ИКП — Вопрос самоопределения в марксистской классификации

PCI

Programme Communiste n 61-62 1973-1974

 

Введение

Наша партия родилась и развивается в суровом бою за восстановление революционной марксистской традиции, разрушенной сталинской контрреволюцией, или, лучше сказать, контрреволюцией эпохи гниения империалистического капиталистического общества.

Мы были свидетелями и продолжаем наблюдать самую грандиозную попытку отогнать призрак пролетарской революции. Это ремесло реакционной профилактики находит свое выражение в массе оппортунистических теоризирований, которые изменили принципы, программу и тактику коммунистического движения. Но контрреволюционная идеология, как верхушка айсберга, представляет собой лишь крошечную видимую часть гораздо более масштабной массивной эрозии основ пролетарской борьбы, ее организации, с учетом уже полученных результатов и условий жизни масс рабочих. И для того, чтобы восстановить разрушенное движение, необходима организация, которая знает, когда условия позволят реализовать органичное слияние немедленной вспышки классовой активности с революционной программой и, которая заранее готовится к этому, идя против течения.

Эта подготовка не может быть сведена ни к простой систематизации учения на тайных собраниях, ни к активизму малых групп, единственной целью которых является стремление подвергнуть репрессиям самых боевых рабочих, сегодня и без того малочисленных, во время ежедневной борьбы. Революционная партия, чтобы доказать свое предназначение, должна вмешиваться в любое противостояние пролетариата в пределах, предоставляемых объективной ситуацией, чтобы содействовать преодолению экономической борьбы в политическую, повторно заявив пролетариату все основные темы революционной программы. Партия должна также укрепить свою собственную организацию с точки зрения общих задач, с которыми придется столкнуться в период революции.

В тексте партии 1965 года под названием «Оценка органической деятельности партии во время неблагоприятной ситуации», мы писали:

«Учитывая, что вырождение любого общества концентрируется в фальсификации и уничтожения теории и здравого доктрины, понятно, что небольшая партия сегодня имеет главную роль по восстановлению принципов, имеющих теоретическое значение, и что условия, в которых Ленин выполнял такую же работу после катастрофы первой мировой войны, к сожалению, отсутствуют. Это не позволяет нам, однако, устанавливать барьер между теорией и практической деятельностью, потому что в известных пределах это разрушит нас самих и все наши принципиальные основы. Мы утверждаем, таким образом, все формы деятельности соответствуют определенным моментам в той мере, в которой это позволяют реальные отношения сил».

Необходимо отметить, что данное утверждение форм деятельности, относящихся к специфических моментам, не имеет ничего общего с теориями, оказавшимися роковыми для рабочего движения, как, например, теория наступления, которая наделяет партию обязательством поддержки отношения с повстанцами на всех исторических этапах. Наш тезис совершенно иной. Для нас, даже в те моменты, когда сила контрреволюции, воздействующая на массы, велика, партия обязана привлечь внимание наиболее чувствительных слоев класса — их численность по сравнению со всеми работниками не столь важна – так как на самом деле за образами босса, полицейского, священника, мэра, монаха скрывается истинный враг, которого нужно атаковать и победить, и которого надо искать в сложном механизме воспроизводства капиталистической системы и инструментах, используемых для удержания под гнетом производительных сил государственной машины, устройств косвенных репрессий, коррупции подкупленных средних классов, легионов чиновников, лакеев, оппортунистов, религиозных и расовых отделов, коррупции рабочей аристократии, слоя суб-пролетариев и всякого рода бандитов, не говоря уже о сети, которая подчиняет мировые производительные силы воле  великих держав.

Только работа по осуждению всех аспектов капиталистического господства может сделать партию способной к материальной борьбе с контрреволюционной опухолью, глубоко проникшей в ячейки рабочего класса, к завтрашнему последнему штурму и уничтожению ее крепости.

Именно поэтому сегодня партия обязана вновь предложить классу все эти принципы и программу вместо того, чтобы преждевременно заниматься ближайшими задачами.

Один из этих фундаментальных вопросов касается требования права угнетенных наций на самоопределение. Мы не претендуем на анализ во всех его аспектах — как политико-экономических, так и исторических — и даже не сошлемся на все марксистские тексты, но восстановим его, перед лицом путаницы, что, прямо или косвенно, была распространена в этой области контрреволюцией.

 

Маркс и Энгельс при встрече с «демократическим панславизмом»

По мнению Маркса и Энгельса, верная постановка вопроса о самоопределении была испытательным полигоном для революционных бойцов и позволяла проверить, насколько они усвоили материалистический метод и революционную теорию. Правильность этой оценки подтверждается тем фактом, что всякий раз, когда марксизму приходилось заниматься решительной борьбой с противниками, оспаривающими его влияние в пролетариате, вопрос снова поднимался, и всплывали непримиримые разногласия между марксистами, с одного стороны, и оппортунистами вкупе с мелкобуржуазными псевдореволюционерами, с другой.

В Первом Интернационале Маркс и Энгельс, в борьбе с анархистским идеализмом, что отвергал любую власть, поднимали знамя материалистического анализа государства, и кроме этого вынуждены были давать отпор панславистскому национализму Нечаева, Бакунина и остальных, во имя действительно диалектических установок национального вопроса, демонстрируя, что отличительные черты национального единства находятся не в абстрактных биологических критериях, а в определенных историко-географических ситуациях.

В феврале 1849 года Энгельс («Демократический панславизм») писал:

«Одна смелая попытка совершить демократическую революцию, даже в том случае, если она терпит поражение, вытравляет из памяти народов целые века позора и трусости, немедленно реабилитирует даже глубоко презираемую нацию. Немцы испытали это в прошлом году. Но в то время как французы, немцы, итальянцы, поляки, мадьяры подняли знамя революции, славяне, как один человек, выступили под знаменем контрреволюции. Впереди шли южные славяне, которые уже давно отстаивали свои контрреволюционные сепаратистские поползновения против мадьяр; далее чехи, а за ними русские, вооруженные и готовые появиться в решительный момент на поле сражения.[…]

У всех панславистов национальность, т. е. фантастическая общеславянская национальность, стоит выше революции. Панслависты согласны примкнуть к революции при условии, чтобы им разрешено было объединить в самостоятельные славянские государства всех славян без исключения, не считаясь с насущнейшими материальными потребностями. Если бы мы, немцы, выставили такие же фантастические условия, далеко бы мы зашли в марте! Но революция не позволяет ставить себе никаких условий. Приходится либо быть революционером и принимать последствия революции, каковы бы они ни были, либо броситься в объятия контрреволюции и в одно прекрасное утро очутиться, быть может, против собственного желания, в одном лагере с Николаем и Виндишгрецем.

Мы и мадьяры должны гарантировать австрийским славянам их самостоятельность — этого требует Бакунин, и люди типа Руге способны действительно дать ему с глазу на глаз подобные обещания. От нас и других революционных наций Европы требуют, чтобы мы гарантировали силам контрреволюции беспрепятственное существование непосредственно у наших ворот, гарантировали им свободное право устраивать заговоры и вооружаться против революции; мы должны в сердце Германии создать контрреволюционное чешское государство, мы должны сломить силу немецкой, польской и венгерской революций при помощи вклинившихся между ними русских аванпостов на Эльбе, на Карпатах и на Дунае!

Мы не намерены делать этого. На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам.

И если Бакунин, в конце концов, восклицает:

«Поистине, славянин не должен ничего потерять, а должен выиграть! Поистине, он должен жить! И мы будем жить. Пока будет оспариваться хотя бы малейшая часть наших прав, пока хотя бы единый член нашего общего организма останется отделенным или оторванным от нас, до тех пор мы будем бороться до конца, до тех пор мы будем беспощадно бороться не на жизнь, а на смерть, пока, наконец, славянство не станет великим, свободным и независимым», —

если революционный панславизм принимает эти слова всерьез и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать.

Тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!»

Поэтому в 1849 году Энгельсу пришлось бороться с панславянским и великорусским национализмом, связанным двойным узлом с царской реакцией, ради революционного развития европейских народов, пораженных реакционными славянскими меньшинствами.

 

Первый Интернационал и ирландский вопрос

Как всегда, как это бывает в борьбе против анархизма, что абстрактно отрицает национальное государство, по иронии судьбы, это течение всегда оказывается националистично на практике, т. е. на стороне угнетателей, несмотря на свои известные фразы и разглагольствования, в которые вписываются события, касающиеся отношения рабочего движения к национальным движениям в Польше и Ирландии. Следует напомнить, в частности, великолепный циркуляр Маркса («Генеральный Совет — Федеральному Совету Рроманской Швейцарии») об ирландском вопросе, утвержденный в январе 1870 года, и предназначенный для опровержения критических замечаний бакунистов в поддержку движения фенианцев, заключенных правительством Гладстона. Действительно, те же идеалистические критерии, которые побуждали Бакунина и его людей превозносить славянский расовый миф, помешали им увидеть незаменимую историческую функцию национального государства. Это вело к отрицанию права угнетенных наций на самоопределение, т.е. на политическое отделение от угнетающей нации во имя прекращения истории государства.

Маркс пишет:

«Во-первых, Ирландия является цитаделью английского лендлордизма. Если он рухнет в Ирландии, то он должен будет рухнуть и в Англии. В Ирландии это может произойти во сто раз легче, потому что экономическая борьба сосредоточена там исключительно на земельной собственности, потому что там эта борьба есть в то же время и национальная борьба и потому что народ в Ирландии настроен более революционно и более ожесточен, чем в Англии. Лендлордизм в Ирландии удерживает свои позиции исключительно при помощи английской армии. Как только прекратится принудительная уния этих двух стран, в Ирландии немедленно вспыхнет социальная революция, хотя и в устаревших формах. Английский лендлордизм потеряет не только крупный источник своих богатств, но также важнейший источник своей моральной силы как представителя господства Англии над Ирландией. С другой стороны, оставляя неприкосновенным могущество своих лендлордов в Ирландии, английский пролетариат делает их неуязвимыми в самой Англии.

Во-вторых, английская буржуазия не только эксплуатировала ирландскую нищету, чтобы ухудшить положение рабочего класса в Англии путем вынужденной иммиграции ирландских бедняков, но она, кроме того, разделила пролетариат на два враждебных лагеря. Не происходит гармонического соединения революционного пыла кельтского рабочего и положительного, но медлительного нрава англосаксонского рабочего. Наоборот, во всех крупных промышленных центрах Англии существует глубокий антагонизм между английским и ирландским пролетарием. Средний английский рабочий ненавидит ирландского как конкурента, который понижает заработную плату и standard of life [уровень жизни]. Он питает к нему национальную и религиозную антипатию. Он смотрит на него почти так же, как смотрели poor whites [белые бедняки] южных штатов Северной Америки на черных рабов. Этот антагонизм между пролетариями в самой Англии искусственно разжигается и поддерживается буржуазией. Она знает, что в этом расколе пролетариев заключается подлинная тайна сохранения ее могущества.

Этот антагонизм воспроизводится и по ту сторону Атлантического океана. Вытесняемые с родной земли быками и овцами, ирландцы вновь встречаются в Северной Америке, где они составляют огромную, все возрастающую часть населения. Их единственная мысль, их единственная страсть — ненависть к Англии. Английское и американское правительства (то есть классы, которые они представляют) культивируют эти страсти, увековечивая скрытую борьбу между Соединенными Штатами и Англией. Они таким образом препятствуют серьезному и искреннему союзу между рабочими по обе стороны Атлантического океана, а следовательно, и их общему освобождению.

Ирландия — это единственный предлог для английского правительства содержать большую постоянную армию, которую в случае нужды, как это уже имело место, бросают против английских рабочих, после того как в Ирландии эта армия пройдет школу военщины.

Наконец, в Англии в настоящее время повторяется то, что в чудовищных размерах можно было видеть в Древнем Риме. Народ, порабощающий другой народ, кует свои собственные цепи.

Итак, позиция Международного Товарищества в ирландском вопросе совершенно ясна. Его главная задача — ускорить социальную революцию в Англии. Для этой цели необходимо нанести решающий удар в Ирландии.

Резолюция Генерального Совета об ирландской амнистии служит лишь введением к другим резолюциям, в которых будет сказано, что, не говоря уже о международной справедливости, предварительным условием освобождения английского рабочего класса является превращение существующей принудительной унии (то есть порабощения Ирландии) в равный и свободный союз, если это возможно, или полное отделение, если это необходимо».

 

Энгельс, национальное единство и государственная централизация Германии

Этот диалектический взгляд на национальный вопрос опять-таки может быть дополнен, примером, путем введения проблемы революции в Германии, данной Энгельсом в его «Критике проекта Эрфуртской программы» (1891). Этот текст касается фазы, следующей за завоеванием власти немецкой буржуазией, но еще до полного завершения буржуазных революционных задач. Столкнувшись с упадком буржуазного движения, Энгельс ставит на повестку дня поддержку пролетариатом радикальных целей, отвергнутых самой буржуазией, и подчеркивает необходимость их достижения, реализации национального единства и государственная централизация, даже если проблем самоопределения больше нет:

«Политические требования проекта страдают большим недостатком. В нем нет того, что собственно следовало сказать. Если бы все эти 10 требований были удовлетворены, то хотя в наших руках оказалось бы больше разнообразных средств для достижения нашей главной политической цели, но не была бы достигнута сама эта цель. С точки зрения прав, предоставляемых народу и его представительству, конституция Германской империи есть простой слепок с прусской конституции 1850 г., — конституции, в статьях которой нашла свое выражение самая крайняя реакция и согласно которой правительство обладает всей полнотой власти, а палаты не имеют даже права отклонять налоги, конституции, с которой, как показал период конституционного конфликта, правительство могло делать все, что ему заблагорассудится. Права рейхстага совершенно те же, что и права прусской палаты, и поэтому Либкнехт назвал этот рейхстаг фиговым листком абсолютизма. На основе этой конституции и узаконенного ею деления на мелкие государства, на основе «союза» между Пруссией и Рейс-Грейц-Шлейц-Лобенштейном, когда один из союзников имеет столько же квадратных миль, сколько другой — квадратных дюймов, — на такой основе хотеть осуществить «превращение всех орудий труда в общую собственность» — очевидная бессмыслица.

Касаться этой темы опасно. Но дело, тем не менее, так или иначе должно быть двинуто. До какой степени это необходимо, показывает именно теперь распространяющийся в большой части социал-демократической печати оппортунизм. Из боязни возобновления закона против социалистов, или вспоминая некоторые сделанные при господстве этого закона преждевременные заявления, хотят теперь, чтобы партия признала теперешний законный порядок в Германии достаточным для мирного осуществления всех ее требований. Убеждают самих себя и партию в том, что «современное общество врастает в социализм», не задавая себе вопроса, не перерастает ли оно тем самым с такой же необходимостью свой старый общественный порядок; не должно ли оно разорвать эту старую оболочку так же насильственно, как рак разрывает свою, не предстоит ли ему в Германии, кроме того, разбить оковы еще полуабсолютистского и к тому же невыразимо запутанного политического строя. Можно себе представить (ред: «представить», но не признать!!!), что старое общество могло бы мирно врасти в новое в таких странах, где народное представительство сосредоточивает в своих руках всю власть, где конституционным путем можно сделать все, что угодно, если только имеешь за собой большинство народа: в демократических республиках, как Франция и Америка, в таких монархиях, как Англия, где предстоящее отречение династии за денежное вознаграждение ежедневно обсуждается в печати и где эта династия бессильна против воли народа. Но в Германии, где правительство почти всесильно, а рейхстаг и все другие представительные учреждения не имеют действительной власти, — в Германии провозглашать нечто подобное, и притом без всякой надобности, значит снимать фиговый листок с абсолютизма и самому становиться для прикрытия наготы.

Подобная политика может лишь, в конце концов, привести партию на ложный путь. На первый план выдвигают общие, абстрактные политические вопросы и таким образом прикрывают ближайшие конкретные вопросы, которые сами собой становятся в порядок дня при первых же крупных событиях, при первом политическом кризисе. Что может выйти из этого, кроме того, что партия внезапно в решающий момент окажется беспомощной, что по решающим вопросам в ней господствует неясность и отсутствие единства, потому что эти вопросы никогда не обсуждались? Не повторится ли снова то, что было в свое время с покровительственными пошлинами, которые тогда объявили вопросом, касающимся только буржуазии и ни в малейшей степени не затрагивающим рабочих, когда, следовательно, каждый мог голосовать, как ему вздумается, между тем как теперь многие впадают в противоположную крайность и, в противовес ударившимся в протекционизм буржуа, снова преподносят экономические софизмы Кобдена и Брайта, проповедуя под видом чистейшего социализма — чистейшее манчестерство? Это забвение великих, коренных-соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему, — может быть, происходит и из-за «честных» мотивов. Но это есть оппортунизм и остается оппортунизмом, а «честный» оппортунизм, пожалуй, опаснее всех других»

Из предыдущих цитат видно, что дискриминационный элемент в национальном вопросе для марксистов создает ситуацию, более благоприятную для развития общей классовой борьбы пролетариата.

Через несколько лет после критики Энгельса о немецкой социал-демократии, периода, который видит, параллельно с относительным успехом марксистской революционной политики, немецкое буржуазное общество достигает полной зрелости своих производственных отношений, волны оппортунизма настигают рабочее движение.

Мы не можем подробно рассмотреть аспекты этого вырождения, которые ограничиваются не только Германией, однако можно утверждать, что именно постепенный сдвиг социал-демократии в оппортунизм препятствовал тому, чтобы германский пролетариат немедленно связал себя с пролетарской революцией, следуя позиции, развитой Энгельсом в цитированном отрывке или других местах — борьба за осуществление условий для свободного развития классовой конфронтации. Что нас интересует, так это изучение постулатов этого оппортунизма и их влияние на национальный вопрос. По мнению Бернштейна, который в известном смысле является представителем этой оппортунистической тенденции, капитализм, благодаря развитию демократических институтов и проницаемости государственной машины в интересах народных масс, может постепенно превратиться в социализм. В результате национальный вопрос исчезает в этом взгляде, смягчающим социальное развитие: очевидное осуждение ошибок колониальной политики и национального гнета, но оправдание и поддержка завоеваний за рубежом и подчинения национальных меньшинств, с целью сохранения международного баланса, который преподносится как предпосылка мирного перехода к социализму. Впоследствии Бернштейн и вместе с ним Ван Кол, Ван Дер Вельде, Жоре, Давид и т.д. в конечном итоге чисто и просто уравнивают империализм и «цивилизацию», и на этой основе, поддерживают в конкретных случаях необходимость колоний в социалистическом строе!!!

Никто не слышит тревожные крики Розы Люксембург, которая предостерегает от опасной антиреволюционной позиции реформистских позиций, но следует отметить, что она сама не будет представлять ясно и строго все последствия своего анализа, так что официальное левое крыло Второго Интернационала, за исключением большевиков, занимало слишком общую позицию в своем противостоянии «позитивной колониальной политике» реформистов.

«Вторым условием постепенного введения социализма является, по Э. Бернштейну, развитие государства в общество» — пишет она в «Социальная реформа или революция?».

«Как разъясняет Конрад Шмидт, завоевание социал-демократического большинства в парламенте есть даже прямой путь к постепенной социализации общества. Демократические формы политической жизни представляют, несомненно, такое явление, в котором сильнее всего обнаруживается развитие государства в общество, и постольку служат этапом на пути к социалистическому перевороту. Однако это противоречие в самом существе капиталистического государства, охарактеризованное выше, еще ярче проявляется в современном парламентаризме. Правда, по форме парламентаризм служит для выражения в государственной организации интересов всего общества, но на самом деле он является выражением только капиталистического общества, т. е. общества, в котором решающее влияние имеют капиталистические интересы. Таким образом, демократические по своей форме учреждения по своему содержанию становятся орудием господствующих классов. Это наиболее рельефно выражается в том факте, что, как только демократия проявляет тенденцию отречься от своего классового характера и обратиться в орудие действительно народных интересов, эти самые демократические формы приносятся в жертву буржуазией и представляющим ее государством. При таких условиях идея о социал-демократическом большинстве в парламенте представляет собою расчет, принимающий во внимание, совсем в духе буржуазного либерализма, только формальную сторону демократии и забывающий совершенно о ее реальном содержании. Парламентаризм же вообще является не непосредственно социалистическим элементом, постепенно пропитывающим капиталистическое общество, как это полагает Бернштейн, а, наоборот, специфически капиталистическим средством буржуазного классового государства, призванным довести капиталистические противоречия до полной зрелости и развития. […]

Идея Фурье — путем системы фаланстеров превратить всю морскую воду земного шара в лимонад — была очень фантастична; но идея Бернштейна — превратить море капиталистической горечи, постепенно подливая в него по бутылке социал-реформаторского лимонада, в море социалистической сладости — только более нелепа, но ничуть не менее фантастична.

Производственные отношения капиталистического общества все более приближаются к социалистическому, но зато его политические и правовые отношения воздвигают все более высокую стену между капиталистическим и социалистическим обществом. Ни социальные реформы, ни развитие демократии не пробьют брешь в этой стене, а, наоборот, сделают эту стену еще выше и крепче. Только удар молота революции, т. е. захват политической власти пролетариатом, может разрушить эту стену».

Позиции Бернштейна, которые представляют собой нечто большее, чем простое отклонение, ознаменовали процесс дегенерации, который должен был прихватить с собой немецкую социал-демократию, а вместе с ней и весь Второй Интернационал. Они были действительно отвергнуты на теоретическом уровне, но были тайно повторены как «тактические» возможности: свержение марксистской концепции государства, национальная борьба и пролетарская классовая борьба, проводимая ревизионизмом, очевидно, могли достичь максимума своей разрушительной силы только при безусловной поддержке различными фракциями Интернационала своего империалистического государства, участвовавшего в войне, как это было в 1914 году. Каутскианство — самый классический пример фальсификации марксизма по национальному вопросу: вместо того, чтобы поставить национальную независимость на службу пролетарской революции, именно пролетариат всего мира должен заплатить большую цену за защиту псевдонациональных интересов капитализма, достигшего империалистической стадии.

 

Вопрос о самоопределении в XX веке

С начала XX века картина европейской ситуации проявляет себя как диалектический перевертыш 1848 года: тогда перед революционной Европой стояла контрреволюционная крепость царской России; отныне все центрально-европейские государства охвачены вихрем буржуазной консервации после пробуждения революционного движения в России и на Востоке.

В 1900 году Россия по-прежнему является смешением народов, подвергшихся царскому гнету мифом о панславизме. Многие из этих угнетенных национальностей, такие как Польша, разделены, стонут, с одной стороны, под пятой империализма, а с другой — под царизмом и черносотенцами. Картина осложняется присутствием расовых меньшинств, лишенных определенной территории и разбросанных по всей Царской империи, подобно евреям.

Позиция Ленина по этой сложной проблеме является образцовой:

A) Для угнетенных наций, определенных территориальной установкой

1) Признание со стороны великорусского пролетариата права на самоопределение, что сводится к борьбе этих наций за уход от «принудительных, феодальных, военных связей» российского государства. Это право признается с целью, в первую очередь, ослабления репрессивной силы царского государства в пользу самого великорусского пролетариата, во-вторых, перехода пролетариата угнетенной национальности в положение, позволяющее лучше бороться с классами и контрреволюционными силами, в-третьих, создания условий для объединения борьбы пролетариата эксплуатирующей нации с борьбой эксплуатируемой нации.

2) Борьба пролетариата угнетенной нации с господствующими классами угнетающей нации, вне подчинения своей буржуазии, которая в борьбе за завоевание национальной независимости ясно показывает свое лицемерие, но в тесном сотрудничестве с пролетариатом господствующей нации, подчиняя интернационалистическому классовому единству буржуазное движение подчиненных и в основном феодальных наций.

В «К вопросу национальной политики» (апрель 1914 г.) Ленин пишет:

«Мы, социал-демократы, враги всякого национализма и сторонники демократического централизма. Мы противники партикуляризма, мы убеждены, что при прочих равных условиях крупные государства гораздо успешнее, чем мелкие, могут решить задачи экономического прогресса и задачи борьбы пролетариата с буржуазией. Но мы ценим связь только добровольную, а никогда не насильственную. Везде, где мы видим насильственные связи между нациями, мы, нисколько не проповедуя непременно отделения каждой нации, отстаиваем безусловно и решительно п р а в о каждой нации политически самоопределиться, т. е. отделиться.

Отстаивать, проповедовать, признавать такое право — значит отстаивать равноправие наций, значит не признавать насильственных связей, значит бороться против всяких государственных привилегий какой бы то ни было нации, значит и воспитывать в рабочих разных наций полную классовую солидарность.

Классовая солидарность рабочих разных наций выигрывает от замены насильственных, феодальных, военных связей добровольными связями.

Мы выше всего ценим равноправие наций в народной свободе и для социализма…

и отстаивания привилегий великороссов. А мы говорим: никаких привилегий ни одной нации, полное равноправие наций и сплочение, слияние рабочих всех наций.

Восемнадцать лет тому назад, в 1896 году, Лондонский международный конгресс рабочих и социалистических организаций принял решение по национальному вопросу, которое одно только указывает правильные пути и для стремлений в пользу действительной “народной свободы” и для социализма. Это решение гласит:

«Конгресс объявляет, что он выступает за полное право самоопределения всех наций и сочувствует рабочим всякой страны, страдающей в настоящее время под гнетом военного, национального или иного деспотизма. Конгресс призывает рабочих всех этих стран вступать в ряды сознательных рабочих всего мира, чтобы вместе с ними бороться за преодоление международного капитализма и за осуществление целей международной социал-демократии»

К единству рядов рабочих всех наций России зовем и мы, ибо только такое единство способно дать гарантии равноправия наций, свободы народа и интересов социализма.

Пятый год объединил рабочих всех наций России. Реакция старается разжечь национальную вражду. Либеральная буржуазия всех наций, а великорусская прежде всего и больше всего, борется за привилегии своей нации (пример: польское коло против равноправия евреев в Польше), — борется за национальное обособление, за национальную исключительность и тем помогает политике нашего министерства внутренних дел.

А истинная демократия, с рабочим классом во главе, поднимает знамя полного равноправия наций и слияния рабочих всех наций в их классовой борьбе».

 

Б) Для разделенных наций

Единственное отличие от положения пункта А состоит в том, что национальное единство является проблемой борьбы в двух направлениях: против империализма западных держав и против царского гнета, в союзе с пролетариатом обоих лагерей. В уже цитированном тексте мы находим следующий отрывок:

«Наши правые партии и наши националисты так усердно кричат теперь против «мазепинцев», наш знаменитый Бобринский с таким великолепным рвением демократа защищает украинцев от притеснения австрийским правительством, — как будто бы Бобринский хотел записаться в австрийскую социал-демократическую партию. Но если «мазепинством» называют влечение к Австрии и предпочтение ее политических порядков, то Бобринский, пожалуй, окажется не из последних «мазепинцев»: ибо Бобринский жалуется и шумит по поводу притеснения украинцев в Австрии!! Подумайте только, каково это читать или слышать русским украинцам, хотя бы жителям представляемой мной Екатеринославской губернии! Если «сам» Бобринский, если националист Бобринский, если граф Бобринский, если помещик Бобринский, если заводчик Бобринский, если знакомый с самой высокой знатью (почти со «сферами») Бобринский находит несправедливым и утеснительным положение инонациональных меньшинств в Австрии, где нет ничего похожего ни на позорную черту еврейской оседлости, ни на гнусные высылки евреев по капризу самодуров-губернаторов, ни на изгнание из школ родного языка, — то что же сказать об украинцах в России?? что сказать о прочих «инородцах» в России??

Неужели Бобринский и прочие националисты, а равно и правые, не замечают, что они будят среди «инородцев» России, то есть среди 3/5 населения России, сознание отсталости России даже по сравнению с наиболее отсталой из европейских стран, Австрией??

Дело все в том, что положение России, управляемой Пуришкевичами или, вернее: стонущей под сапогом Пуришкевичей, так оригинально, что речи националиста Бобринского превосходно поясняют и разжигают социал-демократическую агитацию.

Старайтесь, старайтесь, сиятельный заводчик и помещик Бобринский: вы, наверное, поможете нам пробудить, просветить и встряхнуть украинцев и австрийских, и российских!!».

 

 

В) Для национальностей без определенной территории

Очевидно, что в этом случае нет никакой возможности конституции в национальное государство; пролетариат угнетенной нации должен отказаться от сохранения своих национальных традиций, которые изолируют его от остальной части пролетариата и ставят его в подчинение буржуазии своей расы, а через нее — буржуазии господствующей расы; рабочий класс, будучи правящим классом, должен бороться с любой привилегией, любой дискриминацией, за эффективную реализацию демократии для угнетенных масс, то есть за устранение всех препятствий на пути введения пролетариата подчиненной расы в рамках существующей социальной ситуации (но не в качестве обязательства быть включенным), чтобы он мог вести революционную борьбу плечом к плечу с пролетариатом господствующей расы.

В своих «Критических заметках по национальному вопросу» 1913 года Ленин пишет:

«Значение лозунга «национальной культуры» определяется не обещанием или добрым намерением данного интеллигентика «толковать» этот лозунг «в смысле проведения через него интернациональной культуры». Смотреть так было бы ребяческим субъективизмом. Значение лозунга национальной культуры определяется объективным соотношением всех классов данной страны и всех стран мира. Национальная культура буржуазии есть факт (причем, повторяю, буржуазия везде проводит сделки с помещиками и попами). Воинствующий буржуазный национализм, отупляющий, одурачивающий, разъединяющий рабочих, чтобы вести их на поводу буржуазии, — вот основной факт современности.

Кто хочет служить пролетариату, тот должен объединять рабочих всех наций, борясь неуклонно с буржуазным национализмом и «своим» и чужим. Кто защищает лозунг национальной культуры, — тому место среди националистических мещан, а не среди марксистов.

Возьмите конкретный пример. Может великорусский марксист принять лозунг национальной, великорусской, культуры? Нет. Такого человека надо поместить среди националистов, а не марксистов. Наше дело — бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов, развивая исключительно в интернациональном духе и в теснейшем союзе с рабочими иных стран те зачатки, которые имеются и в нашей истории демократического и рабочего движения. Бороться со своими великорусскими помещиками и буржуа, против его «культуры», во имя интернационализма, бороться, «приноровляясь» к особенностям Пуришкевичей и Струве, — вот твоя задача, а не проповедовать, не допускать лозунга национальной культуры.

То же самое относится к наиболее угнетенной и затравленной нации, еврейской. Еврейская национальная культура — лозунг раввинов и буржуа, лозунг наших врагов. Но есть другие элементы в еврейской культуре и во всей истории еврейства. Из 10½ миллионов евреев па всем свете немного более половины живет в Галиции и России, отсталых, полудиких странах, держащих евреев насилием в положении касты. Другая половина живет в цивилизованном мире, и там нет кастовой обособленности евреев. Там сказались ясно великие всемирно-прогрессивные черты в еврейской культуре: ее интернационализм, ее отзывчивость на передовые движения эпохи (процент евреев в демократических и пролетарских движениях везде выше процента евреев в населении вообще).

Кто прямо или косвенно ставит лозунг еврейской «национальной культуры», тот (каковы бы ни были его благие намерения) — враг пролетариата, сторонник старого и кастового в еврействе, пособник раввинов и буржуа. Наоборот, те евреи-марксисты, которые сливаются в интернациональные марксистские организации с русскими, литовскими, украинскими и пр. рабочими, внося свою лепту (и по-русски и по-еврейски) в создание интернациональной культуры рабочего движения, те евреи — вопреки сепаратизму Бунда — продолжают лучшие традиции еврейства, борясь против лозунга «национальной культуры».

Буржуазный национализм и пролетарский интернационализм — вот два непримиримо-враждебные лозунга, соответствующие двум великим классовым лагерям всего капиталистического мира и выражающие две политики (более того: два миросозерцания) в национальном вопросе. Отстаивая лозунг национальной культуры, строя на нем целый план и практическую программу так называемой «культурно-национальной автономии», бундовцы на деле выступают проводниками буржуазного национализма в рабочую среду».

Аналогичным образом, в заключение параграфа I: «Либералы и демократы в вопросе о языках», Ленин пишет:

«Национальная программа рабочей демократии: никаких безусловно привилегий ни одной нации, ни одному языку; решение вопроса о политическом самоопределении наций, т. е. государственном отделении их, вполне свободным, демократическим путем; издание общегосударственного закона, в силу которого любое мероприятие (земское, городское, общинное и т. д. и т. п.), проводящее в чем бы то ни было привилегию одной из наций, нарушающее равноправие наций или права национального меньшинства, объявляется незаконным и недействительным — и любой гражданин государства вправе требовать отмены такого мероприятия, как противоконституционного, и уголовного наказания тех, кто стал бы проводить его в жизнь.

Национальной грызне различных буржуазных партий из-за вопросов о языке и т. д. рабочая демократия противопоставляет требование: безусловного единства и полного слияния рабочих всех национальностей во всех рабочих организациях, профессиональных, кооперативных, потребительных, просветительных и всяких иных, в противовес всяческому буржуазному национализму. Только такое единство и слияние может отстоять демократию, отстоять интересы рабочих против капитала, — который уже стал и все более становится интернациональным, — отстоять интересы развития человечества к новому укладу жизни, чуждому всяких привилегий и всякой эксплуатации».

Как видно, для Ленина проблема самоопределения угнетенных наций (и для этих наций это проблема революционного использования их независимости) тесно связана с общей революционной программой пролетариата. Утверждение о самоопределении связано с непримиримой силой принципа; не потому, что оно возникает из абстрактного этического императива равенства, а потому, что оно связано с общим вопросом о пролетарской революции.

Навязывание Ленина заключается в следующем: конституция нации в национальное государство в велико-славянском регионе невозможна, и более того: выполнение задач демократической революции  невозможно без триумфа пролетарского движения; никакой триумф рабочего движения невозможен без выполнения этих задач.

Чтобы понять это двойное уравнение, необходимо кратко изложить цельное стратегическое видение большевизма: оно состоит из диалектической координации всей социальной напряженности в интернациональном масштабе в единый план битвы, отправной точкой которой является единство объективных интересов пролетариата, противостоящее разнообразию интересов других классов, и кульминация, материальное осуществление этого пролетарского единства в буржуазной революции.

В начале века данные проблемы таковы: для Западной Европы и Северной Америки консолидация буржуазных революций завершена. В этой области перспектива — это «чистая» пролетарская революция, даже если элементы революционного кризиса еще не сформировались.

Для области Царской империи мы наблюдаем следующие особенности:

— увековечение диктатуры добуржуазных сил, а именно в форме царизма;

— неспособность этой диктатуры замедлить развитие буржуазных производственных отношений;

— проявление этого развития в тенденции создания производительных сил национального государства;

— колебания великорусской буржуазии между восстанием против царизма и необходимостью угнетать собственный пролетариат, между продолжением контрреволюционной роли России в отношении европейского пролетариата и использованием рынка угнетенных районов;

— бессилие буржуазии угнетенных национальностей в осуществлении антифеодальной и национальной программы независимости из-за ее многочисленных связей с великорусской буржуазией и самим царизмом;

— и наконец, развитие рабочего движения.

 

По этим причинам в России любая буржуазная революция, возглавляемая буржуазией, могла быть завершена только утверждением противоречивого государства, тесно связанного с остатками феодализма и неспособного применить ни один из самих буржуазных принципов; хуже того, революция такого рода осудила бы все самые последовательные силы в борьбе за свержение царизма, чтобы в дальнейшем отступить и развалиться. Если бы революция в России совершилась в буржуазном стиле, если бы буржуазия могла свободно реализовать все свои устремления, она бы отбросила пролетарское движение назад на десятилетия, и, кроме прочего, европейский рабочий класс продолжил бы томиться под сапогом восточного милитаризма.

Была только одна возможность: пролетариат должен взять на себя буржуазные задачи не только поддерживать и стимулировать буржуазию, но и напрямую контролировать вожжи революции, без страха действовать против реальных интересов и политических тенденций буржуазии. Поэтому было необходимо, чтобы рабочий класс взял власть, даже если в ближайшем будущем он должен был использовать ее для выполнения буржуазно-демократических задач. На протяжении всего этого этапа он мог рассчитывать на союз с наиболее радикальными буржуазными силами и, в частности, с бедными крестьянами (смысл «демократической диктатуры рабочих и крестьянства», формула, в которой прилагательное «демократическая» не затрагивало никакое эгалитарное или межклассовое значение, но служило характеристикой революционного государства, как унитарного и унинационального аппарата, из-за объективного ограничения буржуазных задач). Понятно, что, как только эти задачи были реализованы, благодаря развитию производительных сил внутри страны или возможности использования существующих международных сил, роль пролетариата развивалась бы на собственных основаниях, подавив все капиталистические силы и освободив, при необходимости с помощью насилия, крестьян и их представителей от власти.

Должно быть ясно, что в таком контексте нет тактического использования (в наихудшем смысле слова «тактика») лозунга самоопределения, который не был средством примирения масс угнетенных наций или попыткой добиться пролетарской революции волюнтаристского типа, как некоторые хотели бы верить. Нет, признание права на самоопределение было естественной формой, которую пролетарская революция должна была принять в качестве двойной революции, потому что она могла победить только путем изоляции от местной буржуазии угнетенных народов и все реакционных сил. Точно так же пролетарское руководство демократической революцией было единственным способом разрешить многие национальные проблемы, поднятые в царской империи.

 

 

* * *

После упадка движения 1905 года и повторной попытки буржуазной революции в феврале 1917 года перспектива завоевания власти пролетариатом была реализована с Октябрьской революцией, в которой Ленин надеялся сократить фазу союза с крестьянством благодаря революционному пробуждению западного пролетариата, естественного союзника русского пролетариата.

Эта перспектива заставила тех, кто недостаточно усвоил ленинские марксистские уроки, посчитать, что буржуазно-демократические задачи Октября можно отбросить на задний план и, в частности, признать право угнетенных наций на самоопределение излишним, если не неуместным. Рассуждения были таковыми: буржуазно-демократическая диктатура, даже возглавляемая пролетариатом, должна признать право на самоопределение, но мировая пролетарская революция этого делать не должна.

Таким образом, Ленин снова был вынужден отстаивать принцип самоопределения и подчеркивать, что победа пролетарской революции в России и даже в самой развитой стране мира не изменила того факта, что признание права наций и угнетенных народов к отделению оставались незаменимым для рабочего класса этих стран, испытывающего гнет своей собственной буржуазии и участвующего в борьбе с ней, объединившись с победившим пролетариатом, тем более, что диктатура еще не коммунизм, что даже, находясь у власти, пролетариат должен вести жесткую классовую борьбу, и что для достижения окончательной победы он должен изолировать свою собственную буржуазию от угнетенных наций.

 

Ленин и демократическое национальное государство

В июле 1916 г. («Итоги дискуссии о самоопределении») Ленин писал:

«Маркс писал в критике Готской программы: «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Ему соответствует и политический переходный период, государством которого не может быть ничего иного, кроме как революционная диктатура пролетариата». До сих пор эта истина была бесспорна для социалистов, а в ней заключается признание государства вплоть до перерастания победившего социализма в полный коммунизм. Известно изречение Энгельса об отмирании государства. Мы нарочно подчеркнули в 1-ом же тезисе, что демократия есть форма государства, которая тоже отомрет, когда отомрет государство. И пока наши оппоненты не заменили марксизм какой-то новой, «агосударственной», точкой зрения, их рассуждения — сплошная ошибка.

Вместо того, чтобы говорить о государстве (и значит, об определении его границ!), они говорят о «социалистическом культурном круге», т. е. нарочно выбирают неопределенное в том отношении выражение, что все государственные вопросы стираются! Получается смешная тавтология: конечно, если нет государства, то нет и вопроса о его границах. Тогда не нужна и вся демократически-политическая программа. Республики тоже не будет, когда «отомрет» государство».

В ленинской установке возникает вопрос о том, что победоносный пролетариат признает право угнетенной нации на самоопределение; пролетариат угнетенной нации стремится поддерживать союз с государством рабочей диктатуры, революционную борьбу против собственной буржуазии. Это, конечно же, не исключает, что сама коммунистическая диктатура может вести революционную войну против государств ранее угнетенных наций, что прекрасно соответствует марксизму, но такое военное действие нисколько не умаляет тот факт, что пролетариат угнетенной нации должен быть готов вести свою классовую борьбу на своих собственных основаниях.

Как мы видели при подведении итогов большевистской позиции, марксистская теория распутывает все трудности сложной проблематики национальных революций. Повторим, что большевики возобновили национальный вопрос в решающий момент, вспомнив противостояние Маркса и Энгельса против анархистов, то есть необходимость государства пролетарской диктатуры, подразумевающее наличие государства с тем, чтобы вести классовую борьбу против буржуазии, и необходимостью создания лучших условий для этого государства и для развития борьбы на международной арене.

Таким образом, марксистское требование национального самоопределения может быть подытожено в постулате о том, что демократическое национальное государство, то есть не осуществляющее и не претерпевающее какого-либо национального гнета, является наилучшей оболочкой для коммунистической революции задолго до ее развития до полного коммунизма. Конечно, термины «национальный» и «демократический» должны пониматься не в идеалистическом смысле, который дает им буржуазия, а в их реальном, исторически определенном значении.

В поддержку этого тезиса мы процитируем отрывок из «Государства и революции» (параграф 4, глава IV), в котором Ленин комментирует критику Эрфуртской программы:

«Энгельс повторяет здесь в особенно рельефной форме ту основную идею, которая красной нитью тянется через все произведения Маркса, именно, что демократическая республика есть ближайший подход к диктатуре пролетариата. Ибо такая республика, нисколько не устраняя господства капитала, а следовательно, угнетения масс и классовой борьбы, неизбежно ведет к такому расширению, развертыванию, раскрытию и обострению этой борьбы, что, раз возникает возможность удовлетворения коренных интересов угнетенных масс, эта возможность осуществляется неминуемо и единственно в диктатуре пролетариата, в руководстве этих масс пролетариатом. Для всего второго Интернационала это — тоже «забытые слова» марксизма, и забвение их необычайно ярко обнаружила история партии меньшевиков за первое полугодие русской революции 1917-го года.

Энгельс не только не обнаруживает равнодушия к вопросу о формах государства, а напротив, с чрезвычайной тщательностью старается анализировать именно переходные формы, чтобы учесть, в зависимости от конкретно-исторических особенностей каждого отдельного случая, переходом от чего к чему данная переходная форма является.

Энгельс, как и Маркс, отстаивает, с точки зрения пролетариата и пролетарской революции, демократический централизм, единую и нераздельную республику. Федеративную республику он рассматривает либо как исключение и помеху развитию, либо как переход от монархии к централистической республике, как «шаг вперед» при известных особых условиях. И среди этих особых условий выдвигается национальный вопрос.

У Энгельса, как и у Маркса, несмотря на беспощадную критику ими реакционности мелких государств и прикрытия этой реакционности национальным вопросом в определенных конкретных случаях, нигде нет и тени стремления отмахнуться от национального вопроса, — стремления, которым часто грешат голландские и польские марксисты, исходящие из законнейшей борьбы против мещански-узкого национализма «своих» маленьких государств.

Даже в Англии, где и географические условия, и общность языка, и история многих сотен лет, казалось бы, «покончила» с национальным вопросом отдельных мелких делений Англии, даже здесь Энгельс учитывает ясный факт, что национальный вопрос еще не изжит, и потому признает федеративную республику «шагом вперед». Разумеется, тут нет ни тени отказа от критики недостатков федеративной республики и от самой решительной пропаганды и борьбы за единую, централистически-демократическую республику».

Эта цитата позволит нам дальше еще раз показать, что Ленин использует термин «демократический» в значении, данном ему дипломатическим языком, то есть как противоположность слову «федеральный»; но главным образом мы привели отрывок, чтобы показать, что способ, которым рабочее движение устами Ленина формулирует национальный вопрос является наиболее типичным примером завоеваний, которые допускает политическая инвариантность. Революционная партия исходила из марксистской концепции классовой борьбы; она твердо держалась в течение всего сложного процесса антифеодальной организации западной области; и именно поэтому, в тот момент, когда с непоправимым крахом царизма борьба за национальную независимость, с точки зрения классовой борьбы, безусловно, берет на себя характер борьбы с целью отделения от государств капиталистических режимов. В этих условиях революционной партии удается систематически развивать принципы национальной революции и самоопределения. И не случайно, что теоретические сжатые марксистские принципы по национальному вопросу можно найти в работе типа «Государство и революция», что в то же время служит полемикой против всех исторических врагов пролетариата: анархистов, бернштейнианцев, каутскианцев, «крайне левых» и т. д.

 

Империалистическая экспансия и слаборазвитые районы

Мы уже отмечали, что крах царизма также означал для Европы падение последнего крупного небуржуазного государства, в составе которого есть угнетенные национальности. С 1917 года, по большому счету, крупные государства, которые угнетают национальности и народы, являются капиталистическими государствами, где единственной проблемой является проблема «чистой» пролетарской революции.

За исключением особых случаев, подобных Ирландии, политическое господство над угнетенными странами является не наследием территориальных завоеваний феодального периода, а продуктом современного империалистического завоевания. Территориальная экспансия феодального типа сперва проходила благодаря передаче свободных деревенских общин под власть «лордов» завоевателей или замене прежних правителей на последних; в любом случае общество, которое таким образом сформировалось в угнетенных зонах, ничем не отличалось от того, что существовало в угнетающих государствах. При империализме господство метрополий, как мы это видим, трансформировало социальную структуру колонизированных районов в новую структуру, которая больше не обладала характеристиками, существовавшими до завоевания, но не имело облика капитализма метрополий.

Капитализм метрополий зарождается из первоначального накопления, которое, с точки зрения общего обращения товаров, имеет характеристики расширенного воспроизводства. Основной особенностью последнего является то, что оно не может вернуться к простому воспроизводству. Для того чтобы социальный прибавочный продукт не был потребован пролетариатом, его форма должна быть чуждой последнему: именно поэтому таковая сформировалась из производительных благ, что подразумевают продуктивные инвестиции, которые, согласно общему закону воспроизводства отделяются в средства производства. Новый прибавочный продукт примет физическую форму средств производства в растущих масштабах.

В своей «Заметке к вопросу о теории рынков» и «Еще к вопросу о теории реализации» (1898-1899) Ленин показывает, что в расширенном воспроизводстве может произойти цикл обращения капитала в случае закрытого рынка. Это не означает, что капитал метрополий не нуждается в расширении за пределами своих границ, но эта потребность не связана с проблемами обращения и является продуктом отношений, которые развиваются в течение производственного цикла. Например, даже увеличение накопления в конце цикла приводит к падению нормы прибыли в следующем цикле, проявлению на экономическом уровне конфликта между развитием производительных сил и капиталистическими производственными отношениями. Чтобы сгладить это падение (а не для реализации той или иной части общественного продукта), капитализм экспортирует в «отсталые» области средства производства или деньги, которые должны быть преобразованы в форму средств производства. Следовательно, империализм проистекает из классовых различий, даже скрытых, в метрополиях, а не по причине недостаточной реализации продукта на внутреннем рынке.

Эта империалистическая экспансия способствует установлению капиталистических производственных отношений в колониях в соответствии с требованиями метрополий и в пропорциях, определенных их темпами развития, и именно это в то же время предотвращает формирование внутреннего рынка свободного для малого индивидуального производства, подобно тому, который был создан, например, в XVIII веке в Европе и, тем более, разрушает уже существующие микробы такого рынка. На практике это проявляется в разрушении производства, связанного с сельским хозяйством, в его отсутствие место уступается относительно «сбалансированному» процессу развития торговли и концентрации средств производства. Таким образом, наряду с самыми передовыми капиталистическими фабриками и плантациями, использующими дешевую рабочую силу и производящими прибавочную стоимость под контролем международного финансового капитала, огромная масса обедневших бывших производителей, которые под старым деспотизмом все еще были заняты в естественном типе производства, теперь оказалась безнадежно обречена империализмом на уровень жизни ниже обеспечения даже самых элементарных физиологических потребностей. Наконец, «лорды», которые правили сельскохозяйственными общинами и которые, хорошо или плохо, выполняли свою положительную материальную функцию, превратились в чистых и простых обладателей земельной ренты, функция которых подчинялась интересам крупных держав, и некоторым из которых предполагалась роль прямых агентов международного капитала путем участия в коммерческих предприятиях, просто представляя косвенные издержки последних.

Эти объективные противоречия в формировании национального рынка в колониях составляют «особенности», которые необходимо было отбросить оппортунизму, чтобы отодвинуть на второй план марксистское навязывание национального вопроса.

Оппортунизм привел к поражению всего пролетариата империалистических метрополий, связав себя с капиталистическим идеологическим и политическим господством и даже с материальной помощью рабочей аристократии; естественным следствием является то, что оппортунизм породил ложную идеологию и ложную политическую линию в национальном вопросе и в то же время ложные отношения между пролетариатом метрополий и революционными силами угнетенных народов.

Все оппортунистические импульсы национального вопроса за последние пятьдесят лет можно свести к следующим формулировкам (мы сознательно игнорируем непрерывное приумножение «новых» бессмысленных теоретизаций):

1) Если в слаборазвитых областях формирование национального рынка невозможно, то ни национальный вопрос, ни проблема демократическо-буржуазной революции для них не поднимаются. Эксплуатируемым массам настоятельно рекомендуется немедленно бороться за социализм, что является единственным способом избавиться от национального вопроса. В результате в нынешней исторической фазе социалистическая перспектива смещается от метрополии, где господство капитализма слишком велико, к периферии.

2) Если в слаборазвитых областях формирование национального рынка невозможно, то угнетенные массы не смогут получить политическую независимость, если только они не завоюют экономическую независимость, которую может предложить только нынешний победоносный социализм в России, Китае и т.д., и те, кто завтра выиграет международную победу в мирной борьбе. Действительно, учитывая почти сверхъестественную силу, приобретенную великими международными метрополиями, очевидно, что социализм не может восторжествовать в государствах метрополий без слияния в одном межклассовом единстве пролетариев, мелкой буржуазии, капиталистов доброй воли, «продвинутых» интеллектуалов и т. д., что, естественно, отказались бы от любых контактов с рабочим движением в случае угрозы насильственных и диктаторских решений с его стороны.

Контрреволюционный характер этих двух концепций очевиден. Первая обрекает западный пролетариат ждать мессию социализма, который должен родиться из самой анахроничной псевдореволюционной путаницы в третьем мире: в лучших случаях она предлагает авантюристические действия, в которых самые боевые рабочие окажутся морально и физически истощены в самой полной изоляции от реального движения своего класса. Вторая просто откидывает любой национальный вопрос и право на самоопределение общими фразами о равенстве и т.д., чтобы поставить все революционные силы на колени перед идолом безболезненного продвижения к социализму. Этого было бы достаточно, чтобы показать пропасть, разделяющую эти концепции национального вопроса от ленинской марксистской концепции, основа и смысл которой лежат в программе мировой революции и диктатуры пролетариата.

Достаточно подвести оппортунистические теории к их реальным последствиям, вне логических формализмов, чтобы разоблачить их. Но этого недостаточно. Необходимо также восстановить марксистскую концепцию национального вопроса, освободив ее от тумана, которым пускают различные псевдоанализы.

 

Национальный рынок и «независимый национальный рынок»

Первое искажение марксистского анализа заключается в утверждении, что внутренний рынок не может быть сформирован в слаборазвитых странах.

Наша концепция национального рынка — прежде всего носит классовый характер; национальный рынок формируется всякий раз, когда все классы данной гео-исторической области вовлечены в вихрь торговли. Это означает не то, что данный процесс должен реализовываться в «чистой» капиталистической ситуации (логическое предположение, которое делает Маркс, заявляя, что оно практически недостижимо), но то, что эти классы должны столкнуться с невозможностью возвращения к типичным социальным отношениям докапиталистических обществ. Кроме того, для Маркса создание национального рынка проходит через две различные фазы: первая развивается под господством старых классов и состоит в неустранимом распаде их способа производства (дезинтеграция, которая соответствует в колониях имплантации империализма); вторая, которую мы можем назвать положительной, это переход от индивидуальной экономики к концентрации, что происходит после захвата власти капитализмом и после его конституции в национальное государство, поскольку он предполагает само существование государства.

В «Капитале» (книга 1, глава XXIV, п. I. «Тайна первоначального накопления») Маркс пишет:

«Мы видели, как деньги превращаются в капитал, как капитал производит прибавочную стоимость и как за счёт прибавочной стоимости увеличивается капитал. Между тем накопление капитала предполагает прибавочную стоимость, прибавочная стоимость — капиталистическое производство, а это последнее — наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, всё это движение вращается, по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление «первоначальное» («previous accumulation» по А. Смиту), — накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом.

Это первоначальное накопление играет в политической экономии приблизительно такую же роль, как грехопадение в теологии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человеческий вошёл грех. Его объясняют, рассказывая о нём как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапамятные времена существовали, с одной стороны, трудолюбивые и, прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой стороны, ленивые оборванцы, прокучивающие всё, что у них было, и даже больше того. Правда, теологическая легенда о грехопадении рассказывает нам, как человек был осуждён есть свой хлеб в поте лица своего; история же экономического грехопадения раскрывает, как могли появиться люди, совершенно не нуждающиеся в этом. Но это всё равно. Так случилось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собственной шкуры. Со времени этого грехопадения ведёт своё происхождение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь её труд, всё ещё нечего продать, кроме себя самой, и богатство немногих, которое постоянно растёт, хотя они давным-давно перестали работать. Подобные пошлые сказки пережёвывает, например, в целях оправдания propriété [собственности], г-н Тьер некогда столь остроумным французам, да ещё с торжественно-серьёзной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития. Как известно, в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, — одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и «труд» были искони единственными средствами обогащения — всегдашнее исключение составлял, разумеется, «этот год». В действительности методы первоначального накопления — это всё, что угодно, но только не идиллия.

Деньги и товары, точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капиталом сами по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превращение это возможно лишь при определённых обстоятельствах, которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и вступить в контакт — с одной стороны, собственник денег, средств производства и жизненных средств, которому требуется закупить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения присвоенной им суммы стоимости; с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следовательно, продавцы труда. Свободные рабочие в двояком смысле: они сами не принадлежат непосредственно к числу средств производства, как рабы, крепостные и т. д., но и средства производства не принадлежат им, как это имеет место у крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, и т. д.; напротив, они свободны от средств производства, освобождены от них, лишены их. Этой поляризацией товарного рынка создаются основные условия капиталистического производства. Капиталистическое отношение предполагает, что собственность на условия осуществления труда отделена от рабочих. И как только капиталистическое производство становится на собственные ноги, оно не только поддерживает это разделение, но и воспроизводит его в постоянно возрастающем масштабе. Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, — процессом, который превращает, с одной стороны, общественные средства производства жизненные средства в капитал, с другой стороны, — непосредственных производителей в наёмных рабочих. Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется «первоначальным», так как образует предысторию капитала и соответствующего ему способа производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества. Разложение последнего освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность «распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который несёт свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных предписаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наёмных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые властители, должны были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феодалов, владевших источниками богатства. С этой стороны их возвышение представляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с её возмутительными привилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые налагают цехи на свободное развитие производства и свободную эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промышленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, к которым они сами были совершенно непричастны. Они возвысились, пользуясь теми же грязными средствами, которые некогда давали возможность римским вольноотпущенникам становиться господами своих патронов».

В гл. XXIV, «Кровавое законодательство с конца XV века против экспроприированных. Законы с целью понижения заработной платы», Маркс пишет:

«С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признаёт условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы. Организация развитого капиталистического процесса производства сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения удерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и заработную плату, в границах, соответствующих потребности капитала в возрастании; слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэкономическое, непосредственное принуждение, правда, ещё продолжает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти «естественных законов производства», т. е. зависимости от капитала, которая создаётся самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху, когда капиталистическое производство только ещё складывалось. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную власть, чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудительно удерживать её в границах, благоприятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого первоначального накопления».

Аналогично мы читаем в гл. XXX «Обратное влияние земледельческой революции на промышленность. Создание внутреннего рынка для промышленного капитала»:

«Различные моменты первоначального накопления […] систематически объединяются в колониальной системе и системе государственных займов, современной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государственной властью, т. е. концентрированным и организованным общественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция».

Если мы применим эти отрывки к ситуации на слаборазвитых рынках, то станет ясно, что присутствуют все «негативные» условия создания национального рынка. Что касается «независимого национального рынка», то это концепция, которая не имеет ничего общего с марксизмом: во всем анализе Маркса и Энгельса мы действительно находим фундаментальное соображение, что чем более отчетливы специфические характеристики рынка, тем более вся экономика входит в международное разделение труда и, следовательно, увеличивает свою «зависимость» от иностранцев.

 

Политическая независимость и экономическая независимость

Из вышесказанного следует равнозначно, что политическая независимость, т.е. конституция в централизованное национальное государство, является основным условием дальнейшего развития производительных сил. Утверждать, что выполнение этого условия требует предварительной экономической независимости от метрополий, означает осудить все слаборазвитые районы за согласие с угнетением великих держав, потому что при капитализме такая независимость не может существовать ни в одной части мира, в то время как торжество социализма заменит международную торговую систему не автаркией ее различных компонентов, а «мировым планом».

Но почитайте Ленина в «О праве наций на самоопределение» (февраль-май 1914 г.):

«Можно ли серьезно говорить, — восклицает Роза Люксембург, — о «самоопределении» формально независимых черногорцев, болгар, румын, сербов, греков, отчасти даже швейцарцев, независимость которых сама является продуктом политической борьбы и дипломатической игры «европейского концерта»?»!

Наилучше соответствует условиям «не государство национальное, как полагает Каутский, а государство хищническое». Приводится несколько десятков цифр о величине колоний, принадлежащих Англии, Франции и пр.

Читая подобные рассуждения, нельзя не подивиться способности автора не понимать, что к чему! Поучать с важным видом Каутского тому, что мелкие государства экономически зависят от крупных; что между буржуазными государствами идет борьба из-за хищнического подавления других наций; что существует империализм и колонии, — это какое-то смешное, детское умничание, ибо к делу все это ни малейшего отношения не имеет. Не только маленькие государства, но и Россия, например, целиком зависят экономически от мощи империалистского финансового капитала «богатых» буржуазных стран. Не только балканские миниатюрные государства, но и Америка в XIX веке была, экономически, колонией Европы, как указал еще Маркс в «Капитале». Все это Каутскому и каждому марксисту, конечно, прекрасно известно, но по вопросу о национальных движениях и о национальном государстве это решительно ни к селу, ни к городу.

Роза Люксембург подменила вопрос о политическом самоопределении наций в буржуазном обществе, об их государственной самостоятельности вопросом об их экономической самостоятельности и независимости. Это так же умно, как если бы человек, обсуждающий программное требование о верховенстве парламента, т. е. собрания народных представителей, в буржуазном государстве, принялся выкладывать свое вполне правильное убеждение в верховенстве крупного капитала при всяких порядках буржуазной страны.

Нет сомнения, что большая часть Азии, наиболее населенной части света, находится в положении либо колоний «великих держав», либо государств, крайне зависимых и угнетенных национально. Но разве это общеизвестное обстоятельство колеблет хоть сколько-нибудь тот бесспорный факт, что в самой Азии условия наиболее полного развития товарного производства, наиболее свободного, широкого и быстрого роста капитализма создались только в Японии, т. е. только в самостоятельном национальном государстве? Это государство — буржуазное, а потому оно само стало угнетать другие нации и порабощать колонии; мы не знаем, успеет ли Азия, до краха капитализма, сложиться в систему самостоятельных национальных государств, подобно Европе. Но остается неоспоримым, что капитализм, разбудив Азию, вызвал и там повсюду национальные движения, что тенденцией этих движений является создание национальных государств в Азии, что наилучшие условия развития капитализма обеспечивают именно такие государства. Пример Азии говорит за Каутского, против Розы Люксембург.

Пример балканских государств тоже говорит против нее, ибо всякий видит теперь, что наилучшие условия развития капитализма на Балканах создаются как раз в мере создания на этом полуострове самостоятельных национальных государств.

Следовательно, и пример всего передового цивилизованного человечества, и пример Балкан, и пример Азии доказывают, вопреки Розе Люксембург, безусловную правильность положения Каутского: национальное государство есть правило и «норма» капитализма, пестрое в национальном отношении государство — отсталость или исключение. С точки зрения национальных отношений, наилучшие условия для развития капитализма представляет, несомненно, национальное государство. Это не значит, разумеется, чтобы такое государство, на почве буржуазных отношений, могло исключить эксплуатацию и угнетение наций. Это значит лишь, что марксисты не могут упускать из виду могучих экономических факторов, порождающих стремления к созданию национальных государств. Это значит, что «самоопределение нации» в программе марксистов не может иметь, с историко-экономической точки зрения, иного значения кроме как политическое самоопределение, государственная самостоятельность, образование национального государства».

 

Задачи революционного пролетариата перед лицом национального вопроса в слаборазвитых областях

Как мы уже видели в словах Ленина, даже для государства диктатуры пролетариата, признание права угнетенных наций на самоопределение является неотъемлемой необходимостью лишить буржуазию ее многочисленных политических связей с консервативными силами угнетенных территорий и уничтожением ее контрреволюционного потенциала. Таким образом, очевидно, что пролетариат метрополий не может нести никакой согласованной революционной борьбы за свои классовые цели без включения в программу принципа самоопределения и без решительной борьбы за его соблюдение.

Но поскольку необходимость в этой борьбе является прямым результатом конечных целей рабочего движения, а не удовлетворением условного положения, то также ясно, что революционное движение не должно и не может поставить в зависимость право на политическое отделение от реального существования движения, выступающего за независимость в угнетенных районах. Это требование должно быть защищено, даже если в слаборазвитых районах и вообще в угнетенных зонах нет национального движения, и это не означает, что на деле нужно подражать взглядам последнего или подчинять ему независимую революционную линию.

Можно подытожить весь смысл, сказав, что вопрос о самоопределении — не тактическая проблема альянсов, а диалектическая реализация международного пролетарского единства в борьбе.

Также в ленинском «О праве наций на самоопределение» раскрывается проблема в п. 4 «Практицизм» в национальном вопросе»:

«Буржуазия, которая естественно выступает в начале всякого национального движения гегемоном (руководителем) его, называет практическим делом поддержку всех национальных стремлений. Но политика пролетариата в национальном вопросе (как и в остальных вопросах) лишь поддерживает буржуазию в определенном направлении, но никогда не совпадает с ее политикой. Рабочий класс поддерживает буржуазию только в интересах национального мира (которого буржуазия не может дать вполне и который осуществим лишь в меру полной демократизации), в интересах равноправия, в интересах наилучшей обстановки классовой борьбы. Поэтому как раз против практицизма буржуазии пролетарии выдвигают принципиальную политику в национальном вопросе, всегда поддерживая буржуазию лишь условно. Всякая буржуазия хочет в национальном деле либо привилегий для своей нации, либо исключительных выгод для нее; это и называется “практичным”. Пролетариат против всяких привилегий, против всякой исключительности. Требовать от него «практицизма» значит идти на поводу буржуазии, впадать в оппортунизм.

Дать ответ: «да или нет» на вопрос об отделении каждой нации? Это кажется требованием весьма «практичным». А на деле оно нелепо, метафизично теоретически, на практике же ведет к подчинению пролетариата политике буржуазии. Буржуазия всегда на первый план ставит свои национальные требования. Ставит их безусловно. Для пролетариата они подчинены интересам классовой борьбы. Теоретически нельзя ручаться наперед, отделение ли данной нации или ее равноправное положение с иной нацией закончит буржуазно-демократическую революцию; для пролетариата важно в обоих случаях обеспечить развитие своего класса; буржуазии важно затруднить это развитие, отодвинув его задачи перед задачами “своей” нации. Поэтому пролетариат ограничивается отрицательным, так сказать, требованием признания права на самоопределение, не гарантируя ни одной нации, не обязуясь дать ничего насчет другой нации.

Пусть это не «практично», но это на деле вернее всего гарантирует наиболее демократическое из возможных решений; пролетариату нужны только эти гарантии, а буржуазии каждой нации нужны гарантии ее выгод без отношения к положению (к возможным минусам) иных наций.

Буржуазии интереснее всего «осуществимость» данного требования, — отсюда вечная политика сделок с буржуазией иных наций в ущерб пролетариату. Пролетариату же важно укрепление своего класса против буржуазии, воспитание масс в духе последовательной демократии и социализма.

Пусть это не «практично» для оппортунистов, но это единственная гарантия на деле, гарантия максимального национального равноправия и мира вопреки и феодалам и националистической буржуазии.

Вся задача пролетариев в национальном вопросе «непрактична», с точки зрения националистической буржуазии каждой нации, ибо пролетарии требуют «абстрактного» равноправия, принципиального отсутствия малейших привилегий, будучи враждебны всякому национализму. Не поняв этого, Роза Люксембург своим неразумным воспеванием практицизма открыла настежь ворота именно для оппортунистов, в особенности для оппортунистических уступок великорусскому национализму.

Почему великорусскому? Потому что великорусы в России нация угнетающая, а в национальном отношении, естественно, оппортунизм выразится иначе среди угнетенных и среди угнетающих наций.

Буржуазия угнетенных наций во имя «практичности» своих требований будет звать пролетариат к безусловной поддержке ее стремлений. Всего практичнее сказать прямое «да», за отделение такой-то нации, а не за право отделения всех и всяких наций!

Пролетариат против такого практицизма: признавая равноправие и равное право на национальное государство, он выше всего ценит и ставит союз пролетариев всех наций, оценивая под углом классовой борьбы рабочих всякое национальное требование, всякое национальное отделение. Лозунг практицизма есть на деле лишь лозунг некритического перенимания буржуазных стремлений.

Нам говорят: поддерживая право на отделение, вы поддерживаете буржуазный национализм угнетенных наций. Так говорит Роза Люксембург, так повторяет за ней оппортунист Семковский — единственный, кстати сказать, представитель ликвидаторских идей по этому вопросу в ликвидаторской газете!

Мы отвечаем: нет, именно буржуазии важно здесь «практичное» решение, а рабочим важно принципиальное выделение двух тенденций. Поскольку буржуазия нации угнетенной борется с угнетающей, постольку мы всегда и во всяком случае и решительнее всех за, ибо мы самые смелые и последовательные враги угнетения. Поскольку буржуазия угнетенной нации стоит за свой буржуазный национализм, мы против. Борьба с привилегиями и насилиями нации угнетающей и никакого попустительства стремлению к привилегиям со стороны угнетенной нации».

Даже с точки зрения угнетенной нации вопрос может быть поставлен только с классовой позиции.

Буржуазия борется с политическим угнетением великих держав только для защиты своих непосредственных интересов, что никоим образом не испускает запах святости, иногда ей приписываемый. Она способна только задать вопрос о власти, когда преимущества, полученные при завоевании, больше, чем те преимущества, что вытекают из сохранения текущего статус-кво; но одновременно она готова немедленно отказаться от борьбы, если есть угроза потерять одну из уже полученных привилегий или потерпеть поражение от революционного движения пролетариата и народа в целом, что оборачивается, как показывает история, страшным предупреждением, оружием против нее.

Напротив, революционное рабочее движение угнетенных стран видит в централизованном национальном государстве мощный рычаг для развития производительных сил, а не средства для получения немедленных материальных преимуществ, а его борьба за создание этого государства — это естественное проявление борьбы за власть. Вопрос не поднят как-то иначе, чем он был поставлен для ленинской России, несмотря на кажущееся смену условий: там у нас было угнетающее государство, которое обрело физиономию демократического (то есть национального и централизованного) государства, освобождая угнетенные нации: здесь мы имеем дело с неразвитыми областями, которые могут быть созданы только в качестве национального государства путем завоевания их политической независимости. Но даже для слаборазвитых стран единственной перспективой возможного революционного пролетарского движения является демократическая диктатура рабочих и крестьян и ее преодоление в диктатуру, выполняющую социалистические задачи в контексте мировой революции.

В какой мере мы осуждаем в ближайшем будущем участие в непоследовательных националистических движениях, смешивающих успехи и неудачи, и в какой степени возможны революции такого рода, это не будет непосредственно зависеть от степени империалистического гнета, а скорее от настойчивости (или отсутствия настойчивости) до сих пор бесспорного господства оппортунизма, который не только потерял революционный компас для рабочего класса метрополии, но и отклонился от своего пути в недостаточно развитой периферии.

В любом случае основной принцип заключается в том, что слияние различных реальных движений пролетариата в единую революционную силу не может быть достигнуто без повторного присвоения последним своей интегральной коммунистической программы для поджигания многократных классовых конфликтов. Вызов революционного процесса, как в метрополии, так и на периферии, решение сложных проблем обоих не может быть результатом по-христиански протянутых рук или объятий между рабочими, опьяненных демократизмом и разноцветными политиками, уже разобщенных во всех дипломатических военных хитростях, и тем более воинственных приключениях золотой молодежи в саваннах и джунглях. Напротив, они требуют партию, способную выйти за рамки этих ситуаций, чтобы идти по пути уникальной и неизменной программы — революционного марксизма.