционной доктрине, поскольку это делает коммунистическую партию резервуаром позиции будущего коммунистического человека-общества и заставляет её провозгласить — здесь мы возвращаемся к «Grundrisse», соединительной ткани целого столетия марксизма — что в условиях необходимости победы буржуазной формы в исторической над докапиталистическими формами, последние, тем не менее были возвышеннее, чем она, и сравнимые с тем общественным строем, к которому мы стремимся, который лежит в основе единственной программы нашей партии, к которому в бою рабочий класс ведет партия.

В достижении этой высокой истины заключается победа, сегодня в теории, завтра в истории, нового человека-общества, означающая позорную смерть индивидуализма, всякой индивидуалистической идеологии и практики; и только партия может добиться такого большого результата.

Как остановить тех, кто ищет гарантии против культа великих людей, великих вождей[8] и (как говорят идиоты) звездности, отыскивая дыры в концепции превосходства сегодняшней партии и завтрашнего класса, который после победы перестанет быть классом? У коммунистической партии нет великих имен и звезд, даже у Маркса или Ленина; это сила, которая черпает свой потенциал из человечества, еще не родившегося и чья жизнь будет только жизнью коллектива и рода, от самых простых ручных функций до самых сложных и трудных умственных действий. Определим партию: проекция в сегодняшнем дне человека-общества завтрашнего дня.

Цель общества — не производство, а Человек

Открываем «Grundrisse», с. 275 и читаем похвалу греко-римскому классическому обществу.

« У древних мы не встречаем ни одного исследования о том, какая форма земельной собственности и т. д. является самой продуктивной, создает наибольшее богатство. Богатство не выступает у них как цель производства, хотя Катон прекрасно мог заниматься исследованием того, какой способ обработки полей является наиболее выгодным; или Брут мог даже ссужать свои деньги за самую высокую ставку процента. Исследуется всегда вопрос: какая форма собственности обеспечивает государству наилучших граждан? Богатство выступает как самоцель лишь у немногих торговых народов — монополистов посреднической торговли [carrying trade в тексте: судоходство или торговый караванизм: финикийцы, карфагеняне … ], живших в норах древнего мира, как евреи в средневековом обществе. Сегодня [то есть в капиталистическое время], с одной стороны, богатство есть вещь, оно воплощено в вещах, материальных продуктах [товарах], которым человек противостоит как субъект; с другой же стороны, богатство как стоимость — это просто власть распоряжаться чужим трудом не в целях господства, а для частного потребления и т. д. Во всех формах богатство принимает вещную форму, будь это вещь или отношение, опосредствованное вещью, находящейся вне индивида и являющейся случайной для него ».

« Поэтому древнее воззрение, согласно которому человек, как бы он ни был ограничен в национальном, религиозном, политическом отношении, все же всегда выступает как цель производства, кажется куда возвышеннее по сравнению с современным миром, где производство выступает как цель человека, а богатство как цель производства »

На этом этапе мы должны с помощью наших бледных скобок разобрать трудную цитату. Объявив идеологическую социальную надстройку классического мира, несмотря на её ограничения (такие как лишение раба статуса свободного гражданина), возвышеннее, чем надстройки современного буржуазного мира, несмотря на научно-технологическое и экономическое превосходство последнего, Маркс с высоты концепции противопоставляет капитализм уже не римской античности, а «нашему» коммунистическому обществу.

« На самом же деле, если отбросить ограниченную [в свою очередь] буржуазную форму, чем же иным является богатство, как не универсальностью потребностей, способностей, средств потребления, производительных сил и т. д. индивидов, созданной универсальным обменом? Чем иным является богатство, как не полным развитием господства человека над силами природы, т. е. как над силами так называемой «природы», так и над силами его собственной природы? [В этот момент докладчик грозно нападает на тех горе-марксистов, которые потворствуют слабости или похоти своих животных чувств и трусливо извиняются за это детерминистскими аргументами]. Чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека, без каких-либо других предпосылок [означающих миф, бог, имманентную идею, Я, осознающий существование, бытие или желание…], кроме предшествовавшего исторического развития, делающего самоцелью эту целостность развития, т. е. развития всех человеческих сил как таковых, безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу [читай: закону, естественной морали, абсолютной философии и тому подобное]; Человек здесь не воспроизводит себя в какой-либо одной только определенности, а производит себя во всей своей целостности, он не стремится оставаться чем-то окончательно установившимся [развитым], а находится в абсолютном движении становления » (Стремительная череда вопросительных тонов в этом трепетном тексте на оригинальном языке автора в высшей степени заслуживает изложения материалистической диалектики против всего идеализма и метафизики).

(Пронзительный выпад против капиталистического порядка не завершен, его взгляд направлен как из прошлого, так из будущего).

« В буржуазной экономике — и в ту эпоху производства, которой она соответствует — это полное выявление внутренней сущности человека выступает как полнейшее опустошение, этот универсальный процесс овеществления — как полное отчуждение [труда и самого рабочего], а ниспровержение [в человеческой практике] всех определенных односторонних целей [жить, выживать, воспроизводить] — как принесение самоцели [универсально человеческого, а следовательно, и субъективного предназначения] в жертву некоторой совершенно внешней цели [безумного, неумолимого товарного производства]. Поэтому младенческий древний мир представляется, с одной стороны, чем-то более возвышенным, нежели современный. С другой же стороны, древний мир, действительно, возвышеннее современного во всем том, в чем стремятся найти законченный образ, законченную форму [римский народ, афинский полис…] и заранее установленное ограничение. Он дает удовлетворение [труд человека, целью которого является не производство, а сам человек], с ограниченной точки зрения ».

« тогда как современное состояние мира не дает удовлетворения; там же, где оно выступает самоудовлетворенным, оно — пòшло! ».

Зарождающаяся буржуазная цивилизация наступила, потому что она занимает свое место в целостности развития, но от его колыбели наша доктрина нанесла на нем неизгладимыми знаками надгробную надпись.

2 — Поучительные уроки великой истории китайской расы

Сценарий на 4 тысячелетия

Огромная сцена, на сцене которой мы видим одного и того же актера — рассматриваемого с этнографической, национальной, даже государственной точек зрения и традиций тысячелетних языковых систем, письменностей и, в общем смысле, обычаев и «цивилизации» — эта географическая сцена имеет огромные масштабы, и сегодня она включает в себя население равное всей Европе с её бесчисленными меняющимися народами, государствами и «культурами»: всего лишь десять миллионов квадратных километров и шестьсот миллионов человек; одна пятнадцатая часть всех появившихся на планете земель, одна десятая часть из реально обитаемых, и более чем одна пятая часть всего человечества.

Форма исторической территории китайцев очень отличается от неровной и сцепленной территории капризной Европы; для описания, которое обычно не имеет возражений, мы выбираем образ огромного, хорошо поднявшегося каравая. Правая сторона сдобы, которая имеет изгиб живота сказочной плодовитой праматери, а лучше сказать, южный и восточный берега, если смотреть на карту согласно классической ориентации, купаются в живительной воде, а не в угрожающем океане по типу Тихого, в богатых морях, сравнимых со Средиземным, за которыми идут архипелаги неспокойных земель, от Индонезии до Японии, с которых циклонические ветра дуют до великой китайской равнины, все еще теплые, но уже не разрушительные.

На противоположных сторонах Запада и Севера равнинная центральная страна окружена более высокими континентальными землями, гористыми, вплоть до вершин Гималаев и повсюду неровными, и частично пустынными, это натуральный защитный барьер не только от холодных ветров, но и от других человеческих сообществ, с которыми постоянно происходят столкновения.

Великая низменность, культивируемая сегодня и плотно населенная частыми и обширными городами тысячелетнего происхождения, была до появления человека, очевидно, огромным внутренним морем, которое было заполнено ураганами среднеазиатского массива, разрушенного метеорами и земными катаклизмами. Сегодня на географической карте сохранились главные авторы грейдерной трансформации земных рельефов: две большие реки, нижняя Лазурная, Ян-Цзы Цзян, и северная Желтая, Хуан-Хэ, названными так по цвету их вод. Первая из них, немедленно покидающая горы индийского Запада и пролегающая между созданными равнинами, прозрачна на тысячи миль среднего и нижнего течения; Вторая, также начинающаяся с запада от той же гористой утробы и тянущаяся к морю на восток, более мутная (как для римлян Тибр или Flavus, что значит «светловолосый», еще одно русло исторических цивилизаций), еще и потому, что река с огромным прямоугольным изгибом скользит по подножию гор непроницаемой Монголии, чтобы затем вернуться к Китайской равнине и достичь замкнутого Желтого моря, а на тысячу километров ниже, почти параллельным течением Голубая река впадает в более открытое Китайское море.

Широкобассейновые реки, и особенно те, что впадают в Средиземное море (По, Тибр, Арно, Нил, Тигр и Евфрат, Миссисипи и т.д.), сначала механически производят плодородные равнины, затем плотно населенное человечество и «исторические цивилизации», в которых потребности и трудности продуктивной жизни вынуждают человеческий род завоевывать приспособленные средства, необходимые для регулирования рек и использования их оплодотворяющей функции, ограничивая последствия опустошения и заболачивания обрабатываемой земли. История китайской расы, которая считается коренной и не брала начало в горных и засушливых районах, занимая равнину, заключается в обращении с двумя огромными реками, которые тысячи раз уничтожали в своем гневе неисчислимые массы производительных сил и живого человечества, что позже компенсировалось интенсивной химией грязей, принесенных эрозией возвышенностей и оставленных на равнинах отступающими водами. Китайцы были одними из первых, и можно сказать первыми, кто оставил организованную и, следовательно, письменную традицию, и даже сегодня их первородные мифы в красноречии до сих пор раскрывают огромную работу миллионов маленьких людей, которые знали, что их действия, несомненно, связаны с огромными расширениями, мелиорацией болот, направлением рек в полную силу, улучшением культур удобренных и мелиорированных земель до высшего уровня и использованием водных путей вплоть до моря.

Доисторическая социальная форма

Исторические китайские тексты, а также их толкование европейскими историками заставляют нас шагнуть далеко назад, представляя ход событий как серию следующих друг за другом «династий» и гигантских сражений, которые они вели, чтобы разделить территорию и большими волнами воссоединить или отвоевать её после непрекращающихся нашествий народов и армий других рас. Даже в истории других народов трудно отследить эту серию от череды имен, возведенных в символы, до функций масс и организации первобытного общества. Примечательно, что в то время как для Рима последовательность социальных форм начинается с 753 г. до н. э., последовательность китайских династий, не более легендарных, чем Ромул и Нума Помпилий, можно начать с 2697 по 2205 гг. до н.э., причем в период с 2205 по 222 год сменилось «три династии», Ся, Шан и Чжоу, все до единой исторические.

Мы не можем уделить время этому пути изложения, но мы только хотим установить, что, как бы ни были древние времена, монархия не была первой формой социальной организации китайской расы.

Древние тексты приписывают «изобретение» посева земли, их вспашки и, следовательно, стабильного и возделываемого сельскохозяйственного производства, насыпи рек и, следовательно, гидравлического гидромелиорации и т. д. царям и императорам первой мифической династии.

Какие первые признаки традиционной истории говорят нам о предыстории китайского общества? Какие социальные формы должны быть признаны?

Очевидно, что наследственная монархия — это уже развитая и поздняя форма, и не с неё началась прочная организация на особо благоприятной территории первобытных общин. Имена монархов, королей, императоров и их гипотетического происхождения по семейному происхождению является лишь надстройкой, под которой более поздние эпохи представляли традиции древнейшей формы, в которой впоследствии развивались производственные и технологические возможности первых людей.

Первая проблема в хронологическом порядке заключается в том, как осели странствующие и кочевые человеческие группы, подобные стадам животных, в постоянных местах, и древность обычных династических рядов уверенно выражает тот факт, что во всей Азии и, следовательно, вероятно, во всем мире, по крайней мере, если мы говорим о расах и цивилизациях, которые оставили какой-то след, долины Синей и Желтой рек были первыми, кто на долгое занял постоянное место, также предшествуя долине месопотамских рек и долины Нила, Иордана и так далее.

Первой формой человеческого сборища, которая воспроизводится с определенной продолжительностью и сохранностью, в защите от неблагоприятных факторов окружающей среды, имеющих обыкновение рассеивать и гасить её энергию, является блуждающая орда, которая перемещается вместе с матерями, детьми и своим крайне ограниченным обустройством. Средства к существованию в этой форме являются самыми элементарными: охота, прежде всего, и рыболовство, и собирательство случайных плодов растительности, что в отсутствие какого-либо растениеводства быстро заканчиваются даже быстрее, чем за сезон, а также наземная фауна и речной или озерной промысел, что объясняет необходимость для этой человеческой группы собирать шатры и перемещаться в нетронутые и нечасто используемые районы. Та же ситуация и в случае с накоплением резервов растительных и животных продуктов, это функция стала возможной после минимального закрепления на земле, так как необходимо сравнительно продвинутая фаза, в которой параллельно с отловом и подчинением первых домашних животных требуются повозки, в которых можно перевозить не только ослабевших членов орды, но и определенный запас орудий, а так же провизии, законсервированной элементарными методами. Животное стадо стало настоящим продовольственным запасом кочевой орды.

То, что отличает китайскую равнину от окружающей Азии, вскоре названной более развитыми народами местопребыванием «варваров» (слово, которое многими веками позже также использовали семиты, египтяне, греки и римляне), заключается в том, что первая была заселена уже оседлыми племенами, научившимися обрабатывать почву, а вторая продлит на тысячелетия кочевничество орд, неспособных осесть и ставших вскоре блуждать в поисках не только более полезной природной среды, но и добычи скопившейся в деревнях и городах оседлого населения в виде припасов и снаряжения, готового к употреблению завоевателем. Он уже превратился из охотника на животных в охотника на людей из других кочевых и оседлых племен, и воином подходящей организации и тренировки – в то время как оседлый народ также должен был организовать в последовательных различных исторических формах вооруженную оборону своих постоянных мест проживания и труда.

Кажется доказанным, что в доисторический период горный центр Азии не был настолько пустынным и засушливым, как в наше историческое время, и что здесь были налажены связи между обширными государствами с постоянными территориями, находящимися на самых восточных землях Китая, и берегами Средиземного моря. Однако в последние два тысячелетия кочевые орды и воины центральной пустыни чередовали свои непреодолимые вторжения против организованных и развитых народов Китая и европейского Запада.

Остатки первобытного коммунизма

Подобно последовательности человеческих приливов и войн, официальная история Китая колеблется между вторжениями и освобождениями, между расколами и воссоединениями, чего недостаточно, чтобы переписать её в качестве последовательности способов производства; такая скверная попытка была у нынешних китайских «марксистов», которым было бы полезно узнать от европейцев великую доктрину, столь отличную от доставшейся китайцам в качестве надстройки своих тысячелетних исторических форм, доктрину, которую сами европейцы исказили и полностью извратили.

В марксистской концепции (здесь достаточно напомнить с должной краткостью) необъятная Азия является матерью первобытно-коммунистической формы, последние следы которой удалось обнаружить в настоящем времени, больше в Индии, чем в Китае, пусть и спрятанные под тяжестью наслоившихся и очень усложненных классовых форм. В первобытном коммунизме субъектом является клан, самодостаточное и самовоспроизводимое племя. Коммунистическая форма может быть и в случае кочевого племени или орды, и тогда продукты охоты и рыболовства и выращиваемое стадо являются общими как для необходимой им деятельности, так и для потребления. Когда придет время прокомментировать всю теорию порядка большой последовательности Маркса, следует отметить, что первая индивидуально-семейная собственность, которая появляется у скифских кочевников, — это повозка с прицепом, самоходное жилище этого первого населения. В этом смысле собственность на жилье старше, чем на обрабатываемую землю, и, возможно, другой пример можно искать в «цивилизации», для которой характерны землетрясения или жилища на сваях (которые, как мы думаем, должны были появиться в Китае, хотя нам не хватает доказательных данных), народов, поселившихся на болотистой местности и чьи возведенные здания большую часть сезонного цикла уходят на несколько метров под воду. Однако, согласно марксистской теории, персональная собственность как на жилье, так и на вспахиваемую землю является результатом исторического развития, которая зрела уже технологически, и, следовательно, не является изначальными или природными фактами и данными.

В форме осевшего племени единицей является не орда, путешествующая вместе, а деревня, состоящая из плеяды домов, окруженных вырубленными и расчищенными землями, достаточными для потребления деревенской общины, землями, не разделенными между индивидами и семьями, но обрабатываемыми совместно, с общим хранением и потреблением всех продуктов. Регулирование рек большого размаха и протяженности предполагает организацию, которая объединяет многие деревни, проводимую в более сложной форме, для сотрудничества в целях консервации всех необходимых источников жизни, и здесь традиция начнет рассказывать нам о синьорских и монархических формах.

Мы можем сравнить эти обширные территории с первыми редкими человеческими популяциями по тому, что кочевые орды могут, даже пересекаясь в своих путешествиях, еще не воевать за временный контроль над особенно благоприятной зоной – и что стабильные деревни могут спонтанно сотрудничать без споров по поводу границ территорий, с которых каждая собирает свой урожай.

Имея дело с хорошо обустроенным человеческим населением, форма производства в сельской деревне с развитием теряет свою врожденную коммунистическую особенность первым способом («Grundrisse» Маркса), что еще не представляет собой социального деления на классы. Земля распределяется сначала периодическим разделом, затем после долгого развития на этом месте, передается активным представителям племени, применяющим свой собственный труд и труд своих непосредственных членов семьи на этом участке и вместе с ними наслаждающимися урожаем. В этой второй форме трудящийся не отделен от инструментов производства, как это будет происходить в современном мире. Земля и животные, семена, удобрения и инструменты все еще являются «продолжением» человеческой личности, хотя и не благородным механизмом первого племени, в котором даже семейное родство еще не индивидуализировано, весь человек-племя – отдаленный пример человека-общества завтрашнего дня – имеет в качестве своего материального и социального продолжения всю землю и все инструменты и стада, которыми владеет деревня, в то время как в более поздних формах оно будет давать временное фактическое владение своим отдельным компонентам.

Рождение формы свободной индивидуальной собственности, в которой трудящийся на земле не подчиняет себе ни раба, ни крепостного, безусловно, имело фундаментальное значение в истории Китая, но все формы угнетения и эксплуатации всегда и по сей день терзали эту хрупкую и отовсюду преследуемую форму.

В Азии, прежде чем деревня расчленит свою земельную общину на личные наделы, которые сопоставимы с квиритской собственностью римлян, сформированной и защищаемой до последнего гражданина могущественной государственной организацией, в Индии возникает новая характерная форма: великий территориальный вождь или синьор, обладающий вооруженными силами, обязывает аграрные деревни, которые уже имеют в своем лоне достаточно широко распространенное ремесленное производство, в первую очередь стать его данниками продуктов, и гораздо позже, выплачивать деньги и драгоценности. Таким образом, формируется система маленьких княжеских государств, у которых то и дело появляется более могущественный и лучше вооруженный вождь, наслаждающийся данью подданных, подчиненных и объединенных в расширяющихся царствах.

Эта типичная азиатская форма отличается от рабства классических обществ, как и от феодального сервитута европейского средневековья, но широко развивает свои рабовладельческие и феодальные стороны.

Крупные государственные предприятия азиатских владык, как полезные общественные работы, так и великие монументы столичных городов, сделаны массами военнопленных, принужденных к труду и, следовательно, порабощённых. В этих обществах больше нет свободных людей, и общая форма аграрной деревни, выплачивающей дань дворянину или государству означает, что крестьянин больше не свободен, а стаановится крепостным.

Для Китая нелегко проследить долгий осмос всех этих форм или прочитать их появление и исчезновение в традиционных историях. Но, прежде чем перейти к грубой исторической канве, необходимо предвосхитить начальное изложение, сравнив с более широкой трактовкой марксистского анализа всех отношений.

Период древнего аристократического феодализма

Этот период в современных исторических описаниях совпадает с периодом третьей династии Чжоу, которая царила с 1122 по 221 годы до нашей эры. Это было бы в определенном смысле сравнимо с германским феодализмом, который преобладал в Европе после падения Римской империи, поскольку центральная власть была рассеянной и слабой, в то время как провинциальное господство дворян было большим бременем.

Период характеризуется полной анархией власти и непрекращающейся борьбой между местными и конкурирующими семьями; он хорошо напоминает то, что было в европейском Средневековье, когда власть императора была размытой и далекой, в то время как великие унитарные монархии еще не существовали. Последняя часть периода с 403 по 221 год до нашей эры называется «периодом сражающихся царств», потому что некоторые главные династии, покорившие младших князей, борются за гегемонию по всей стране в непрерывной бойне. Военное искусство значительно развилось с введением кавалерии и повсеместного использования наемных войск (еще одна аналогия с Европой многие столетия спустя), и методы борьбы были безжалостны: подавление пленных, истребление после разграбления гражданского населения. В городах и селах их неслыханные страдания, описанные литературой, пережившей один из своих золотых веков (в те же века, когда эллинизм дал Западу свои высшие произведения). Именно эти века (VI и V до н. э.) великие авторы Конфуций и Лао-Цзы, больше, чем основополагающие религии философских и социальных систем, которые с разными акцентами содержат критику социальной несправедливости того времени, являются истинными надстройками классовой реакции крестьянства и простого народа ремесленных и торговых городов, каким на Западе было христианство.

В Лао-Цзы есть только один человеческий протест против эгоистичных вырождений в обществе и призывы к возвращению к природному режиму, к тому, что нахваливалось поэтами как далекий золотой век, и это могло быть только традицией коммунистических форм производства, так что великого Лао-Цзы можно сравнить с гораздо более поздним Жан-Жаком Руссо; и следует помнить, что Маркс и Энгельс видят в «Общественном договоре» эссе о диалектическом методе, желая понять, что Руссо искал путь к будущему в возвращении к прошлому, как это делает марксизм, только на научном уровне. Конфуций, с другой стороны, который, исключив из своей системы все сложные символические космогонии, является истинным реформистом и реформатором, хочет выйти из анархистского «bellum omnium contra omnes» к восстановленной власти, основанной на благосостоянии народа, и намечает истинную систему государственных и общественных обычаев. Конфуций не хочет отказываться от преимуществ гражданского прогресса и культуры и требует моральной дисциплины сверху, которая, однако, использует не насилие, а методы убеждения и мудрости.

Рождение административного государства

Решение насильственного кризиса IV и III веков до н.э., похоже, родилось не из проповеди доктрин и даже не из того, что сегодняшняя история говорит о восстании масс, а именно в той самой войне, то есть в отчаянной борьбе одного из сражающихся царств, знавшего о своей правоте перед другими царствами. Это была династическая семья Цинь или Чинь, от которой страна впоследствии получила свое название и которая продолжила старейшую династию Чжоу. Это привело к большой миграции населения из центра на северо-восток, где была нужда дать отпор ордам монголов, обозначенных тогда названием «гунны» («хунну»), что известны на Западе, всех рас, происходящих из центрально-азиатского массива и Туркестана. Испытание было очень тяжелым из-за реакции и ответных вторжений варваров, но это царство стало очень свирепым и хотело вернуться к завоеванию привлекательного центра и юга страны, преуспев в 207 г. до н.э. через кровавый разгром, одну за другой, всех других армий сражающихся царств. С этой даты начинается не только территориальное объединение всего Китая после отбития атак варваров на всех границах, но и новая и совершенно другая организация государства. Его централизация больше заключается не только в символе богоподобного императора «Сына Неба», но и приобретает совершенно новую конкретную форму. После того, как главы различных местных сеньоров, узурпировавшие право наследования вместо древней инвеституры Императора, были полностью изгнаны и разоружены или даже подавлены, местная власть была передана чиновникам правительственного центра, который базировался при Императоре. С тех пор сеть была двойной, гражданской с одной стороны, военной, с другой. В своем легитимистском аспекте революция, отдаленная от нас почти на две тысячи двести лет, была абсолютно радикальной и не столько предвосхищала римские формы нескольких веков спустя, сколько европейские формы централизованного государства 1600-х и 1700-х годов. На самом деле, желая найти сравнение с этим царством Цинь Шихуанди, первым в очереди, а именно «Августейшим» и «Божественным», мы должны думать и о Короле-Солнце (Roi Soleil), о веке Людовика XIV с его победами и великолепием. Двойная бюрократическая иерархия обеспечивает порядок по всей стране, две ветви администрации имеют наверху премьер-министра и маршала империи и воссоединяются в лице императора. Территория делит все на провинции, провинции на районы, и в каждом ранге повторяется двойная иерархия.

Новый режим предпринял гигантский военный подвиг или наступление, чтобы отбросить варваров ото всех бескрайних границ, действуя против набегов гуннов, аннексировавших различные территории по всем направлениям. «Великий Китай» простирался от Тонкина на западе до Кореи на востоке, достигнув одной из самых больших экспансий. Цинь также вошел в историю благодаря строительству широко известной «Великой стены». Это колоссальный ряд работ, используемый еще издревле, и исторически подвергавшийся разрушениям и непрекращающимся ремонтам, но в конечном итоге ставший непроходимым бастионом в самых разных событиях.

Во внутреннем порядке поворотный момент рождения первого централизованного государства сопровождался ликвидацией любого остаточного общего возделывания земли крестьянами, объединенными в деревни, и земля была приписана отдельным семьям. Хотя в летописях говорится об уничтожении всех потомственных дворян, невозможно справедливо разделить землю на свободные владения.

В то же время власть Цинь провела унитарные реформы языка, письменности, мер, весов, торговых правил, всего законодательства, и можно говорить о контроле государственной власти во всех экономических делах.

Однако создание таких тяжелых административных помостов, которые историки называли бюрократическим феодализмом в противовес привычному аристократическому феодализму, не могло не привести к большему угнетению и эксплуатации народов, пострадавших от очень обременительной системы налогов. Интеллектуалы и сами конфуцианцы, желавшие порядка, а не деспотизма целой иерархии чиновников и придворных, выразили общее недовольство, несмотря на репрессии и давление, зашедшие так далеко, что предали огню древние произведения, описывающие эпоху свободного общего земледелия. Уже второй Хуанди, понесший поражение от восстания, был убит, а столица и великий королевский дворец были разграблены. Но снова все решилось более или менее длительным династическим изменением: принципы объединения всего Китая, всемогущего бюрократического государства, сохранялись, несмотря на хроническую коррупцию его мандаринов. За два столетия до нашей эры формула государства, обременяющего трудящиеся классы и страдающего бюрократическим гигантизмом, бывшего известным всем народам и во все времена, имела в Китае колоссальный пример колоссального постоянства, за исключением очень модернистских критиков марксизма, верующих, что в последние годы изобретена форма, следующая за современным европейским капитализмом, но при этом не социалистическая, в качестве содержания государственного капитализма в современной России!

Альтернативные события унитарной империи

Эта форма государства, как бы она ни была оригинальна, никогда не растворялась с 221 года до нашей эры до 1911 года нашей эры, то есть просуществовала двадцать один век. Были кризисы территориального единства как из-за кратковременного внутреннего раскола между конкурирующими династиями, так и из-за лавинообразных побед варварских захватчиков, но всегда в конце концов почти животная жизнеспособность этой плодородной страны и этого народа с огромной рабочей силой убедилась что каждый захватчик был отброшен от границ и что единство правительства было достигнуто с победой царства или лучше организованной армии, подавившей внешних и внутренних врагов, поглотив их внутрь своей превосходящей системы.

Века зверской борьбы, страданий и даже сокращения населения чередовались другими веками оздоровления и великолепия. В седьмом, восьмом и девятом веках после Рождества Христа великая династия Тан одержала победу над двумя великими тюркскими ханствами Востока и Запада, завоевала Туркестан и восстановила великий караванный шелковый путь, прорвав изоляцию от Европы и западного мира, в котором Византийская империя пребывала в кризисе, столкнувшись с силой ислама в Малой Азии. После разнёсшейся славы Сун около тысячного года на границах образовались варварские царства, а в XIII и части XIV веков Китай переживает монгольскую ханскую династию. Но с восхождения знаменитой династии Мин с 1368 по 1643 год, после настоящей национальной революции, свергнувшей монгольских ханов, открывается новый золотой период, когда промышленность и торговля дополняют фундаментальную аграрную экономику богатого Китая, это тот «Катай», о котором ошеломленные европейские путешественники должны будут рассказывать в своих свидетельствах. Общественные обычаи, культура, мудрость, искусство достигают высот, которым в их всевозможных памятниках нечему завидовать европейскому ренессансу тех же веков, и перед которыми буржуазная западная культура, за редким исключением, не исповедует ничего, кроме грубого невежества. В общественной жизни они являются стихийно возникшими капиталистическими формами в неблагородном смысле. Промышленность, которая достигает высокого уровня производства как для внутреннего потребления, так и для экспорта, предлагает товары неоценимой художественной ценности: это касается известных в мире шелковых тканей, несравненного керамического искусства и художественных изделий из фарфора, которые гораздо ценнее лучших европейских изделий. Механические искусства были чрезвычайно развиты, о чем впервые свидетельствовал сам Марко Поло, певший настоящие гимны китайской цивилизации и её тонкости того времени. Поскольку существует индустриальная экономика с высоким и культурным классом мастеров мануфактур, внутренняя торговля имеет огромное развитие, чему способствуют совершенные каналы, соединяющие великие реки; а высокоразвитая внешняя торговля до Африки обеспечивает поистине процветающее морское судоходство.

Литература, поэзия, искусство, театр, драма, общественная архитектура; во всех областях этот период оставил ослепительный след. И после начального этапа Мин, освободив Китай, попыталась покорить монгольское ханство, выйдя за пределы Стены, но серия серьезных поражений задушили мечту о паназиатском государстве, что добавило бы к Поднебесной империи страну, оказавшую давление на саму Европу, Чингисхана и Тамерлана, первого монгольско-тюркского, второго исламского, и после неудачи знаменитая династия впервые обеспечила стране длительный мирный период, который был условием большого расцвета.

Вернувшись в русло национальной традиции, Мин противостоял буддизму, проникшему в Китай из Индии, конфуцианству как национальной религии, возвеличивавшему учение о подчинении личности коллективным интересам, и не препятствовал известному распространению христианства, открыв двери торговцам, а также миссионерам из Европы.

Новая фаза иноземного завоевания ждала Китай после падения династии Мин в 1644 году. Это появление династии маньчжуров, пришедших с далекого северо-востока (Маньчжурия находится на берегу Японского моря). Но грубые маньчжуры породили феномен быстрого поглощения и растворения в цивилизации Северного Китая, как это произошло в контакте варваров с Римской и Греко-Византийской империями. Династия просуществовала до нашего века, как и ее военные формы, причем традиционные, так как гарнизоны содержались в населенных пунктах обособленно от гражданских и в определенном смысле имели вид оккупационной армии. Но вся социальная структура населения оставалась, согласно национальным традициям, в сети огромной государственной бюрократии и сложной налоговой системы, в то время как жизнеспособность и производительность во всех технических и культурных областях социальных форм европейских народов явно вышли за пределы замедляющегося позднекитайского мира. Перед дьявольским лицом эмиссаров западного капитализма этот мир, столь плодотворный и богатый древними проявлениями, замкнулся в себе и, казалось, хотел вернуться в тень, в то время как подавляющее большинство сельских работников продолжало пребывать в тысячелетнем страдании, неся тяжкое бремя общества, возглавляемого изысканными и образованными, праздными и паразитическими классами.

Исторический конец китайского изоляционизма

Если большая стабильность исторических конструкций является неизбежной константой китайской социальной эволюции, следовательно, усилия по обновлению, направленные на создание новых социальных форм, должны быть длительными и жестокими. Для того чтобы революционные силы, прорастающие в дряхлом аграрно-бюрократическом обществе, наконец смогли преодолеть сопротивление противостоящего лагеря консервации, потребовалась титаническая работа, охватывающая целый век, ведь она продолжалась с первой опиумной войны и основания народной республики, то есть с первого шокирующего воздействия, через подверженного внешним вибрациям мумифицированного строения маньчжурской монархии и до установления Китая в форме современного государства.

Возможно, нет другой нации, в истории которой произошло такое большое количество изменений, революций, войн и контрреволюций за тот же период времени, что и столетие китайской революции. Но что больше всего поражает воображение, так это то, как китайская революция, которая, хотя и нацелена на национальные цели, развивается в тесной диалектической связи с созреванием великих мировых событий, доказывая именно в стране Великой стены то, как историческая эволюция имеет тенденцию объединять народы и расы в единый механизм, размером с планету. В-третьих, крайне интересно получить возможность воссоздать, изучая последние сто лет истории Китая, исторический цикл капиталистического империализма. На самом деле, именно в Китае, то есть в большой стране, слишком отсталой для отражения финансовой и политической агрессии иностранного империализма, но достаточно развитой на уровне организации государства, чтобы не превратиться целиком в колониальные владения, как это произошло в Индии в XIX веке, империализм раскрывает свои глубочайшие противоречия. Не случайно современный Китай становится общей почвой, на которой сталкиваются национальная революция, социалистическая революция и империалистическая война.

Сразу понятно, насколько сложен анализ этой темы. Тем не менее, нетрудно разделить большую цепочку событий на различные фазы следующим образом:

1) Опиумная война и восстание тайпинов.

Этот период продолжается с 1840 по 1900 год и включает в себя первую (1840-1844), вторую (1857-1858) и третью (1857-1860) опиумные войны; великое восстание тайпинов; японо-китайскую войну и территориальный грабеж Китая; конституционно-либеральное движение Кан Ювэя.

Может показаться, что эти события составлены беспорядочно, но если обратить внимание на их сущность, то их прочная связь сразу будет заметна. Военная атака, которую империализм, в то время в лице Англии и Франции, неоднократно предпринимал против Китая, чтобы сломать его изоляционистские доспехи, направлена исключительно на устранение препятствий, которые реакционно противостоят капиталистической торговой монополии. Историческая сила в полном развитии — капиталистический империализм — который благодаря непреклонным экономическим законам имеет тенденцию постоянно расширять границы мирового рынка, не может почтительно останавливаться перед табу закона, наивно принятого маньчжурской династией для закрытия портов. Империя, запретившая опиум, была вынуждена под силой оружия вновь разрешить его потребление. Китай, который не производит смертоносный наркотик, вынужден после трех жестоких войн импортировать его из Индии во растущих размерах и легализовать свободную продажу в пределах империи, несмотря на физиологический ущерб, наносимый населению, и пугающее утекание серебра за границу.

Поэтому Китай станет принудительно сформированным рынком западного капитализма, который не замедлит свести страну к статусу колонии, применяя протекционизм наоборот, поэтому китайское правительство не будет иметь полномочий для повышения таможенных пошлин на импортируемые товары выше определенного лимита, установленного — уникальный случай в истории! — самими иностранными экспортерами через свои правительства. Это, конечно, создаст непревзойденное препятствие для развития китайского национального капитализма. Так, имперское правительство, пережив неоднократные поражения, понесенные во время войны, окажется не способным изготавливать современное оружие, единственно возможное армейское средство для противостояния иноземным разбойникам, скорее, оно будет вынуждено обращаться к ним же, чтобы заполучить вооружение для своей армии наемников.

Опиумные войны, нарушившие экономический баланс Китая, спровоцируют глубокие социальные кризисы. Но государство больше не сможет предотвращать его последствия, потому что военное поражение и унижение, понесенные империей, привели к деморализации её вооруженных сил и внушили мужество угнетенным классам. Империализм под лицемерным предлогом распространения западной цивилизации в Китае, наводненном миссионерами, по-своему решил вопрос о восстановлении двухтысячелетнего китайского государства, не приняв в расчет чаяния угнетенных. Торпедами[9] и пушками, он по обыкновению превратил самодержавную монархию, выразительницу всех сил аграрной и бюрократической реакции, в колониальный протекторат, подобно индийским княжествам. Эндогенные силы китайской революции отреагируют совершенно по-разному: крестьяне, радикальная мелкая буржуазия, первый пролетариат. Их движение стремится изменить больше, чем просто политическую ориентацию, а точнее саму основу китайского государства, стараясь превратить его из машины насилия бюрократического полуфеодализма в политический орган общества нового типа.

Современная революционная эра открывается в Китае восстанием тайпинов, которое можно определить как последнюю крестьянскую войну в истории Китая и первую неудачную попытку создания антиконфуцианского и демократического государства. Движение началось в 1848 году и продолжалось до 1865 года. В некоторых отношениях это можно считать китайской версией феномена, который так же известен в истории классового господства в Европе: благородная попытка крестьян изо всех сил сломать железные опоры аграрного феодализма, без поддержки городских революционных классов, когда пролетариат еще не образовался. Из-за незрелости исторических условий и судя по программе героически революционного субстрата восстание тайпинов можно сравнить с немецкой крестьянской войной 1525 года, описанной Энгельсом на незабываемых страницах. Но для китайских крестьян это предприятие намного сложнее, потому что в Китае власть государства по прошествии веков достигла высокой степени концентрации и осуществляется жестко иерархической бюрократией, так что сердце власти находится за пределами сельской местности, в городах, где располагаются маньчжурский гарнизонный лагерь и узлы административного аппарата.

Более удачливые, чем немецкие крестьяне, тайпины сумели основать государство Тайпин тянь го (Империя великого процветания), которое просуществовало пятнадцать лет (1851-1865) со столицей в Нанкине. В случае победы над маньчжурами, оно предвосхитило бы основание современного китайского государства на столетие; но, проиграв им, оно в равной степени способствовало, пусть и в долгосрочной перспективе, распаду реакционной монархии. Чтобы спасти себя от внутренней революции, последняя после некоторых колебаний была вынуждена принять решительную денежную и вооруженную поддержку от англо-французских империалистов. С тех пор стало ясно, что китайская демократическая революция может развиваться только при условии борьбы с коалицией феодализма и империализма.

Период распада китайского сегрегационизма заканчивается японо-китайской войной 1894-1895 годов, в которой с разгромом одержала победу Япония, самый молодой из империалистических разбойников, разграбивший Китай. Война стала своего рода свидетельством о рождении нового империализма, который не уходил корнями в историю Запада, но был порожден капитализмом, возникшим в результате революционного преодоления устаревших производственных форм азиатской страны.

Положительная сторона тяжелого военного поражения Китая, состоит именно в практической демонстрации возможности подъема азиатских стран на технический уровень ненавистных и вызывающих зависть стран Запада, как это сделала Япония. Великая стена законодательных запретов, которые должны были защищать старую Поднебесную от иностранного заражения, теперь окончательно рухнула, если даже азиатская страна, прежде бедная и отсталая, не обратила внимания на эти законы. Теперь будет необходимо сделать большой скачок до исторического уровня государств, мучающих и пожирающих Китай, или смириться с тем, чтобы оставаться продолжением иностранного империализма. Эта дилемма прекрасно усваивается потоками коренной буржуазии, которая формировалась в разломах, освобожденных от иностранного финансового капитала. Но из-за характера и социального происхождения движения она не может ничего, кроме как попытаться найти путь реформ сверху. Таким образом, с героическим подъемом тайпинов происходит просвещение законной партии реформаторов, чьим лидером стал писатель Кан Ювэй. Они самообманываются той идеей, что достаточно «просветить» молодого императора и побудить его подписать ряд новаторских указов, но последовавшая ужасная реакция партии суда и армии, недвусмысленно докажет, что Китай, если не желает оставаться порабощенным на неопределенный срок, не сможет избежать, как европейские страны в XVII и XVIII веках, хирургии социальной революции.

2) Искра буржуазной революции. Первая революция (1900-1912).

Это период, который начинается с восстания боксеров (1900). С этого момента китайское революционное движение полностью берет на себя двойную задачу внутренней социальной подрывной деятельности и национальной борьбы против подчинения иностранцами. Именно в первом десятилетии века происходит значительное увеличение капиталистических форм, что приводит к развитию собственных социальных классов капиталистического общества: буржуазии и пролетариата. Впервые возникают политические организации по образцу западных партий, такие как революционная лига Сунь Ятсена. Но антимонархическая революция 1911 года, которая сумеет свергнуть с императорского престола маньчжурскую династию и основать республику с президентом Сунь Ятсеном, не сможет помешать касте генералов, наследию особого военного порядка маньчжур, захватить власть и разбить на различные военные сатрапии то единство китайского государства, которое хорошо или плохо умела защищать и увековечивать самодержавная монархия. Необходимое социальное обновление страны будет задавлено в зародыше. Это, по сути, незавершенная революция, и другие должны будут в этом убедиться. С этого момента революционное движение будет прорезаться серией ломанных линий. Революция, которая непреодолимо стремится вырваться из социального подполья, вспыхнет на поверхности, но каждый раз после восторженной победы последует стремительное отступление. Однако это одна из четырех восточных демократических революций, которые были для Ленина прелюдией к Первой мировой войне и пробуждению Востока (Китай, Турция, Персия, Россия, 1905).

3) Годы милитаристской реакции (1912-1919).

Это период господства «полевых командиров», профессиональных генералов, которые яростно оспаривают власть, позволяя себя покупать различными конкурирующими империалистическими державами. Как и все эпохи контрреволюции, милитаристская реакция является «учителем» революции. Разгромленные силы революционного лагеря пересматривают свои ошибки и совершенствуются в своей подготовке.

4) Революционное возрождение (1919-1925).

Это чрезвычайно интересный период, потому что в нем пересекаются последствия двух исторических процессов огромной важности: начавшаяся инволюция Коммунистического Интернационала, который сходит с пути первоначальной программы, и осознание своих классовых целей китайской буржуазией. Такие явления, как потом покажут события, находятся друг к другу в причинно-следственных отношениях. Фактически, это будет полное вырождение политических директив по национальным и колониальным вопросам, которые были одобрены на II Конгрессе Интернационала (июль-август 1920 г.), оно направит движение крестьян и рабочих, контролируемых Коммунистической партией Китая, на неверный путь и позволит Гоминьдану действовать безнаказанно после разрыва союза с КПК, союза, который будет исследован и осознан только в конце этого периода.

5) Серия внутренних гражданских войн. Первая революционная гражданская война (1925-1927).

Период начинается с формирования национально-народного правительства, в котором участвуют КПК и Гоминьдан, и экспедиции против блока милитаристского Севера революционной национальной армии, которая выдвигается со своей центральной базы в Квантуне (провинция, где находится Кантон). В апреле 1927 года экспедиция завершилась победой для южан с завоеванием Нанкина; но сразу после этого Гоминьдан развернул свои силы против коммунистического союзника, спровоцировав чудовищные расправы над крестьянами в сельской местности и пролетариями в крупных городских центрах Шанхая, Уханя, Кантона.

Сталинская историография традиционно определяет этот драматический поворот Первой гражданской войны в Китае как «предательство» Чан Кайши. Но если связать слова с классовым содержанием событий, то видно, что, если говорить о «предательстве», то не надо в этом обвинять бандитов из Гоминьдана, навязанных Коммунистической партии Китая, левое крыло которой безуспешно выступило против союза; программа «двойной революции», которая была предложена Марксом и Энгельсом в 1848 году в Германии и успешно осуществлена Лениным в 1917 году в России, была полностью принесена в жертву.

Катастрофы, хуже произошедшей после свержения фронта Гоминьдана, не могло произойти, потому что упущение возможности социалистической революции и казнь тысяч пролетариев не были компенсированы победой демократической революции. Фактически, даже гражданская война между севером и югом осталась в рядах незавершенных революций, так как националистический режим Гоминьдана, несмотря на угрозу партизанской войны с КПК, отдаст себя сомнительной политике ведения переговоров с аграрной внутренней реакцией и зарубежным империализмом.

6) Вторая гражданская война. Конфликт между КПК и Гоминьданом (1927-1937).

Это период, когда Гоминдан превращается в поддержку законной власти, которая последовала за господством милитаристов, в то время как Коммунистическая партия лишается всякого юридического признания. Так началась вооруженная борьба между националистами и коммунистами, которая продолжалась до начала войны между Китаем и Японией (июль 1937 года).

Но открытый конфликт с Гоминьданом, конечно же, не означает, что КПК возвратилась на платформу II Конгресса Коммунистического Интернационала, наоборот, в связи с наработками российской государственной политики, которая решительно движется к окончательному выдавливанию большевизма, КПК остается полностью побежденной, и руководство партией берет на себя течение Мао Цзэдуна (1934 г.), то самое, которому после победы над Гоминьданом придется создать в Китае Народную Республику, основанную на блоке «четырех классов».

Отступив перед силами Чан Кайши, «красные армии» породят так называемые «советские регионы», настоящие территориальные военные очаги, в провинциях Цзянси (юго-восток Китая), Хунань и Хубэй. Но с 1935 года руководство КПК заменяет лозунг республики рабочих и крестьян, как победного правительства Китая, на лозунг народной республики, с «национальной» буржуазией как одним из классов, принимающим участие в государственной жизни страны.

Именно в этот период «красные армии», чтобы избежать «кампаний по уничтожению», начатых Чан Кайши, покидают свои базы в провинциях Цзянси и Фуцзянь и проходят 10 000-километровый марш в Шэньси (северо-запад Китая), описывающий огромную кривую с юга на крайний северо-запад (Великий поход).

7) Годы возобновления сотрудничества между КПК и Гоминьданом в антияпонской войне (1937-1945).

После нападения Японии на Маньчжурию и установления Маньчжоу-го (1932-33) КПК возобновляет свои призывы к созданию единого антияпонского фронта, но Гоминьдан игнорирует их, фактически удваивая атаки на коммунистические войска. Но после начала японо-китайского конфликта Гоминьдан был вынужден договориться с КПК о проведении совместных операций против агрессора, чтобы избежать полного срыва, вызванного поражениями, нанесенными японцами. После 7 июля 1937 года, в начале японской атаки, красная армия изменила свое название на национально-революционную армию, санкционировав тем самым, даже в области символов и внешних форм, окончательный переход к чисто национальной и демократичной программе. В свою очередь, Гоминьдан признал законность КПК (22-23 сентября). Чтобы приветствовать примирение между традиционными противниками, аплодисменты Москвы были оформлены в виде китайско-советского договора о ненападении.

Но хотя КПК остается верной соглашениям, заключенным с Гоминьданом, последняя, проводя политику двойной игры, добивается тайных соглашений с Японией и в то же время пытается ослабить власть коммунистов. Для достижения этих целей Гоминьдан без колебаний начинает реальные наступления на коммунистические войска, иногда даже действуя в союзе с японскими войсками (1939, 1940, 1941). Только после Перл-Харбора (1941 г.) Чан Кайши объявляет войну Японии. Сотрудничество между КПК и Гоминьданом фактически прекратилось с 1941 года. Но, упорно следуя своей политике лояльности, КПК, во время крупного японского наступления на Китай в 1944 году, возобновляет военное и политическое сотрудничество между двумя партиями.

После капитуляции Японии в августе 1945 года с последующим освобождением Китая последовали переговоры между КПК и Гоминьданом о посредничестве американцев, а в октябре — совместное заявление Мао Цзэдуна и Чан Кайши закрепило соглашение.

8) Третья гражданская война и основание Народной республики (1946-1949).

Период начинается с наступления Чан Кайши (июль 1946 г.), который добивается первоначального успеха, сумев выгнать коммунистов даже из их столицы Яньань в Шэньси (северо-запад Китая). Но начиная с марта следующего года, Гоминьдан переход к обороне в Шаньдуне и северном Шэньси. Летом войска Народной армии пересекают Желтую реку и ломают оборонительную систему Гоминьдана, занимая линию Голубой реки. 30 октября 1948 года Шэньян (Мукден) завоеван. В 1949 году весь северный Китай был очищен от Гоминьдана; В апреле народная армия пересекла Голубую реку, а Гоминьдан перенесла столицу в Кантон.

21-30 сентября Китайская народный политический консультативный совет провозглашает республику в Пекине.

Чан Кайши вынужден бежать на остров Формоза под защитой Америки.

В 1950 году (июнь) началась корейская война.

Признак полного вырождения сперва русской революции и, потом, китайской революции заключается в том, что эта война, как мы предвидели в то время, закончилась, не вызвав ни мирового конфликта, ни социальной революции.

Итог высокого потенциала

Сделанный нами обзор более чем сорока веков истории человеческого сообщества, которое закрепилось на территории, возможно, раньше всего остального человечества, в четко определенном географическом регионе Земли, позволил нам, пусть и в грубых набросках и крупных временных рамках, увидеть эту массу людей в постоянном кипении между потрясениями, столкновениями и бурями, и доказать, что в прошлом веке, несомненно, богатство материи охватывает не только традиционную историю смены монархов и капитанов, но также показывает, что интимные социальные формы и экономические отношения в настоящее время находятся в текучем состоянии и возбуждаются бурными волнами трансформации.

На протяжении тысячелетий это были не только эндогенные силы этой огромной и плотной человеческой магмы, но и часто внешние отношения с другими обществами, которые развивались в глубоко отличающихся материальных условиях и которые находились на более низкой стадии, между воюющей ордой и организованным в гражданском и цивилизованном отношении государством, и пытались наброситься на блага, созданные интенсивно трудящимися Китая на плодородных землях; но на предпоследнем историческом этапе внешними силами, угрожающими сочной мякоти китайской «сдобы», были уже не варварские фаланги тюрков и монголов вблизи границы, а приплывшие через моря имперские пираты «цивилизованного» капиталистического мира белой расы с его все более мощной производительной организацией и не менее «прогрессивным» снабжением оружий и средств уничтожения.

Ответные реакции, развившиеся в этих драматических эпизодах мировой истории в пределах желтой магмы, были количественно огромными, они взволновали и втянули в закрученные людские водовороты сотни миллионов, было видно, как уничтоженные армии продвигались и отступали, как приливы, оставляя почву непрекращающихся войн засеянной большим числом жертв; массы, иногда поддаваясь уничтожению производительных сил гигантского масштаба, иногда поднимаясь в отчаянных восстаниях, чтобы открыть новый путь. Внутренние конвульсии этого социального недра, которые составляют почти четверть от человеческого рода, в последние десятилетия имели интенсивность, намного выше той, что наблюдается внутри белой расы, но последняя целиком держится в рамках неумолимой государственной системы, под своими либеральными красками и периодически позволяет мобилизовать себя как стадо в воюющих иерархических армиях.

Было бы безумием со стороны испорченных критиков не приписать никакой возможности распада в развязке этой драмы, происходящей в китайском географическом театре, потому что ожидаемая судьба этого общества и всех других неевроарийских народов находится в зависимости от разрыва социального фронта в развитых капиталистических странах; в то время как в них, особенно после третьей волны оппортунизма, возникшей в результате гниения русской революции сорок лет назад, линия предстоящего перелома перечеркнута тупой и отвратительной связкой классового сотрудничества.

Тысячелетняя отсталость Азии

С тех пор, как русский Октябрь и победа международного пролетариата погрязли в трясине «меркантильного продуктивизма», самым революционным фактом в современной истории стало разрушение традиционной социальной неподвижности Азии.

Столетие назад это было диагностировано Марксом в одной из синтетических глав первого тома «Капитала» о социальном разделении труда, радикальный переворот которого относительно современной промышленной формы ожидает наша программа. Описывая индийскую деревенскую общину, которая, несмотря на подчинение династическому государству, достигает полного равновесия в распределении аграрного, ремесленного и рудиментарного административного и культурного труда, Маркс пишет:

« Закон, регулирующий разделение общинного труда, действует здесь с непреложной силой закона природы: каждый отдельный ремесленник, например кузнец и т. д., выполняет все относящиеся к его профессии операции традиционным способом, однако совершенно самостоятельно, не признавая над собой никакой власти в пределах мастерской. Простота производственного механизма этих самодовлеющих общин, которые постоянно воспроизводят себя в одной и той же форме и, будучи разрушены, возникают снова в том же самом месте, под тем же самым именем [примечание, взято из: Raffles, «History of Java»] , объясняет тайну неизменности азиатских обществ, находящейся в столь резком контрасте с постоянным разрушением и новообразованием азиатских государств и быстрой сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества не затрагивается бурями, происходящими в облачной сфере политики ».

Даже там, где, как в скором времени в Китае, были ликвидированы сельские общины, и первоначальное периодическое распределение земли среди семей, работавших на ней, превратилось в передающуюся по наследству частную собственность непосредственного земледельца, ему постоянно угрожает превращение в крепостного, принадлежащего классу земельных аристократов или даже центрального государства, собирающего налоги, и возникает постоянная борьба; тем не менее, ситуация все еще складывается на самостоятельное разрешение без выхода за пределы формы, и это продлится почти два тысячелетия. На этот раз мы попросим описание у марксиста чистой воды Троцкого («Сталин», «Три концепции русской революции»), где он демонстрирует, что крестьянин не может завоевать власть для себя, но может двигаться только за городскими классами, которые будут образовывать новое общество, вчера буржуазия, завтра пролетариат.

« Правда, в старом Китае революции ставили у власти крестьянство, точнее, военных вождей крестьянского восстания. Это приводило каждый раз к переделу земли и учреждению новой «крестьянской» династии, после чего история начиналась сначала: новое сосредоточение земель, новая аристократия, новое ростовщичество, новое восстание. Пока революция сохраняет свой чисто крестьянский характер, общество не выходит из этих безнадежных круговоротов. Такова основа старой азиатской, в том числе и старой русской истории. В Европе, начиная с исхода средних веков, каждое победоносное крестьянское восстание ставило у власти не крестьянское правительство, а левую бюргерскую партию. Точнее сказать, крестьянское восстание оказывалось победоносным ровно в той мере, в какой ему удавалось упрочить позиции революционной части городского населения. В буржуазной России XX века не могло больше быть и речи о захвате власти революционным крестьянством ».

Этим Троцкий высказывает осуждение русских народников и эсеров, которые предполагали свержение феодального царизма революцией в деревне, основанием крестьянского правительства и более абсурдным, все еще аграрным социализмом (как нынешние плетущиеся в хвосте последователи сталинизма, замаскированного под марксизм-ленинизм), на основе мелкого землевладения.

Сегодня безнадежная ситуация азиатских замкнутых циклов была нарушена по завершению длительной борьбы, в которой крестьяне были организованы и возглавлены городскими классами, и которую сегодня неверно, но удобно называть «народной». В демократической революции Сунь Ятсена 1911 года буржуазия зарождающейся промышленности и торговли преобладала с привычной свитой интеллектуалов, студентов и ремесленников. В следующей фазе вмешательство промышленных рабочих было удивительно запущено несчастными и мрачными событиями русской и европейской революции после Первой мировой войны.

Вековая отсталость Европы

В то время как Китай проживал эти тысячи лет, Европа, авангард мира — по мнению некоторых марксистов, достигший банкротства — постыдно потратила впустую столетие, рискуя свести на нет даже этот большой скачок заморских народов. Еще в 1848 году программа марксизма, о которой мы сотни раз вспоминали в этот час позорного отступления, заключалась в том, чтобы выдвинуть кандидатуру пролетариата на руководство антифеодальной революцией, непосредственно противостоя капиталистической буржуазии, которая под давлением борьбы рабочего класса должна была, затаив дыхание, приблизиться к власти и быть отброшенной от неё. Но только в России, через семьдесят лет после исторической конструкции «Манифеста», буржуазия была вынуждена отпить из этой чаши Керенского, а вместе с ней и все порочные мелкобуржуазные классы деревни и города, и их партии, коррумпирующие всюду потенциал, который доверен только рабочему классу.

Между тем буржуазия, дыхание которой было привнесено с началом английского капитализма, после своей либеральной революции пыталась остановить историю общества своим собственным экономическим методом, и, несмотря на ужасные испытания, она до сих пор преуспела в этом благодаря вспышкам двух мировых войн, в которых пролетарии сражались на её стороне.

После Первой войны, когда одна из исторических волн оппортунизма саботировала любую энергию, заряд которой был все еще направлен в сторону марксистской революционной программы, последовала контратака, связанная с именами России, III Интернационала, Ленина. Но после болезненного разрыва между политикой российской власти и политикой мирового рабочего класса победила дальнейшая разрушительная волна оппортунизма, и, среди прочих преступлений, она возжелала, чтобы пролетариат, как и в 1914 году, во второй раз встал на чью-то сторону под буржуазными знаменами, не исключая гитлеровское. После выхода из этого мучительного союза с капиталистическим империализмом, означавшего подражание последнему, но, к сожалению, без малейшего понимания этого рабочими Запада, вместо программы классовой борьбы и уничтожения либеральной буржуазии — о чем уже не было и речи, если не в мошеннических вариантах дальнейшего продвижения крепостнической реакции — рабочим была предложена национально-народная программа, в которой на первом месте стоит спасение частной собственности, парламентского государства и буржуазных конституций.

Работа сталинизма заключалась в том, чтобы по-настоящему превратить Европу в Азию, но не в том идиотском смысле, в котором западная пропаганда со времен Ленина использовала подобный лозунг, а в смысле заключения белой расы на долгие века в тюрьму буржуазной социальной формы, так же как желтая раса была заключена в деспотично-феодальную форму, и гордость Европы составляет выход за пределы этой формы с поднятыми к небу якобинскими мечами и факелами и во славу диктатуры.

Но Азия уже не топчется на месте, она блуждает и борется. Честь Азии, позор Европе!

Единый мировой путь контрреволюции

Марксизм утверждает, что учение, данное европейской историей XIX века, о характере помощи, которую следует ожидать пролетариату от других «левых городских классов» в революционной борьбе, применимо в Азии и Китае, особенно в двадцатом веке.

Французская революция и китайская революция представляют собой набор позитивных фактов, которые выражают ту же последовательность исторических законов, что и классовая борьба, обнаруженных и запечатленных непревзойденным образом в классических произведениях Маркса.

Англия была первой страной, в которой победили социальные формы, за которые боролась Франция с 1789 года, и задолго до того, как Франция отрубила голову своему королю и начала применять жестокий террор и диктатуру.

Но в марксистской конструкции так же классической является «антиякобинская война», а затем и антинаполеоновская война, которую уже капиталистическая Англия вела, возглавляя европейские феодальные коалиции вплоть до восстановления разрушенной монархии; и не менее классическим образом марксизм рассматривает эти войны как продолжение торговых войн против великих Людовиков той же монархической династии.

Когда в 1848 году китайские крестьяне начали движение против земельной знати и монархии по мотивам «cahiers de doléances»[10], с помощью которых французские крепостные впервые пробили звонким колоколом в Бастилии, либеральная Англия и Франция не сочувствовали конституционному и парламентскому Китаю, но помогали феодальной династии скрутить в рог революцию, то есть они воспроизвели события первой антиякобинской войны в Азии, в которой меркантильные мотивы становятся еще более бесстыдными и очевидными, как их заклеймил Маркс своим огненным словом.

После реставрации бурбонов, обеспеченного больше англичанами в Ватерлоо, чем Александром из России, в 1831 году Париж восстал, чтобы свергнуть абсолютную монархию, образуя блок четырех классов: буржуазии, городских служащих, лавочников и крестьян; достигнута конституционная и буржуазная монархия, но попытка рабочих провозгласить республику была впервые кроваво задушена.

В 1848 году аналогичная ситуация повторилась в республике, но после борьбы за нее рабочие вновь потребовали, чтобы она стала социалистической, и уже во второй раз были разбиты буржуазными и мелкобуржуазными «союзниками», которые в марксистской конструкции были отнюдь не союзниками, а врагами, спешившими вонзить нож в спину или приставить револьвер к затылку, в быстром течении исторической фазы, от союза к вражде, в том же направлении.

В 1871 году рабочие так же заплатили кровью после свержения второй империи, возникшей из государственного переворота и рухнувшей на полях сражений. Буржуазия и мелкая буржуазия, провозгласившие республику после поражения, заключают соглашение с захватчиком, пока красный Париж не будет утоплен в крови.

Трижды мы играли с контрреволюцией в игру, чтобы дать волю «городским левым», а затем попытаться отодвинуть их; трижды мы, революционные марксисты Европы XIX века, проигрывали.

Трижды китайские рабочие и коммунисты проходили через то же самое.

В апреле 1927 года, после победы экспедиции против северного милитаристского блока, Чан Кайши повернул свой фронт и напал на Кантон, город своих союзников-коммунистов, устроив ужасную бойню.

Коммунисты, которые по указанию уже нереволюционной Москвы объединились с буржуазией, отбросив организационную цель и заменив программу китайской революции, которая, как и русская, как однажды вспомнил Троцкий, « будет социалистической или её не произойдет », на глупую народную и мелкобуржуазную программу, и брошены Москвой для контратаки во второй раз и были, несмотря на героизм забастовщиков крупных центров, кроваво раздавлены.

Буржуазный гоминьдановский Китай, как мы показали, укрепил свою позицию, но все больше и больше сдвигал свою программу вправо, пока не предпочел, как это было предвидено, и по заветам Версальского Тьера, вести переговоры с японскими захватчиками, чем вероятно увидеть своими глазами успешную коммуну Шанхая или Нанкина.

В этот момент те же, кто предал уроки революционного интернационалистского марксизма (которым бы легко мог воспользоваться всякий, кто еще не хулил, что национальные пути к социализму различны, и что социализм в каждой стране проводится самостоятельно), инсценировали то, что претендует на победу над японцами и Чаном Кайши, и состоит в изгнании последнего во имя реализации своей программы, общего начала для Гоминдана и Сунь Ятсена, левобуржуазного Китая, который отказался от перехода к социалистической революции, с целью назвать социализмом еще более низший государственный капитализм, чем есть в России, так как он не только сводился только к промышленности, но даже ограничился в этом секторе лишь половиной, оставив остальное частной буржуазии, четвертому классу блока.

Эта горькая история показывает, что путь буржуазной контрреволюции не является национальным или континентальным, но он одинаков в Европе и Азии, во Франции и в Китае с разностью этих фаз в одно столетие.

Диалектически это учит нас тому, что путь революции также един во всем мире. И это обусловлено программой неразделимых этапов, в которой один следует за другим, в главе с соответствующими партиями, и хотя временный революционный потенциал промышленной, коммерческой или аграрной крупной буржуазии, мелкой ремесленной и крестьянской буржуазии и всего сословия служащих и интеллигенции, всегда составлявших толпу городских левых, служил развитию историей на определенных этапах, далее им придется испытать бремя пролетарской диктатуры и красного террора и погибнуть. И это должно быть провозглашено и поддержано в провозглашении Коммунистической партии даже во времена, когда эти классы будут свергнуты, чтобы они «скатились своей фракцией» по измученному склону истории.

3 — Вывод

Мировая программа коммунистической революционной формы

Мы подняли паруса, взяв курс на раскрытие национального и колониального вопроса, который выводит на сцену все формы или способы производства от самых древних до самых современных — в соответствии с линией, проведенной для России 1917-21 годов классической речью Ленина о продовольственном налоге и с нетерпением ждем возвращения к сущности всех историко-географических аспектов огромной драмы, за которой мы так пристально следим — повторяя краеугольные камни уже приведенных нами «Grundrisse» Маркса.

Мы рассматриваем каждую давнюю или существующую социальную форму, вблизи или далеко, сравнивая её характеристики с выделенными нашей доктриной атрибутами врага номер один, с меркантильной формой с наемным трудом, то есть капитализмом. И, прежде всего, в качестве программной доктрины и боевой привычки, мы озвучиваем призыв к анти-меркантильной форме завтрашнего дня, основную формулу которой мы дали в конце первой части: отныне не люди для безумия производства, но производство для безмятежной полноты жизни человека, человека-вида, если можно так сказать, поскольку мы начинаем с узкой родственной племенной орды, и далее выходим за пределы расы и нации, к человеку-человечеству.

Перед кратким перечнем различных форм, сопровождающихся нашими словами и цитатами Маркса, мы дадим высшей исторической теореме еще одно строгое выражение. Поверхностный урок социализма, путанно подтвержденный домарксистсткими теоретиками и тысячами более поздних разновидностей марксистских предателей, состоит в желании осудить буржуазный капитализм как «присвоение» отдельными лицами объектов, отвоеванных человеком у природы на протяжении поколений. Наш урок социализма — это уничтожение капитализма, поскольку он был «экспроприацией» всего человечества (и в первую очередь это касается того, что индивид оказался низведен к форме, наиболее возвеличиваемой буржуазной идеологией, «свободного рабочего»), «экспроприацией» его объективной связи с природой и с тем способом, которым человек сквозь последовательность поколений преобразовал свою материальную сферу серией славных и мучительных завоеваний.

Объективная связь между природными условиями, в которых трудиться человек, и самим человеком как единым и коллективным субъектом все еще жива в древнейших формах, разрушаемых капитализмом; она умирает в бессмысленной буржуазной форме, в которой рабочий имеет лишь субъективное существование, и весь мир природы и достижений его рода противостоят ему как чужаку, как врагу, как « монстру, что стремится его пожрать, рассеивающему иллюзию, что свободный индивид может жить, питаясь объективным существом, но которое на деле пожирает его ».

Поверхностная форма пролетарской революции как изгнания узурпаторов, согрешивших против Святого Духа, позволила свести социалистические требования к самым глупым результатам, так как они не только остаются в буржуазной меркантильной форме, но даже находятся за пределами исторической орбиты человечества или его компонентов, это всего лишь профсоюзное, корпоративное, коммунальное или государственное присвоение капитала, подпитываемые дегенеративными и параноидальными представлениями о персональном и частном присвоении.

Последовательность форм: Европа

В первичном племенном коммунизме, будь то кочевая орда или деревня, закрепленная на аграрной территории, всё является собственностью, временной или стабильной, всей общины. Каждый её член является владельцем или совладельцем всех условий труда, наравне с другими: земля, стада, первые орудия труда, продукты труда. Это материальное продолжение органического тела человека и его конечностей. Собственность является продолжением человека, как орудия производства — продолжением его цепкой руки. Этот первобытный человек существует объективно в отношениях с предметами и природой, но не субъективно, как сегодня, в мифе о принимающем решения гражданине, перед которым природа и её реальное человеческое завоевание закрыты, как дверь, захлопнутая перед носом.

Во вторичной племенной форме собственность остается общей для всех, но существует временное разделение условий труда между семейными группами, и соответственно обрабатываемой земли. Форма собственности остается общей, форма владения передается отдельным людям, но связь между человеком и условиями его труда еще остается неразрывной. Эта эволюция идет следом за эволюцией семьи: от группового брака между членами орды обеих полов, высокой антииндивидуалистической формы «фратрии», которую мастерски описал Энгельс, к моногамии.

Форма свободной трудовой собственности. Классическая римская форма. Земля общины разделена между гражданами и их семьями, трудящимися на ней. Часть земли остается общей: ager publicus, и вся община имеет право ее использовать. Каждый член общины является собственником. В центре находится особенно воинственный город-государство (полис, civitas). Городской собственник также является боевым солдатом. Население растет, город завоевывает новые земли, которые он делит между легионерами.

Германская форма. Город имеет меньшее значение, чем в римской форме. Главы семей живут далеко друг от друга (они обрабатывают менее плодородные земли и живут менее плотно расселенными полукочевыми народами) и собираются лишь периодически, чтобы обдумать и разделить или по очереди использовать земли. Государство не централизовано.

В этих формах трудящийся крепко связан с условиями труда. Порвали ли эту связь формы рабовладения или крепостного права (ужасы, ненавистные буржуазному либерализму)? Ответ нашей доктрины глубже, чем кажется на первый взгляд. Раб и крепостной в меньшей степени отрезаны от условий труда, чем современный свободный рабочий. Когда свободные племена в своих странствиях или в своей географической оседлости становятся слишком многочисленными для доступного расширения, между ними вспыхивает война. Война — это явление разделения труда; некоторые члены орды, возможно, принимавшие участие в охоте, привыкшие к кровавому уделу, наделяются обязанностью защищать жизни и труд каждого. Вражеское племя уничтожено, какова его судьба? Энгельс излагает, как среди древних американцев-аборигенов было принято истреблять побежденных; это спасало победившее племя от смешения кровей, но, прежде всего, детерминистически, от печального будущего классового разделения и восхождения государственной власти. В европейско-римской форме возникает рабство. Но поскольку земля поделена между гражданами, поголовно земледельцами и солдатами, то это же происходит и среди пленных после того, как они последуют за триумфальными колесницами высшей единицы, города-общины. Рабство представляет частную форму в Европе.

По прошествии долгой истории свободные граждане поделились на патрициев и плебеев (относительно различия по происхождению, согласно учению Маркса, оно состоит в том, что плебеи имеют полную квиритскую собственность на землю, на которой трудятся, и право пользования ager publicus, которым они сначала управляли, а затем частично отчужденным патрициям, так возникает крупная земельная собственность), но каждый мог быть рабовладельцем.

Раб считается объективной частью условий труда свободного человека, завоеванных в бою вместе с землей. Но раб в этой объективной и пассивной форме не отрезан от земли и её плодов; он ест вместе с хозяином, и по причинам нового общественного разделения труда и в общих интересах первый должен будет есть лишь столько, сколько может съесть второй. Раб сводится к условиям животного стада, которое хозяин защищает и кормит, и (поскольку каннибализм в его редких проявлениях исчез) он служит, как говорит само Бытие, как помощник человека, а также вол, но это не дает мяса как последний.

Бегло рассмотрим остальные стигматы римской формы. Город преобладает над деревней по причинам политического и военного руководства, но аграрный труд более благороден, чем ремесленный труд цивилизации (в средние века — наоборот). Постепенно городские семьи и благородные рода, которые в идеале относятся к родословным чистых первоначальных племен, больше не определяются наследственной кровью, а территориальными округами районов проживания, к которым имеют доступ все свободные. Это закреплено в чудесных конституциях афинских демосов и римских комициев, которые только скопировал неблагородный капиталистический век, не зная, как преодолеть их, и не освобождая себя от средневекового промыслового корпоративизма, кроме как в теории (что уж говорить о целых толпах несчастных псевдо-марксистов, не знающих, что следующим этапом может быть только отмена общественного разделения труда).

Вернемся к трудному чтению «Grundrisse» и обрисуем германскую форму. У этих народов также появляется пленный раб, но, возможно, только на службе у кондотьеров. Рабство возникло позже, и в особенности, когда волна кочевых народов разорвала унитарную связь римского имперского государства, высшую гарантию стабильности свободного рабочего на его земле, то есть его человеческую связь с условиями труда, единственное и благороднейшее выражение свобод, что были известны человечеству. Крепостничество, столь презираемое буржуазным идиотизмом, это форма, возникающая не из акта насилия, а в результате консенсусного разделения социальных задач. Член тевтонской орды, спустившийся с колесницы на землю, предпочел мирную жизнь: у него нет государства и родины, как у римского легионера-крестьянина. Он не мог больше работать или, по крайней мере, собирать плоды своих усилий без признания военного синьора в классовой форме, организованного в очень мало централизованное государство. Крепостной обрабатывает землю, а его синьор достает меч и проливает свою кровь, чтобы обезопасить землю. Вместе они потребляют земледельческий продукт.

Синтез заключается в том, что во всех этих формах рабочий остается привязанным к условиям труда. Раб и крепостной не идут на войну, но именно за них сражаются свободный гражданин, плебей или патриций (пехота и кавалерия) или средневековый рыцарь, рискуя жизнью, потому что связи между человеком и условиями труда не угрожает только побежденный враг.

Всеобщий первобытный коммунизм, коммунизм периодически перераспределяемых владений, свободная трудовая собственность, рабство, крепостное право.

Далее последовательность продолжается в капитализме. Описывать его в отдельности уже излишне, поскольку он дышит на нас со всех сторон. Маркс далеко не в числе тех экономистов, что стремятся отыскать его вечные законы, которые завтрашние преступники захотят навязать самому социализму. Маркс описывает конец и смерть капиталистического мира, вынося ему приговор за то, что он, кардинально отличаясь от всех прошлых форм и будущей коммунистической формы, стал первым и единственным способом производства, совершившим преступление против природы, отделив плоть живого человека от объективных условий его жизни и трудовой активности; и словно мускулистый мастер своего дела Маркс доводит дело до конца мощными ударами, приковывая капитализм к тотальному позору и неизбежному революционному разрушению.

Последовательность форм: Азия

Огромный континент, где родилась эта человеческая социальная форма, был искусственно исключен из колоссальной дуги, охватывающей тысячелетия! Такой поступок можно назвать только глупостью тех, кто считает марксизм ребенком, рожденным только в буржуазном обществе, бесплодно копируя концепцию освобождения наемного рабочего от буржуазии в предшествующих теориях освобождения раба от господина или крепостного от дворянина или подданного от монарха.

Одно и то же действительно и доктринальное содержание вдыхает жизнь в азиатскую и европейскую последовательности способов производства в конструкции Маркса.

Она начинается с двух изначальных форм общей собственности и владения первобытного племени: но пересечение одних племен с другими племенами в значительной степени приводит к ожидаемому образованию центральной власти, встающей над всеми племенами. Для историка-идеалиста этот центр принимает формы Бога, Мифа, жреческой касты, Пророка, Героя, Вождя, Царя, Императора-Сына Неба. Для нас различие, ничего не меняющее в универсальной линии великой последовательности, заключается в том, что главную опасность для исходной миролюбивой фратрии представляет не соседняя человеческая единица, а скорее гнев природы, голод, наводнение, сейсмологический катаклизм. Отсюда своеобразное разделение труда, в результате которого сельская община была вынуждена отдавать в виде дани часть продукта своего труда центральной единице, регулировавшей реки и организовывавшей обустройство территории первыми крупными общественными работами. Так возникло первое государство, иерархические магистраты, гражданские армии — какой, возможно, будет далекая недремлющая армия, призванная для войны с природой, в интересах человечества завтрашнего дня…

Из этих форм возникла и свободная крестьянская собственность, не так сильно защищаемая центральной властью, как в классических европейских формах, а также рабство и крепостничество. Но рабы были скорее рабами государства, представленного в своей необходимой функции деспотом (который родился от великой легендарной фигуры патриарха; отсюда и определение азиатской патриархальной формы), чем рабами богатых частных лиц, и когда местное дворянство желало излишне надавить на крепостных, то с этим боролась монархическая и административная власть. Образ короля, главы трудового класса (Троцкий) была известна и Европе: оклеветанная Южная Италия была ареной ожесточенной борьбы с баронами (искорененными на два с лишним века и скверно возрожденными в электоральных целях, во второй и более гнусной половине двадцатого века гнилыми демагогами, посмевшими заикаться о Марксе и Ленине) проводимой швабскими, анжуйскими и испанскими королями параллельно с реальными восстаниями аграрных деревень и городских толп.

Также в азиатской последовательности впервые появляется город, где центральная власть имеет свои узлы «гражданского и военного гения», а городское ремесленное мастерство возникает, как в европейском средневековье. Раньше, чем в Европе здесь появляются деньги и внутренний, а также международный рынок. Раньше, чем в Европе интеллектуальные и образованные классы, ненасытные поклонники денежно-товарной системы, давили на общество и лишь оттягивали свое сознательное обличение со стороны плодотворного класса ручного труда, которое, как это сделал Бабеф после Французской революции, противопоставило в движении истории Силу против Разума — требование, непосильное для крестьянина.

Однако сегодня Сила поднимается снизу в грозных потрясениях, и в исторический момент, когда западные безрезервные, отрезанные от естественных своих условий труда, пролетарии, похоже, забыли о том, как бросали камни восстания в образованных, квалифицированных в бюрократических специальностях, преторианцев и государственных и классовых головорезов всех мастей.

Единый мировой маршрут антимеркантильной диктатуры

Нет необходимости вспоминать, что славянская форма является связующим звеном между европейской и азиатской формами, вдоволь было сказано о том, как Россия дала пример государственного феодализма; затем государственного капитализма, поскольку его революция разрезала пуповину, связывающую её с мировой революционной динамикой, описанной марксистской концепцией, а затем раздавила выражавшую её организацию.

Ненависть китайского и восточного крестьянина к внутреннему и иностранному меркантилизму, тревожащему его связь с небольшими продуктами земли, могла бы быть направлена на сложный, но правильный путь меньшинством азиатского промышленного пролетариата городов, который написал страницы восстания, не уступающие европейской традиции, возглавив революцию.

Помощи революционной пролетарской России действительно было бы достаточно для того, чтобы в современном Китае восторжествовала диктатура пролетариата, ныне лишенного какой-либо связи с условиями труда, то есть которому «нечего терять кроме своих цепей», но который «приобретет же весь мир» — мир природно-технологической объективности — если бы капиталистической контрреволюции не удалось своими победами после Первой империалистической войны, как всегда с помощью предателей, разорвать связь между многочисленными массами европейских пролетариев и российским пролетариатом.

Ленинский тезис о синхронизации борьбы против империалистического капитала рабочих метрополий и цветных крепостных Востока восторжествовал, но в решающие годы между 1917 и 1923 годами высшая битва была проиграна, и истории будет суждено повториться завтра.

И тогда не должно быть никаких сомнений, что теоретическая победа изображения глубокой сущности капитализма как отделения рабочего от условий труда означает не внедрение холодного определения в пассивную науку, а передачу зажигательной искры (для диалектического материализма) разрушительной борьбы против капиталистического строя. Рабочий отрезан от своей связи с землей, орудиями труда и продуктом труда, потому что он больше не может достичь какого-либо из этих условий; он сводится к мертвой и утраченной субъективной функции, потому что он может прикоснуться только малого: той горстки грязных денег, выданных в виде заработной платы, его единственной собственности.

Марксистская характеристика капиталистического способа в терминах, описанных нами, ставящих превыше него все предшествующие исторические формы, в которых человек не был изгнан из природы и низведен до орудия чудовищного производственного автоматизма, выражает единственную атакуемую мишень революционной пролетарской диктатуры: омерзительный товарно-денежный механизм. Без удара по нему победит капиталистический монстр, а не социализм, как это уже случилось в России. Но столкновение произойдет вновь, и в нем будет участвовать мировой и многорасовый пролетариат, который столкнется с противостоящей десятикратной силой завтрашнего дня.

Необходимой основой этого неизменного цикла является единство доктрины, запечатлевшей исторические процессы белой расы и цветной расы, единство, полностью найденная в фундаментальных скрижалях революции, уже установленных сто лет назад Карлом Марксом — которого мы не позволим себе возвысить до пророка и представителя класса, лишенного капиталом его продолжения в природе и в жизни, и перед лицом которого фальсификаторы доктрины завтра будут опозорены и истреблены.

[1] Just talionis (лат.) или talion: возмездие за подобное подобным: принцип уголовного права во многих старых законах, например, в еврейском (око за око, зуб за зуб) и в германском праве.

[2] Слово «modello» здесь подводит к слову «modo», которое в словосочетании «modo di produzione» переводится как «способ производства», вместе с термином «serie» текст подводит к математическому пониманию последовательности способов производства как серии, ряда натуральных чисел. Название следующего подраздела в оригинале звучит как «La grande «serie» dei «modi» di produzione».

[3] Встреча 6–7 декабря 1953 г. «Империализм и колониальная борьба» (n.23/1953 «Il programma comunista»). Последующая встреча во Флоренции 25-26 января 1958 г. «Борьба классов и государств в мире небелых народов, историческое жизненное поле для революционной марксистской критики» описана в этой книге.

[4] Встреча в Пьомбино 21-22 сентября 1957 на тему «Траектория и катастрофа капиталистической формы в классической монолитной теоретической конструкции марксизма» (n.19-20/1957 «Il programma comunista»), с цитатами из Черновиков 1857-59, так же известными как Grundrisse.

[5] Текст «Историческая инвариантность марксизма» опирается на факт исторической потребности в классовой теории, и согласно принципу причинности, выводит, что появление научной теории о бесклассовом обществе в 1842-48 годах позволяет заключить о готовности буржуазного общества к революционному переходу.

[6] Восстание Мау-Мау — произошедшее в 1950-е годы восстание народов Кении (главным образом, кикуйю, а также эмбу и меру) против английской практики отъёма земли у африканцев. Есть предположение, что с ростом движения в качестве названия было принято сокращение фразы на суахили: «Mzungu Aende Ulaya, Mwafrika Apate Uhuru», что означает «Пусть европейцы вернутся в Европу, Пусть африканцы восстановят независимость».

[7] В этом переводе указаны страницы второго издания полного собрания сочинений.

[8] В оригинале battilocchismo. Battilocchio (итал.) примерно переводится как «великие люди». Это тщеславный и пустой человек нашего времени. Слово «battilocchio» происходит от французского «battant l’oeil», термин, используемый для обозначения женского головного убора, закрывающего глаза. В неаполитанском оно метафорически обозначает человека, который производит впечатление всегда сонного и растерянного потому, что этот головной убор мешает хорошо видеть. Принято считать, что вожди масс, так называемые «великие люди», являются движущими причинами и силами истории, тогда как они являются лишь «стихийным, непреодолимым выражением» определенных потребностей.

[9] На современном языке «торпеда» — это подводное самоходное взрывное устройство, но исторически этот термин также применялся к примитивным морским минам и лонжеронным торпедам. Они использовались от случая к случаю в период раннего Нового времени до конца XIX века.

[10] «Тетради жалоб» или Наказы – журналы жалоб и просьб от народа к депутатам.